В самом конце 2019 года появилась книга Марии Степановой «За Стиви Смит» (1), на мой взгляд, настолько важная для современной русской поэзии, что о ней надо было сказать отдельно, что я и сделала (2). В том тексте я попыталась показать, как новаторская и ни на что не похожая поэтика Смит новаторски перенесена Степановой в русское стихотворение. Насколько я знаю, это первая книга переводов стихотворений Смит на русский язык. Между тем Стиви Смит (1902 – 1971) – признанная и весьма заметная фигура в англоязычной литературе ХХ века: автор нескольких книг прозы (романов, эссе, писем) и около дюжины поэтических сборников. Критик Дэвид Райт (David Wright) писал о ней в 1957 в журнале Poetry (3) как об одной из самых оригинальных женщин-поэтов того времени (выделение поэтов-женщин в особый подкласс, разумеется, – дань времени).
И тем не менее, продолжал он, Стиви Смит обойдена вниманием критиков и литературоведов, ибо не принадлежит никакой «школе» – реальной или выдуманной (каковыми являются большинство поэтических «школ»). Другой критик, обращая внимание на странную смесь в её текстах мрачного юмора и глубокой серьёзности, говорит о Смит как о самом «постоянном» – постоянном в неуловимости своей поэтики – поэте. В целом же все пишущие о Смит отмечают, помимо особенностей поэтического мышления Стиви Смит – его остроты, яркого воображения, простодушной чистоты (но никогда не наивности), своеобразия её поэтического языка, – ещё и обманчивость первого впечатления, производимого её текстами. Видимое «добродушие» текстов страшит более, чем «мрачные причитания и сентиментальное отчаяние» других поэтов, её современников (4), ибо основано на остром зрении и «ясности приятия» обстоятельств.
Несмотря на значительность фигуры Смит в литературе ХХ века и формальное признание – литературные премии в 1960-х, документальные и художественные фильмы о ней (5) – она остаётся в тени в том, что касается непосредственно анализа её текстов. Поэтому мне хотелось бы и сказать несколько слов о самой Стиви Смит, и остановиться на некоторых особенностях её поэтики. В качестве примеров я буду использовать поэтические переводы-переложения из книги Марии Степановой и свои подстрочники.
Недавно, отвечая на опрос журнала «Воздух» (6), я сравнила современное состояние русской поэзии с состоянием английской между войнами, в частности, в 1920-х – состоянием усталости от стихов. Стиви Смит обронила в одном интервью, что поэзию не любит и читает лишь по необходимости. Но когда не пишет стихи сама, то страдает и мучается виной. Это у неё повсюду.
Музочка моя сидит в печали.
Жалеет, что её вообще зачали.
Одинешенька сидит на сквозняке.
Всё, что ею подсказано, так и не сказано на моем языке.
Почему почему моя муза говорит, лишь когда в печали?
Нет, это я её слушаю, лишь когда я в печали.
А когда я счастлива, я живу и плюю на процесс письма.
Музу это должно деморализовывать весьма (7).
Так как Смит обладала необычно цепкой памятью и знала множество заученных наизусть ещё в школе поэтических и драматических текстов (выучила для школьного спектакля чисто фонетически, не понимая, 130 строк Еврипида), у неё вошло в привычку трансформировать и переворачивать вверх ногами темы, сюжеты и цитаты. Начало вроде знакомо, киваешь ему, и вдруг это знакомое или смутно знакомое выворачивается наизнанку, как снятая варежка, и от уютно-знакомого остаётся лишь висящая на шерстяной нитке тающая царапающая льдинка. Получалось как-то нелитературно, как будто она книг этих не читала, а кто-то ей их в темноте пересказывал. А в современной ей «серьёзной» поэзии что-то ей явно мешало.
В стихах у неё – смысловые перевертыши. Основной принцип – узкое зияние, расщелина между зачином и финалом. Ты не просто летишь в пропасть парадокса, но немедленно (в быстро наступающем финале) вылезаешь на другой стороне.
Если я лежу в кровати, это происходит где-то.
Если я лежу в могиле, там меня (возможно) нету.
Одна из самых интересных особенностей поэтики Смит – архитектура текста: она сооружает пустоты и перегородки, и будто бы случайные, подобранные под ногами разнокалиберные палочки складываются в неслучайную и устойчивую постройку. Это напоминает «кинцуги», японское искусство склеивания разбитой посуды (IV в. до н. э.). Действие, обратное совершаемому в чём-то близкими ей обэриутами, – те обрушивали, она разбирает и пересобирает.
Её чувство композиции кажется совершенным. Интуитивная (или выработанная) точность расстановки центров тяжести накрепко держит стихотворение. Это не просто повторяющиеся и трансформирующиеся слова, их отношения и подмены, но и незаметно, как у фокусника, трансформирующиеся мысли и положения. Идеи даны парами или тройками, одна идея скептически уничтожает другую или подставляется к другой, торчит в другую сторону – и получается устойчивая тренога.
Она прилегла
оттого, что устала,
а когда она встала,
оказалось, что умерла.
И никто не знает, как это вышло.
Такие дела.
Задаётся наблюдение-удивление или факт – и вдруг в пустоте стихотворения он поворачивается, и ты видишь его изнанку – в этом и есть, возможно, главное в магнетизме этих непретенциозных – анти-претенциозных, анти-изысканных – поэтических текстов.
В стихотворении «Magna est Veritas» автор сразу сообщает, что она проще многих, да и шляпа-де у неё дурацкая, сидит на затылке, – но вот говорит прямо, что не понимает фактов, о которых читает – то есть честнее тех, кто ходит в изысканных (8) шляпах.
With my looks I am bound to look simple or fast I would / rather look simple / So I wear a tall hat on the back of my head that is rather a temple (9).
Первые строки, помимо всего прочего, многозначны и остроумны: у слова simple бездна оттенков, от простодушно-наивного, незатейливого до простолюдинского, а fast в таком контексте означает распутницу: автор заявляет, что между первым и вторым выбирает первое. В названии – латинское изречение «истина всемогуща, и она победит», и Стиви играет со звучанием латинского «победит» (praevalebit): «победит» она разрубает на prevail и двойственное и зависящее от контекста in a bit (можно прочитать и скоро, и когда-нибудь уже).
Попытки извлечь причину тона, дикции, идиосинкразий поэта из биографии всегда рискованны. И всё же следует немного познакомить русскоязычного читателя с основными событиями её жизни и их контекстом.
Событий этих было немного, и перемен тоже. Но была одна, главная тема. Или две. Флоренс Маргарет Смит родилась в 1902 году. Отец мечтал о море и (Стиви было три, а старшей сестре пять) на него в конце концов и сбежал, предварительно обанкротившись. Потом она заболела, и её, пятилетнюю, отправили в богоугодный санаторий-интернат, где она пробыла три года. Там и случилось главное открытие: всё это можно прекратить, покончив разом с одиночеством, несвободой, рутиной, болезнями, резкой непохожестью на других. Именно в слабом и себе не принадлежащем теле, оказывается, скрывается сила, возвращающая контроль над якобы неотменяемой, безапелляционной судьбой. Эта волшебная возможность всё сразу изменила. Если можно всё это закончить в любой момент – то отчего непременно сейчас? Девочка вернулась домой, в тот самый дом в пригороде Лондона, в котором и проживёт всю жизнь. Но осталась дыра – и это, как я полагаю, важно, ибо отозвалось позднее в её мышлении и, следовательно, в стихах: там, где у других детей отцовское кресло, отцовское место за семейным столом, отец сказал – у неё ничего, не смерть и не развод, а просто пустота, оставшаяся от предательства, зияние. Они не голодают, но бедствуют.
Уже в школе она начала рисовать – странные это рисунки, часто страшные, а то и жестокие, и смешные и страшные надписи к ним (или наоборот). Там, в рисунках этих, продолжившихся на всю жизнь, много матерей и детей – андрогинных, беззащитных, неловко примостившихся жертв насилия или ласки – или, наоборот, злющих и зловещих.
You should say a man has the upper hand
Of the child, if a child survive,
I say the child has fingers of strength
To strangle the man alive. (10)
В библиотеке Талсы (штат Оклахома) хранится её рисунок: напуганное детское существо слева – то ли девочка-мальчик в длинном платье с оборкой, то ли мальчик с тюремной цепью на щиколотках, а справа взрослое существо тоже непонятного рода, но с фрёкен-бокским пучком на затылке: руки воздеты и грозятся огромными пальцами-вилами, нависающими, как волна, сверху.
А мужское имя Стиви появилось в 1920х – и тут несколько близких версий. Был тогда в Лондоне такой жокей, очень популярный, Стиви Донахью. То ли чёлка у Пегги тоже торчком, как у него, когда он без шлема, то ли посадка и скорость какие-то не девичьи, но мальчишки кричали: «Давай, Стиви!»
В 1930-х Стиви Смит – автор странных полуавтобиографических романов, пользующихся успехом. Но стихи её практически не печатают. И только в последнее десятилетие её жизни, в 60-х, – перемена участи, быстрая поздняя слава. И именно как поэта: её необычность, эксцентричность вдруг совпала со временем и оценена им – как в ее юности это произошло с Хопкинсом, вдруг обнаруженным и востребованным через 30 лет после смерти.
Мужественное, ироничное и спокойное поведение ее в последний год жизни, когда она умирала от рака мозга, отмечено всеми, её знавшими.
Умерла в больнице ранней весной 1971-го.
Жизнь Стиви Смит, как и её поэтика, отмечена необычным постоянством. Время (и бурные 1920-е, и 30-е, и война, и все послевоенное) прошло сквозь её викторианский дом, а дом и жизни его обитателей (Стиви, её сестра и тетка) особо не менялись на протяжении века. И стихи её, такие живые и естественные, тем не менее странно статичны – движения, времени как такового, времени-потока в них, как правило, нет.
Даже Смерть, постоянная её тема и постоянно являющийся персонаж (мужского рода в английском, женского в русском), дана как безусловно позитивный дар, доступный человеку – возможность или тяга – и присутствует не во времени, а над ним – как сокол в великом сонете Хопкинса, она не нависает, а зависает над человеком, готовая рвануть вниз.
Тут она замолчала, лицо в подушку,
А потом как вскочит! в руке тесак!
Я, мол, умираю неотомщённой, зато как надо.
Смерть, хотя ты и богиня, но ходишь по вызовам,
Так что иди сюда, сюда, сюда.
Или:
…Я бы хотела
Уже без тела и без души
Пойти по траве к морю в полной тиши.
Я всегда собиралась пойти по траве, но надо,
Чтобы вокруг не было ни души.
Ни дома, ни коровы. Пустые трава и море.
Другие души пусть ищут другое место.
Господи, забери душу Твоего Скорпиона.
Скорпион уже заждалась.
Страх перед жизнью, пред неукоснительностью судьбы, как в любимых ею сказках братьев Гримм (немецкое издание сказок нашли у её постели после смерти), и протест, им рождённый («пора-пора-пора…»), трансформируются у неё – почти в каждом тексте, где эта тема хоть немного проявлена – в тоску по контролю и воле, в молчаливо заявленную претензию на них. Эта тема бесконечно выныривает, умирает и снова возникает в другом стихотворении, – каждый раз трагизм точки и дошедшего до точки – трагизм, иронически преображенный гармонией целого.
Филип Ларкин, не разобравшись поначалу, поделил творчество Смит на стихи серьёзные и глупые (глупенькие) (11) – но если даже принять это совсем не работающее в случае Стиви Смит разделение, окажется, что религиозные темы появляются у неё как раз в смешных и глупеньких стихах – там, где смех, там тебе и грех, и Иисус, и христианство, и самоубийство. Её бог – любой бог, a god – совсем другой: сделанная – именно таким, какой есть – Человеком модель, кукла (в том стихотворении о Иисусе, на два голоса, где человек пишется с заглавной, а бог с прописной).
Стиви говорит о смерти и в интервью, где охотно рассказывает, удивляясь и смешно ужасаясь, о Танатосе, об отношении к смерти греков (то и дело срываясь в хохот) – и о своём участии в школьных постановках. Тут важно, что Танатос – бог не просто смерти, а ненасильственной смерти, и даже не бог, а дух.
В эссе «Слишком устала для слов» она сравнивает христианское отношение к самоубийству (стремление удержать и удержаться) с проявлением смерти в природе: природу она называет стахановкой (sic!), чей лозунг – «производство любой ценой». Сама же Стиви находит смерть не страшной, а весёлой, даже весёленькой – и это тоже нельзя принимать один к одному. Отчаяние тут двойное: призывать смерть может и усталый, только вот на осуществление требуются силы и известная бодрость. И всё же радостна мысль о том, что есть эта волшебная возможность, этот обнаруженный в детстве нестрашный рычаг – нежданный дар, возвращающий контроль над тем, что с тобой есть и будет, который сам по себе даёт силы продолжать и не теребить его постоянно, а лишь дотрагиваться, чтоб убедиться, что он никуда не делся.
Наездник на карусельной лошадке проезжает столбики: приди, Смерть – покинутый – усталый – тонуть в море – перестать сопротивляться – освободительное самоубийство – не принимающее самоубийства христианство – Бог – дети – опасные дети – усталость – вина, что не пишешь больше, чаще – приходи сама, Смерть (с заглавной).
В одном из нескольких совсем не смешных её стихотворений «Моя душа» есть такая поразительная строфа (стихотворение не вошло в книгу):
Oh feed to the golden fish his egg
Where he floats in his captive bowl,
To the cat his kind from the womb born blind,
And to the Lord my soul (12).
Ребёнок, покинутый отцом, сбежавшим в моря, страдающий за покинутую отцом мать, гневающийся на него, но отчего-то постоянно возвращающийся на своей карусели к этой теме – страха перед жизнью, подчинённости, непонимания другими твоих знаков и сигналов.
Но оказывается, ты не один такой, машущий зря. Одно из самых совершенных и загадочных стихотворений – «Он не махал – тонул» – не вошло в книгу, но оно важно для понимания того, как устроено стихотворение Стиви Смит.
Nobody heard him, the dead man,
But still he lay moaning:
I was much further out than you thought
And not waving but drowning.
Poor chap, he always loved larking
And now he’s dead
It must have been too cold for him his heart gave way,
They said.
Oh, no no no, it was too cold always
(Still the dead one lay moaning)
I was much too far out all my life
And not waving but drowning. (13)
Стихотворение это – двустворчатое. Оно очень красиво звучит и почти поётся, и Смит любила его читать – почти напевать. И часто снабжала сбивающим с толку комментарием: мол, прочла в газете – человек плавал далеко от берега и махал, и все думали, что он машет, а бедняга тонул – и утонул-таки. «И я подумала, – невинным тоном продолжает Смит, – что вот так и в жизни: человек живёт и улыбается, и его друзья (внимание!) думают, что он им приветственно машет, а он просит помощи». То есть стихотворение это якобы о непонимании человека человеком, непонимание, которое «может быть смертельным».
Комментарий этот, конечно, – очередная её обманка. Как будто можно объяснить такой хитро устроенный текст. Это всего лишь целлофановая плёнка, и стоит начать её сдирать, как все стихотворение начинает разворачиваться, обнаруживая всё более глубокие и нежные пласты – или стороны, которых, как и опорных строф, оказывается все равно только две. Ударения (ритм), и крючки, и паузы, и это no no no – всё расставлено так, что эта шаткая конструкция стоит как приваренная и стальная.
Перечитывая стихотворение, обнаруживаешь множество альтернативных прочтений и возможностей. Например, первую строчку можно увидеть и так: «бедняга», как сказала бы Смит, был мёртв уже в первом стихе. Чем дольше всматриваешься, тем более странным кажется это ясное стихотворение и более многомерным. Перенеся тяжесть с одного значения на другое, получишь другой слой, другие смыслы – накладываясь друг на друга, они создают голограмму.
А можно увидеть и так: вот оно, высказывание – у вас на виду, это и есть разгадка сюжета, и нет за ней никакого другого, кроме очевидного смысла, как ни пытайтесь вы по усвоенной читательской привычке искать его. Но уже в самом этом жесте – свой – другой – смысл и метод. Тогда эта «простота» и пустота (гулкость) – одно из промежуточных состояний в трансформации на пути поиска новой парадигмы: смерть самой поэзии, её априорной догмы примеривается, как и смерть автора.
1. Мария Степанова. За Стиви Смит. М.: Новое издательство, 2020.
2. Ирина Машинская. Поэзия без «поэзии». Что происходит в стихотворении Стиви Смит и в книге Марии Степановой. TextOnly, #50. А также: Ирина Машинская. Открытки с берега. Опыт ответного чтения // Интерпоэзия, №1, 2020.
3. Из предисловия о поэте на сайте Poetry Foundation, https://www.poetryfoundation.org/poets/stevie-smith
4.Там же
5.«Стиви» [Stevie], 1978. Фильм получил распространение в США лишь в 1981 и, таким образом, не рассматривался как кандидат на премию «Оскар», однако Гленда Джексон получила за роль Стиви Смит первую премию Нью-Йоркской гильдии критиков.
6. Воздух, № 38, 2019
7. Здесь и далее все поэтические переводы принадлежат Марии Степановой. (Мария Степанова. За Стиви Смит. М.: Новое издательство, 2020).
8. По-английски – игра слов: smart это и изысканный, и умный.
9. «С моей внешностью я не могу не выглядеть простушкой или распутницей / так я уж предпочту выглядеть простушкой / так что я ношу, сдвинув на затылок, высокую шляпу / не шляпу, а прямо храм».
10. «Ты скажешь: у человека (мужчины) власть / над ребёнком, если ребёнку суждено выжить / (а) я скажу: у ребёнка (достаточно) сильные пальцы / чтобы придушить мужчину (заживо)». В этих четырёх строках много и словесной игры, например, противопоставление руки (в идиоме to have the upper hand) и пальцев. На многих рисунках Стиви пальцы персонажей странно удлинены.
11. И утверждал, что несерьезным место только в домашнем кругу
12. О скорми золотому рыбке его яйцо / где он плавает (всплыл) в своей тюремной банке / а коту — слепое от рождения его подобие от его (же) утробы / а Господу — мою душу (подвижность грамматического рода в английском звучит более естественно, менее парадоксально).
13. Никто не слышал его, мертвеца [того, кто умер] / но он лежал и стонал: / Я был дальше (от берега) чем вы думали / и не махал, а тонул // Бедняга, он всегда любил проказы / И вот он мёртв / Должно быть, слишком было холодно и сердце не выдержало / Говорят. // О нет нет нет, всегда было слишком холодно / (продолжал стонать умерший / я всю жизнь был слишком далеко (от берега) / И не махал, а тонул.
Опубликовано в Prosōdia №13, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!