Ирина Батакова. МОЛОКО

— Ну что, попался? — ласково сказал Пантюк, вынимая из крапивы щенка.
Разговаривал он редко — только с собаками, с Орликом и сам с собой: пробовал голос, как он там, эй? Голос глухо ворочался в голове, как в вате. Чужих, наружных звуков Пантюк почти не слышал.
Он долго вглядывался в движение травы, думая обнаружить суку с приплодом. Но та, видно, вовремя почуяла беду и загодя унесла щенков в другое место — всех, кроме одного. То ли не успела, то ли бросила.
Петля не понадобилась. Пантюк с добычей пошёл к своей повозке, продираясь сквозь заросли, цепляясь полами за колючки репейника. Несмотря на жару, он был в длинном пальто и войлочных башмаках: кости его всегда мёрзли, тело не держало тепла.
Возле повозки уже топтались дети. Увидев, что Пантюк несёт маленького щенка, они подняли крик и стон.
— Дяденька живодёр, дяденька живодёр, не забирайте его, не надо, ну пожалуйста, отдайте его нам, не забирайте! — горестно кричали дети.
Пантюк сунул щенка в фургон, бросил туда же петлю, закрыл дверцу и пошёл отвязывать Орлика. «Не забыть остановиться у хозтоваров», — напомнил сам себе. Влез на козлы, чмокнул, тряхнул вожжами, — Орлик нехотя тронулся, побрёл по разбитому асфальту разбитыми копытами и через несколько шагов, как всегда, задрал хвост и выпустил душистые травяные ветры — прямо в нос Пантюку.
Дети бежали следом, ожесточаясь:
— Живодёр! Живодёр! Живодёр!
«Надо ей сказать: английский замок не годится, дайте такой, чтобы спички не застревали в скважине!». Трёх месяцев не прошло с тех пор, как он поселился в новостройке, а уже дважды приходилось взламывать квартиру: соседские мальчишки забивали скважину спичками. А на днях вспороли дерматин на двери, а вылезшие наружу ватные потроха подожгли. «Топить их, гадёнышей, надо, да некому», — хмуро думал Пантюк.
К хозтоварам он подъехал, окружённый гурьбой окрестных детей. Как только Пантюк зашёл в магазин, они облепили повозку — толкаясь, заглядывали в маленькое зарешёченное оконце фургона, совали туда пальцы, пытаясь коснуться щенка, причитали, гневно роптали. Наконец, не зная, как навредить живодёру, принялись обстреливать камнями Орлика.
В магазине Пантюку не повезло: за прилавком вместо давно знакомой Гали стояла какая-то новенькая и ничего не хотела понимать. Да и мудрено его было понять без привычки. Речь его за сорок лет глухоты стала квакающей, нёбной, гнусавой. Он всё твердил про спички, про замок, но звуки как бы залипали и слова выходили ни на что не похожими.
— Галя! Галя, иди сюда, я больше не могу! — завопила продавщица, потеряв терпение.
Вышла Галя, взглянула на покупателя, бросила товарке:
— Чего визжать-то? Контуженый он, — и приступила к Пантюку.
Но даже бывалая Галя ничего не поняла и в конце концов вручила ему клочок бумаги и карандаш. Пантюк написал: «замок што бы спички низостревали», — и сам увидел, что вышло нехорошо. Но написать по-другому не умел: до оккупации всего три класса кончил, а что потом? — потом этот партизан… Спрятал его на чердаке сеновала. Втайне от матери. Утром пришли трое немцев и староста, мать разговаривала с ними во дворе, а я вертелся рядом. Нарочно. Чтобы показать, что никто их здесь не боится.
Но тот, наверху сеновала, боялся. Вот сдуру и бросил гранату. И всё разлетелось, и я разлетелся вместе со всем. А когда очнулся, подполз к матери, дотянулся рукой до её лица — рука погрузилась в мокрое, жидкое, липкое…
— Замок… чтобы что? Спички… какие спички? Бред какой-то. Мужчина! Что вы хотите?! Я не понимаю! Не по-ни-ма-ю!
Пантюк соскучился объяснять. Он отвернулся от прилавка и посмотрел в окно: как там Орлик?
Орлик стоял у обочины, покорно снося удары камнями. Иногда передёргивался всей кожей спины от метких попаданий, как от укусов слепня, или топал ногой, или фыркал. Иногда качал своей старой большой головой, и казалось, она слишком уже тяжела для него. Горизонтальные зрачки под мохнатыми веками дремали. Может быть, он думал в это время какую-то свою лошадиную думу или бежал вслед далёкому светлозелёному воспоминанию.
Один только щенок, запертый в чёрном фургоне, ни о чём не думал и ничего не помнил — потому что недавно родился. Две недели назад у него открылись глаза. Его влекли квадратики света и детские пальцы, просунутые сквозь решетку. Что это? Он подполз и ухватился ртом за чей-то мизинец: вдруг молоко?