Игорь Моисеев. ОСТРОВ ГЛАЗОВКА (АРХИПЕЛАГ БЕЛАРУСЬ), ИЛИ ГЛАВНЫЕ ПО АИСТАМ (продолжение)

Сага.  Продолжение. Начало в №6, 2021.

Ага, подумалось мне, да тут законы космического равновесия: сегодня потенциал глазовских хлопцев в апогее, а через год в перигее. Парни сядут в «пироги» и отправятся на соседние острова за красотой. Наше с Игорем вмешательство могло нарушить колебания галактического маятника… но обошлось.
Если приземленно, без космоса, — это была попытка познакомиться, грубоватая, навязчивая, но без насилия, с расчетом в следующий раз прийти уже на свидание. При этом последнее слово оставалось за девушкой (существенный аспект: это не было хулиганством с перепоя, так как платформу периодически судорожно дергало и вихляло — отряд по дороге не досчитался бы пьяных бойцов). Я вздохнул с облегчением. Да, весьма своеобразно, но по-людски. Сирень и соловьи оставались на своих местах, гармония во вселенной есть, мир не рухнул.
А что дальше? А дальше костяк этого десанта за красотой уходил в армию (через несколько дней, пару недель или осенью), зачастую в Афганистан. Бойцов, выросших на островах, в Афган направляли охотно — справлялись. Каждый платил свою цену, но справлялись. Получалось как у самураев — прикосновение к прекрасному перед походом.
И насколько хороши эти парни? А вот послушайте.
На второе лето собрались в поход по Днепру на плоту (так и не смог перерасти впечатления, полученного от прочтения «Гекльберри Финна» Марка Твена и советского фильма «Верные друзья»). Дело представлялось несложным, Днепр бежит в наших местах со скоростью 5 — 7 км/ч. Никаких тебе стремнин, порогов или водопадов. Изучили график прохождения «ракет» (теплоходов на подводных крыльях, ходили такие раньше, как рейсовые автобусы). Купили добротные спсательные жилеты (круглосуточно не снимали их до последнего дня похода). Зиловские камеры в два ряда обшили с двух сторон стволами мелкого сечения (лесничество позволило нарубить в благодарность за наши выезды весной на посадки). Сверху получилась палуба, а снизу защита от проколов. Торчало наше плавучее сооружение на полметра над водой при полной загрузке.
Председатель колхоза выделил грузовик (его сын был в команде) для перевозки горы нашего барахла к Днепру. Сборку провели быстро, но отплыть в первый день не получилось. Поляна отправления была плотно покрыта нетронутой спелой земляникой. И, едва закончив работу, все кинулись за ягодой: сначала наклонялись, потом пошли вприсядку, а затем уже ползали на коленях, пока не наелись ею до опьянения.
Первые сутки — солнечно, спокойно, слегка подгребаем, чтобы оставаться в течении, уклоняемся от «ракет» и барж, забрасываем удочки, ночуем на берегу. Скучновато. Начинаются картишки, буза… Объявляю военное положение: дальше идем круглосуточно, смена два часа, двое на веслах, один на руле (нас шестеро, разбились на пары), днем в работе две пары, ночью — одна. Установили на плот палатку, плотно набили сеном, в котором устроили четыре норы. Пошли проливные дожди, а при прояснении дул сильный встречный ветер, затруднявший прохождение поворотов (над одним бились полдня — выдувало обратно, и все тут). К берегу причаливали, чтобы поесть. Четверо держат на поднятых руках пленку типа тепличной (дым в глаза), а двое под ней кашеварят (не зря тянули с собой здоровенный пластиковый мешок сухих дров). Есть надо быстро, дождь льет и в миску, но уговаривать никого не приходилось.
Ночью главная проблема (и «развлечение») — потеря течения с последующей посадкой на мель. Приходится соскакивать в воду и, раскачивая наш ковчег, спихивать его с песчаных наносов. Толкаешь, толкаешь, стоя по колено — по пояс в воде, а в какой-то момент ухаешь на глубину с головой, но через секунду спасательный жилет выстреливает тебя на поверхность, как пробку, а край плота уже исчезает в темноте, и ты делаешь отчаянный бросок-заплыв вдогонку (напарник контролирует ситуацию, где-то и фонариком дает наводку). А если толкаешь не в ту сторону (ни черта ж не видно), все выше на мель, вот тут начинается маета. А дождь ручьями стекает по лицу и за шиворот. Смертельно уставшая смена сквозь сон в норах ощущает раскачивания, но на помощь приходит только в крайнем случае: сил нет никаких. Мокрый, измотанный, вытаскиваешь сменщиков за ноги из нор и моментально проваливаешься в сон, обсыхая по ходу. Прочувствовали. И так еще четверо суток до Лоева. Никто не зароптал, никто не заболел. Вот такие парни — три девятиклассника, семиклассник и шестиклассник (мой напарник).
Характерный эпизод. Один из парней в первый же день натер кровавые мозоли, что пытался скрывать. Почему? Потому что стал объектом насмешек для остальных. Белоручка, а у других кожа на ладонях, как на кирзовых сапогах, — результат каждодневного физического труда по хозяйству. За время экспедиции мозоли у парня лопнули, превратились в раны (бинт у нас, разумеется, был), потом затерлись, и к моменту возвращения в Глазовку он наработал правильные руки. И хоть бы раз пикнул. (Моя репутация не пострадала, к этому времени я жил у второй хозяйки, и она доверила мне ежедневную процедуру «выкгдаць гной з хлява», а скотины у нее хватало, поэтому ладони уже были как надо.)
(Жизнь у реки отличалась от уже виденного нами ранее. Так, у больших деревень наш плот окружали моторные лодки, на которых рассекали, выписывая кренделя, местные сверстники участников экспедиции. Мои парни с удивлением сообразили, что «дык гэта ж яны на маторках, як мы на матацыклах».
Мимо проходили баржи, груженные в основном песком. Зачастую ближе к буксиру стоял щитовой домик, где кашеварили жены членов команды, другие загорали на склонах перевозимой дюны, дети играли в гигантской песочнице, для разбросанных там-сям машинок были проложены трассы длиной с «Дакар». А в месте слияния Днепра и Березины на волнах покачивался поставленный на понтон дом отдыха из дерева, сработанный в несколько этажей.)
Вот такие самурайские характеры. Но справедливости ради заметим, что легендарных самураев отмечала также любовь к оружию, а еще увлечение интеллектуальными играми. Как с этим?
С оружием на островах все хорошо. Еще не пройдя до конца этап стрельбы из рогаток, хлопцы начинают заводить себе прыпеканк!. Самая простая изготавливается из алюминиевой трубки, загнутой с одного конца и с дырочкой у закрытого конца для поджигания толченой серы, срезанной со спичечных головок. Этим чудом бабахают школьники младших классов у туалета за школой. Дети постарше используют трубки железные. По большому счету, во всех вариантах мы имеем дело со схемой устройства компактного мушкета — пугача. Состав взрывчатой смеси со временем усложняется, и это уже секрет, предмет гордости, как соус для пасты у итальянской хозяйки (ах да, у нас все под Японию… хорошо, тогда соус к рису или сурими). Прыпеканка может оставаться в джентльменском наборе «зачетного» пацана вплоть до после армии (только не у тех, кто прошел Афганистан). Представьте, вот парень в дембельском прикиде с аксельбантом поднимается по ступенькам клуба. Из-под каблуков сапог, подбитых титановыми подковками, извергаются снопы искр. Он приглашает друганов за клуб и там оглушительно разряжает свою прыпеканку под визги девчат, закрывающих уши. Грандиозный успех.
Но вот парень женился, и обладание прыпеканкай становится смешным и опасным признаком затянувшегося подросткового созревания, одним словом — несамастойны. Выходит такой парень после «хорошо посидели» ближе к утру за ворота и палит из прыпеканк! куда-то в еще ночной парк (в каждой деревне за правлением есть свой маленький парк или сквер), а там на первую дойку на колхозную ферму идет доярка. Влепил ей в ногу самодельной картечью, «накусанной» из гвоздя, хорошо что ни кость, ни артерию не задело. Жена парня и доярка встретились и все разрулили без уголовных последствий (но об этом потом).
Однако расставание с прыпеканкай не означает «прощай, оружие» (по крайней мере, не для всех). Кто-то получает в наследство от отца или деда, другие приобретают сами охотничье ружье, которое частенько не регистрируется, но им и не пользуются для баловства.
В деревне за райцентром милиция изъяла у дядьки закопанный в огороде пулемет военного времени и какие-то боеприпасы на чердаке. Новость неспешно, со знанием дела обсуждалась в колхозной бане под пивко распарившимися, покряхтывающими от приятных ощущений чистоты и свежести мужиками.
– Васгль (участковый) казау, што той малец закруцту стрэльбу адразу у пра- масленую паперу, потым у льняную ткатну, потым… — делился эксклюзивными сведениями один.
– Ага, I плёнкай зверху, добра упарадчыу, як новая будзе, тольк! ад масла адмыць,— согласился с мерами, принятыми неизвестным им дядькой, другой собеседник, потягивая «Жигулевское». Остальные одобрительно закивали.
– Гэта ж хтосьц! здау, падлюка?
– Не, кажуць, дзец гралгся на гарышчы I знайшл! ц гранату або патроны, ну I закруцглася…
Помолчали.
– Ох, добра ж як, адкрый яшчэ тва, не сядз! без справы!
Другое событие — обнаружение у еще одного «коллекционера» с Полесья танкетки, с послевоенных времен спрятанной в сарае (не очень-то и спрятанной, но соседи своих не выдают…) и все еще бывшей на ходу, — с восхищением обсуждалось больше месяца, обрастая фантастическими подробностями. (Государство, очередное государство, в состав которого входили белорусские земли, слишком часто не справлялось с защитой населения островов от нашествия чужих. Северная война, поход Наполеона, мировые Первая и Вторая, москов- ско- и советско-польские войны катком прошлись по землям Беларуси, истребляя каждый раз от трети до двух третей мирного населения. Очередной раз сопротивление, самооборона начинались с топора и вил, но со временем выработался обычай запасаться чем-то посерьезнее. А впрочем, насчет вариантов «запасаться» смотрите «Семь самураев» А.Куросавы.)
Однако явное или тайное владение огнестрельным оружием не приводит к эксцессам, которых можно было бы ожидать. На островах спокойно.
А вот холодное оружие не окружено на островах ореолом романтики, от него исходит холод смерти и душок уголовщины, нечестной игры при честных разборках. Охотничьи ножи частенько держат вместе с кухонными, как бы приручая, приучая к людям и к мирной работе — нарезать хлеб и сало.
Что там еще осталось, чтобы потягаться с самураями на равных? Интеллектуальные игры. Скажете, куда нам? Не спешите. Может, в другом месте было бы и трудно выкрутиться с достойным ответом, но только не в Глазовке.
В один из первых вечеров заглянул в клуб. В фойе стояло четыре стола, за тремя сидели мужики и играли в. Думаете, в домино, шашки, картишки? Нет! Играли в шахматы, и за всеми столами! Более того, игроки использовали шахматные часы. Один из столов был окружен группой знающих болельщиков, обсуждавших ходы и варианты. Возможно, дальше воображение рисует вам публику в древнеримских тогах или хотя бы в смокингах, но нет. Большинство после работы — в кирзовых сапогах и телогрейках. На дальнем столе стояла бутылка «чернил» со стаканами, болельщик (он же третий) уснул, положив голову на стол, руки безвольно свесились до пола. Один из игроков клевал носом, партнер его расталкивал к очередному ходу, который делался после анализа ситуации, а не лишь бы походить. Народ не был одет как аристократы, но вел себя весьма прилично, шахматы дисциплинируют и облагораживают. Там много правил непосредственно на поле и вокруг, и если ты их принимаешь, то подчиняешься части из них. Но откуда?
История одинокого ронина. Мальчика звали Колей. В далекие пятидесятые-шестидесятые прошлого века шахматы перевернули его мир, часть мозга добровольно отключилась от реальной жизни и с наслаждением бесконечно прокручивала комбинации и партии, сердце билось быстрее или медленнее в зависимости от удачности хода, в душе становилось теплее от вида шахматной доски. Впрочем, довольно скоро он уже мог играть у себя «в голове», где шахматная доска при желании возникала в нужном количестве экземпляров для параллельной прокачки альтернативных решений или сеансов одновременной игры. Быстро выяснилось, что несколько односельчан, знавших, как двигать шахматные фигуры по доске, ему не соперники. Вы не поверите, но Интернета тогда еще не было, даже 30 (только представьте: есть солнце, луна, люди по улицам ходят, дышат, а Интернета нет…). И Коля начал играть с такими же самородками, дававшими всходы в разных концах той большой страны, по переписке: покупал почтовую открытку, на ней записывал ход и отправлял (стопками) в Иркутск, Вышний Волочёк, Бердичев, Певек, в деревню в соседнем районе. У местного почтальона было две беды — распутица и килограммовые пачки открыток с шахматными ходами со всех концов Союза в адрес этого. Это стоило денег. Родители не могли работать только на его переписку. Парень занялся разведением гусей на продажу и перешел на самофинансирование. Шахматный самородок мальчик Коля окончил пединститут и, поработав в районе, вернулся в родную школу уже Николаем Ануфриевичем. и начал создавать мир шахмат вокруг себя. Н.А. придумал шахматный факультатив в продленке (педколлектив младших классов был ему благодарен, безусловно). К пятому классу обеспечивалась полная шахматная грамотность. За несколько десятков лет упорного (но в охотку) труда он привил шахматную культуру нескольким поколениям глазов- цев, в том числе женской половине населения (хотя дамы не использовали этот навык, так как в деревне у женщины досуга толком и не бывает).
Насколько высок был уровень выпускников «шахматной академии» из продленки и на что сгодились лучшие? Очередной учебный год начался с нежелания районо оплачивать Н.А. ведение факультатива. В ответ Н.А. отказался везти шахматную команду района на область (ну и что, свет клином на нем, что ли, сошелся?). Быстренько снарядили вашего покорного слугу. Спросите, с чего это вдруг? Я и сам вначале недоумевал. Все объяснилось, когда мне вручили список районной шахматной сборной с одной обязательной девочкой в ее составе. Ба, знакомые все лица. В течение многих лет базовый состав команды набирался из глазовских школьников, и на области ниже третьего места сборная района (читай — Глазовки) не опускалась. (Той обязательной в составе команды девочкой была шестиклассница Валя Гавриленко, в финале она играла с соперницей на равных, но уступила по нервам. Вот уж в ком бурлили эмоции: за полминуты могла успеть и покраснеть, и побледнеть, и тут же рассмеяться. Валя, привет!)
(В Германии есть всемирно известная шахматная деревня, предмет гордости нации. На гербе изображена шахматная доска, шахматы преподают в местной школе, и все такое. Вот бы и у нас. Да куда нам, там ведь Европа, а мы что?)

Глава четвертая
Игры самураев — 2,или Сбой в системе — с1т1+а11+йе1е1е
(Любезный Читатель, если ты еще со мной, значит, проявляешь интерес к тому, как устроена жизнь на островах. Поэтому, смею надеяться, стойко перенесешь небольшие отступления, необходимые для понимания дальнейших событий. Спасибо!)
Что есть грех? Если без мистики, философии и религии (а то ведь запутаемся), а так, чисто житейски («технически»), то это, по большей части, образ действий, мыслей, идущих вразрез с писаными и неписаными правилами организации человеческого общежития в разных его ипостасях — от семьи до целого народа, а также по схеме «человек — человек» в рамках данных структур. (Ну, там еще остается что-то из ЗОЖ, личной гигиены, в том числе психогигиены и экопросвещения, — все это отцы-основатели религий закладывали, чтобы вытащить человека из скотского состояния и обеспечить выживаемость своего народа в веках. Возможно, вам известен какой-то древний неистребимый народ, а то и не один, так вот это — результат удачного кодекса правил поведения и желания ему следовать, может, и навязанного. Так-то, и никакой мистики.)
И как же это работает? Ведь безгрешных нет, но, несмотря на это, жизнь продолжается, небо на землю пока не падает, мертвые из могил не восстают. Ну, тут как с прививками от гриппа: если около 40 % (или близко к этому) населения привито и еще какая-то его часть ведет более-менее здоровый образ жизни, то эпидемии не будет. Что-то закреплено в области права, но что-то остается исключительно в сфере нравственности и морали и воспринимается как набор запретов или императивных рекомендаций, прошедших проверку и отбор на протяжении веков. Все это формирует «красную черту», за которую можно другой раз и заступить, а потом вернуться в «зеленую зону» (человек слаб, и отпущено ему с некоторым запасом, а по-другому можно сказать, что у системы, как у всякой устойчивой системы, имеется запас прочности, который лучше не испытывать, по примеру Чернобыля).
Радикальные поборники безграничного расширения индивидуальных прав и свобод, по сути, предлагают полностью переселиться за «красную черту». Но даже в самом мягком варианте, практиковавшемся хиппи, на долгосрочную перспективу это не работает. А ведь есть и другая крайность — «джокер», тоже полная свобода и неограниченные возможности. Ткань жизни общества не разрушается только потому, что освободившие себя от каких-либо обязательств «продвинутые» могут сколько угодно ощущать себя супергероями среди «косного», «мещанского» окружения за счет, условно говоря, украденных чужих неиспользованных квот. Это как в случае квотирования выбросов парниковых газов (правами на выбросы хотя бы торгуют).
То есть можно и пошалить за счет квот «слишком правильных»? Мир, пожалуй, не рухнет, но тут другая закавыка. В природе, за пределами человеческого начала, нет греха. Все это связано только с человеком, с существом, у которого есть душа (можно назвать иначе — сложный комплекс взаимодействия сознательного с бессознательным или еще модерновее — устройство, способное подключаться к информационно-энергетическому полю; не отвертитесь, выбирайте свой вариант и продолжим, уже скоро возвращаемся на твердую почву островов). А она-то (душа) как раз и уязвима перед грехом, и не угадаешь, когда и каким. Последствия всегда болезненные, хронические, без срока давности, вплоть до саморазрушения, а без нее, без души-то, и нас нет.
(Дед по материнской линии как-то рассказал, что в 1918 году через их деревню в южной Украине после окончания Первой мировой возвращались 11 солдат рухнувшей Австро-Венгерской империи. Заночевали в сарае на окраине деревни. Местная молодежь решила погеройствовать. Австрияков ночью разом кого закололи, кого зарезали, кого придушили, никто даже не проснулся. Дед рассказывал, что через какое-то время его изнутри как что-то «торкнуло» и обожгло и больше не отпускало всю жизнь: «Что мы натворили, как я мог?» Да, они шли в форме и с оружием, а вчера еще стояли в оккупационных гарнизонах, претендуя стать хозяевами наших судеб, но…
На следующей войне деда накрыло миной в одном из первых боев, нашпиговав металлом, как буженину чесноком, оставив кучу неизвлекаемых осколков чуть ли не во всех важных органах. В Берлин дед вошел не с винтовкой, а с черпаком при полевой кухне, от щедрот которой подкармливал «мелкую немчуру». После войны начала усыхать мускулатура (последствие многочисленных ранений). Один врач посоветовал тяжелый физический труд. Дед прожил долгую (трудовую) жизнь, осколки начинали шевелиться не от работы, а когда он куролесил: у него был свой «счетчик» для определения, что есть смертный грех, а что — баловство.
Другой дед (по отцу) до войны снабжал шахты Донбасса строительным лесом, драгоценным в степи. Со временем лес стал уходить — по дружбе, а не из корысти — знакомым, родственникам, «хорошим людям». Ревизия, бегство в Москву, работа снабженцем в ГУМе, друзья, знакомые, «хорошие люди», недостача, суд. Началась война, попросился на фронт и провоевал с первых дней до мая 1945 года в штурмовой группе на броне танка. Его товарищей не раз выкашивало подчистую, а он вернулся без единой царапины, грудь в орденах и медалях. Скажете — повезло. Ладно, посмотрим на это с другой стороны. Вот вы угадали одну карту из десяти, пожалуй, даже из нескольких тысяч. Может такое быть? Может. А четыре года подряд, в каждой атаке, десятки раз, ни разу не ошибившись? Нет, конечно, нет. Вот и я о том же. Что же ему зачлось? Отсутствие стяжательства, сребролюбия? Правдоподобна ли фигура снабженца без корысти? Уже в шестидесятые тетушки из Санкт- Петербурга, бывшие владелицы сети местных бань, оставили деду сказочное наследство, непонятно как сохраненное в советское время (по рассказам, большая квартира была заполнена золотом-серебром, холстами, книгами, произведениями искусства). Все было моментально расфукано, ничего не задержалось. Из отрывков моих детских воспоминаний: у деда во дворе в качестве поилок для кур были выставлены утопающие в грязи серебряные судки и хрустальные вазы, свиньи ели из глубоких серебряных подносов (мать не могла на это смотреть без содрогания). Это уже не святость, а патология какая-то, но ведь зачлось. Нет? Ладно, как скажете, будем считать, что повезло, это легче принять.
(Да, еще приношу извинение за «приземленку», положено ведь в качестве примеров использовать биографию ну там Александра Македонского или Альберта Эйнштейна. Но своему больше доверяешь, а удаление на через поколение позволяет рассмотреть как с расстояния птичьего полета, но еще не мифологического далека какой-то или чей-то план или замысел.)
Если вы не хотите ждать следующего рейса полдня или опоздали на последний автобус, то из райцентра можно прогуляться до Глазовки и пешком (12 километров «для добрай сабакг не круг»). Не слишком пустынно, не слишком одиноко — по пути несколько поселков и деревня Морозовичи, а если вы парень, то и не скучно, так как бодрит понимание, что в Морозовичах тебя могут перайсщ местные, папрасщь семак або закурыць, так што-небудзь паспрашаць, но в целом по понятиям, ведь им тоже к нам на «пятачок», в клуб, в школу на вечер захочацца заскочыць.
Но в тот год что-то разладилось, как-то зачастили морозовские с перайсщ, стали целенаправленно цепляться, чтобы «поучить», не только парней, но и молодых мужиков, и не просто потолковать, а с мордобоем. Роль главного «учителя» взял на себя недавний дембель с компанией. Слухи ходили довольно мрачные. Настолько, что я прикупил туристический топорик и при визитах в райцентр (а обратно — зачастую пешочком — через Морозовичи) носил его в дипломате под газетой. Идея не самая удачная, с большим потенциалом закончиться очень печально. И вот что было дальше. В счастливом для каждого учителя месяце июне, когда остаются только экзамены, не мешающие наслаждаться чувством обретенной безграничной свободы, вдруг неудержимо захотелось прочесть «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского. Согласитесь, чтение Ф.М. Достоевского к разряду развлечений не отнесешь, это тяжкий труд, и в результате получаешь не удовольствие, а душевную травму. Но вот захотелось. Когда, совершив гражданский читательский подвиг, собрался вернуть тома в районную библиотеку, выяснилось, что дипломат с трудом закрывается и его уродливо распирает. Какие-то отчеты для районо надо было отвезти, тома Федора Михайловича тоже. Пришлось выложить топорик.
На обратном пути в Морозовичах меня перайшлй
Зацепили на «дай закурыць» по-легкому на деревне, а потом догнали за деревней для сур’ёзнагаразгавора. Для меня все происходило немного как во сне. Я был несколько не в себе и не в этом мире, в состоянии «тихого помешательства» и «пришибленности» вследствие еще очень свежего общего впечатления от «Братьев Карамазовых», как питон, заглотивший слишком крупную добычу. И как этот питон, нуждающийся для длительного процесса переваривания в укромном уголке, я был не боец. Поэтому пропускал и «тормозил». Мой основной оппонент тоже был не в себе, но пребывал в состоянии «буйного помешательства». Украсив меня фингалом, он объяснил, что цябе яшчэ вучыць I вучыць и если бы дело было в армии, то дзяды хутка зрабш б з цябе чалавека.
В этот момент на меня снизошло холодное, тошнотворное озарение — парень съехал с катушек. Он явно перенес миссию армейского «дедушки-учителя» на гражданку. Почему? А вот представьте, растет парень никакой — без успехов в учебе, спорте или труде, без поводов для позитивного признания со стороны сверстников или взрослых. При этом здоровяк, но — никакой. В армии первый год — опять никакой, а вот на второй год, пребывая в «дедушках», становится «человеком», «учителем жизни» даже для победителя международной олимпиады (а для него — в первую очередь). После армии он опять никто и никакой, и это невыносимо, поэтому берет на себя миссию… Ведь в это время нормальные парни и мужики на полевых работах, а этот местный «будда наоборот» собрал вокруг себя шпану и бегает за прохожими из других деревень, чтобы «учить жизни».
Осознание этого прискорбного факта привело к тому, что основным чувством, которое я начал испытывать к моему «собеседнику», стала глубокая грусть от предчувствия надвигающейся беды и растерянность от невозможности что-то изменить. (Надо сказать, что каким-то седьмым чувством я ощущал, что эта даже не грусть, а вселенская скорбь была не моей. Просто меня накрыло ею, как лавиной или взрывной волной, так как находился рядом, а «Братья Карамазовы» помогли не противиться этому сопереживанию. Ведь моему «верхнему», житейскому уму было не до грусти, он лихорадочно соображал, что делать с по- плечником «учителя», который упорно пытался зайти мне за спину.)
Меня необъяснимо быстро оставили в покое, пообещав продолжить при случае. Обернувшись, увидел, что вдалеке, со стороны Глазовки, над грунтовкой появились клубы сизой, как дым от куч осенних листьев, пыли, а затем, неспешно виляя между рытвинами, мотоцикл, производящий сие атмосферное явление. Мы уже разошлись с моими «учителями» на приличное расстояние, когда подъехал Василий, здоровенный парень, скорее уже молодой мужчина, из самостоятельных, ветврач из нашего колхоза, поздоровался, посмотрел на меня внимательно. На его лице кроме обычной доброжелательности появились озабоченность и тень чего-то жесткого, всплывшего изнутри.
– Нешта, як я пагляджу, ты трохг пакоцаный. Гэта тыя, што пайшлг?— участливо спросил он.
– Ну да, есть такое дело.
– Сядай, дагошм! Я падстрахую, стану так, каб да цябе ззаду не зайшлг (а именно это и происходило), а ты с гэтым казлом разбярэшся.
От таких предложений, проявлений настоящей мужской поддержки, не отказываются, это был сильный соблазн простого решения. Однако «Братья Карамазовы» не только изъяли у меня топорик, но уже прочно сидели в голове и я, открыв рот, чтобы согласиться, сказал «нет».
– Упэунены?— уточнил Василий, подтверждая, что предложение не было только формой вежливости.
– Да,— уже уверенно, с неожиданным для самого себя облегчением ответил я.
– Ну, глядзу — не радуясь и не сожалея, а спокойно, по-деловому подвел черту Василий.
– Но чтоб ты понимал, какое при этом тебе СПАСИБО за само предложение.
– Ды ладна, всё пуцём. Так я паехау?
– Да, счастливо!— освободил я Василия от долга чести.
Где-то через месяц Валера-резак получил в правлении нашего колхоза необходимую сумму для приобретения нового инструмента и отправился в райцентр в служебную поездку на рейсовом автобусе для покупки основного орудия труда своей профессиональной деятельности. Обратно он решил прогуляться пеша- драла, в смысле пешочком. В Морозовичах его перайшлл.
«Учить» Валеру начали уже в деревне, но потом отпустили, видимо, появились посторонние глаза. Затем догнали за деревней и принялись за него всерьез, свалили на землю, в ход пошли ноги (не по-пацански, однако). Когда Валера понял, что в запале его просто убивают, он дотянулся до покупки, заткнутой за пояс под рубашкой, перевернулся на спину, и нападавший на него в этот момент главный «учитель» нанизал себя на огромный нож. Лезвие прошло через печень, долго он не жил.
Чтоб вы понимали (как говорят в Одессе): Валера-резак получил свою мя- нушку (прозвище) потому, что работал забойщиком скота. Несмотря на характер своей профессии, Валера по жизни был человеком тихим, добродушным, спокойным, как стоячее болото. Роста небольшого, тщедушный. У такого человека нож в описанных обстоятельствах мог появиться в руках только на грани перехода в мир иной, не раньше, и исключительно как пассивное орудие самообороны — не для того чтобы навредить кому-то, а из желания еще остаться с нами. Он избегал этого до последнего, но использовал, так как не был толстовцем.
В Глазовке тогда все ушло на второй план, при встречах первым вопросом было: «Ну, як там Валера, что чуваць?». Новостями обменивались почему-то вполголоса, как будто находясь в зале какого-то суда, вселенского суда, с небом вместо потолка.
Следствие было недолгим. Валеру полностью оправдали и освободили прямо в зале суда. В решение судей не могли до конца поверить. Это был просто праздник какой-то для всех и для каждого, люди поздравляли друг друга, встречаясь на улице. Вот как перед грозой идет длительное нарастание какой-то тягостной атмосферы, душно, не хватает воздуха, а потом короткий мощный очищающий ливень с раскалывающей небо молнией, приносящие свежесть, ощущение возрождения и новой жизни.
Сельский житель не разбирается в тонкостях законодательства и судопроизводства, но точно знает, что справедливо, а что нет. Поэтому радовались не только за Валеру, тут было торжество СПРАВЕДЛИВОСТИ.
(Городская цивилизация, искусственно созданный человеком организм города, являясь сложной по структуре динамической социальной системой, не может функционировать без адекватной законодательной базы. Рядовой гражданин в этой системе нуждается в правосудии. В свою очередь, сельская жизнь регулируется ритмами и законами естественных природных процессов, которые оказывают непосредственное влияние на взаимоотношения между людьми и на организацию жизни сельской общины, с достаточно простым и прозрачным сводом правил поведения. Соответственно, житель деревни ожидает от государства и судебной системы решений, не противоречащих естественно сложившейся системе ценностей, что и есть ее величество справедливость.
Можно добавить, что еще в начале XX века белорусские территории — это почти исключительно «сельская цивилизация». И давно ли наши сегодняшние горожане прибыли из деревни? Насколько важно учитывать данный факт? Если народ веками выживает в границах «чужой» государственности, сохраняя свою культуру в условиях периодических попыток недружественной ассимиляции, то, вероятно, было бы странно отвергать этот опыт, даже в угоду так называемым общечеловеческим ценностям.)
Оправдательный приговор был справедлив, поэтому его приняли и жители Морозовичей (за исключением семьи погибшего; но это понятно — ведь они-то его и воспитали).
Но было бы наивным думать, что судьи исходили в своем решении из неписаных принципов справедливости, а не из писаного закона. И вот здесь еще одно «чудо». Валера (в связи со своей профессиональной деятельностью) был официально направлен в служебную поездку для приобретения не ножа (холодного оружия), а рабочего инструмента, который вышел из строя. Купил на казенные деньги именно инструмент с установленными техническими параметрами, а для самообороны использовал его только при повторном нападении и очевидной угрозе собственной жизни. При этом не имел цели нанести нападавшему тяжелые увечья или лишить его жизни. Отступление хотя бы от одного из этих условий привело бы Валеру в тюрьму. Любой другой человек на его месте попал бы за решетку надолго.
Вот и вся справедливость. Как-то так было устроено, что в законодательстве и судебной практике право на сомооборону всегда перекрывалось положением о превышении самообороны, то есть у законопослушного гражданина был небогатый выбор: либо позволить себя убить или искалечить, либо попытаться дать отпор нападающему и сесть за это в тюрьму.
С другой стороны, мейнстрим современной сверхтолерантности дарует право на существование любым стварэнням, в том числе сомнительно человечным и бездушным (или легко отказавшимся от этой беспокоящей субстанции как атавизма). То есть опасным инвалидам, у которых органически отсутствует внутренний механизм раскаяния, позволяют паразитировать на в целом здоровом организме социума. И как к этому относиться — как к триумфу гуманизма? Вот давайте предметнее.
Например, у вас завелись… нет, неудачный пример, ладно, пусть у меня завелись… нет, тоже как-то не хочется, ведь говорят же «на себе не показывай». Тогда сделаем так: допустим, у кого-то, не у нас с вами (кому ж этой «радости» захочется?), завелись глисты. Понятное дело, гражданин идет в аптеку, покупает нужные таблетки, и тут ему на плечо ложится рука. Он оборачивается и видит перед собой человека с лучистым взором борца за вселенскую гармонию, с красными веками от постоянных слез из-за несовершенства мира и людей. Он заглядывает в самые глубины души (сознания) нашего гражданина и проникновенно говорит: «Не делайте этого! Не поднимайте руку на другую жизнь! Не берите грех на душу!» «Так это же.» — пытается наш гражданин оправдаться, уже невольно чувствуя вину непонятно за что. «Не надо высокомерия! — отвечают ему. — У вас ведь есть собака, у детей — хомячок, и вы их любите, откройте сердце для еще одного живого существа, оно тоже зависит от вас.». Гражданин в смятении, и, пока он не пришел в себя, ему вручают рекомендации по диете, которую он должен соблюдать, чтобы тот, внутри, не испытывал ни в чем нужды. А если наш гражданин намерен настаивать на своем, то он рискует и на санкции нарваться. Скажете — бред! Согласен, ну так и я о том же.
Тут еще вот какой аспект. Островитянин и гуманист навряд ли найдут общий язык, они живут в разных, параллельных мирах. Гуманист растет и формируется в искусственной городской среде, буквально выдуманной, стерильной во многих отношениях. Он работает в офисе, может прожить жизнь ни разу не вспотев, все необходимое находит в магазине, взгляды на жизнь формирует умозрительно из книг (Интернета) на выбор, без какой-либо связи с реальностью или собственным опытом. Домашние животные горожанина — эмпатические игрушки.
В то же время островитянин (деревенский житель) значительную часть пропитания выращивает своими руками, при необходимости может полностью себя обеспечить, поэтому он просто не в состоянии игнорировать законы природы. Окружающие его домашние животные — участники процесса жизнедеятельности: они выполняют функцию помощников или являются источниками питания, — поэтому находятся под целесообразным управлением крестьянина, без розовых соплей. Хозяева регулярно решают вопросы жизни и смерти по отношению к братьям нашим меньшим.
Рядовая крестьянская семья способна самостоятельно помочь корове отелиться, хозяйка отрезает (отрубает) голову курице, предназначенной для супа, определяет, сколько яиц оставить под наседкой для будущего выводка, и, о боже, собственной рукой топит в ведре котят, которых не удалось раздать по соседям (для детей придумывают какую-то историю)… и прочее.
У живой свиньи ни мяса, ни сала не выпросишь, предварительно ее надо умертвить, зарезать, заколоть, попросту — убить. Далеко не всякий хозяин в состоянии поднять руку на животину, которая за пару лет становится почти членом семьи, тем более что она чувствует, что затевается неладное. Дети плачут. Бывает, что умелый резак с твердой рукой есть только в соседней деревне: надо одним движением попасть в сердце, иначе действо затягивается и превращается в истязание.
А приходилось видеть бегающую по двору курицу без головы, с хлещущим веером фонтаном крови из обрубка шеи? Зрелище не для слабонервных. Поэтому одним движением — и забыть. Эти решения даются далеко не бестрепетно, но они принимаются осознанно и ответственно. Люди — это люди, а скотный двор — это скотный двор, не смешивайте! (Так стали резать оккупантов, когда убедились, что они — не люди.) Понятно, что и отношения между людьми строятся не менее ответственно, да и не скроешься в толпе, как в городе, если наделаешь гадостей.
С Валерой вот еще что. Любой другой на его месте не избежал бы груза смертного греха. Не нам судить, но, похоже, обстоятельства участия Валеры в трагическом событии могли и пощадить его душу.
Если вы не хотите ждать следующего рейса полдня или опоздали на последний автобус, то из райцентра можно прогуляться до Глазовки и пешком (12 километров «для добрай сабак! не круг»). Не слишком пустынно, не слишком одиноко — по пути деревня Морозовичи и несколько поселков. Впереди идут женщины с сумками, останавливаются передохнуть, не прекращая неспешного разговора. Через полчаса вы их нагоняете и уходите вперед, кто-то стартует после вас, кто-то попадается навстречу. Ближе к Глазовке вы одни с тишиной. У последнего поворота потихоньку разрушается и погружается в землю опустевший дом. Забор отчаялся стоять на страже никому не нужного и повалился. Сад медленно, но верно тонет в сорной траве. Ближняя к большаку яблоня протягивает к дороге ветку с единственным — величиной с кулак — яблоком.
Это «штрифель» — красавец. Самый распространенный у нас сорт (наряду с «антоновкой»), что не делает его обыденным, так как слишком хорош. Что за окрас! Обычно яблоки предпочитают хохлому, но не «штрифель» — это импрессионизм. А запах, а вкус, а уходящий в глубину звук от щелчка? (Разочарую поколение стандартизированного потребления: вкус не примитивно, до одури сладкий, а сложный, насыщенный, «купажированный»; а то давайте понавы- ведем новых сортов овощей и фруктов с одинаковым вкусом кока-колы у всех, с двойным сахаром.) Да, не хранится, быстро теряет качества, впрочем, как всякое чудо. Есть надо с ветки, как дар из протянутой руки. У лучших экземпляров плод крупный, но легкий, плотность и не большая, и не маленькая, конечно, не пенистая, но с тенденцией. Откусываете, наслаждаясь звуком правильного хруста (это на заметку для палаты мер и весов), и вскрываете пронизанное «кровавыми» капиллярами «тело»!

Глава пятая
Вечер вопросов и ответов, или В поисках любви

Что есть счастье? Так просто и не скажешь. Тут не обойтись констатацией, как со здоровьем: если не болеешь, то оно есть. Тут может быть и здоровье, и достаток, и успех, а счастья нет. Сложнее, наверное, только вопрос о смысле жизни. Ну и зануда, скажете вы, и чего ты тогда пристаешь? Не подумайте, что я из вредности. Дело в том, что данный вопрос чрезвычайно важен для островитян, и они интересуются им не столько из философских соображений, сколько в практических целях, для прикладного использования, борются за счастье со всем напряжением душевных сил или непреклонно отстаивают имеющееся, что, собственно, и составляет наш с вами, драгоценный мой Читатель, интерес в этом деле: за что борются и как?
В Глазовской школе мне довелось познакомиться с замечательной традицией — проводить в первую субботу декабря вечер вопросов и ответов. Оживление вокруг события просто невероятное, и оно на равных конкурирует с Днем учителя, Новым годом, вечером встречи выпускников и 8 Марта. За месяц до мероприятия выставляется урна, как для голосования, только поменьше, куда школяры вбрасывают два вида записок: в одной — вопросы на любую тему кому-то из учителей, в другой указываются любимые школьные предметы. Взбудоражены и ученики и учителя. Ведь на День учителя кому-то из учителей могут вручить самый большой букет цветов и говорить самые красивые, но неискренние слова, а здесь тайным голосованием формируется реальный рейтинг каждого учителя как преподавателя и человека (суровая вещь, скажу я вам).
Специальная комиссия, состоящая в основном из учеников, сортирует вопросы по темам и учителям во избежание дублей (но похожий вопрос, заданный разным учителям, должен быть освещен каждым его получателем). Члены комиссии из учеников имеют право озвучить самый нелицеприятный вопрос к учителю, если член комиссии — учитель был против передачи его на рассмотрение учителю-«ответчику» или если «ответчик» решил пропустить неудобную записку (бывали жесткие моменты).
Кроме того, какие-то вопросы из школьной жизни могут выноситься на обсуждение, получается что-то вроде плебисцита. Вот именно здесь меня с треском провалили с предложением перенести начало уроков с 9.00 на 8.00.
По мере приближения дня «Х» и наступления момента истины напряжение нарастает. Записок с каждым днем становится все больше: если в первые дни их единицы, то в последний день приличная груда. Листочки, вырванные из ученических тетрадей, сложены в два-три раза или даже вдесятеро в борьбе за сохранение анонимности. Корзины для мусора завалены черновиками посланий, просто смятыми или разорванными на мельчайшие кусочки.
Если ты учитель, то уже по самой сути профессии не можешь оставаться равнодушным к оценке с той стороны. Хочу сказать, что мой английский держался где-то посередке рейтинга (спасибо 4 — 5-м классам). А географию вместе с коллегой, Зинаидой Николаевной, мы как-то вывели на первое место, разделив пьедестал с многолетним лидером — математиком Иваном Петровичем.
Вот в этом месте хочется немного подробнее, но абсолютно по заявленной теме. Когда говорим о воспитании патриотизма (в рамках малой родины, страны, а завтра — человечества и планеты Земля), то имеем в виду трех китов — историю, литературу и географию (с пониманием того, что астрономия — это география космоса, биология — география живого, а туризм — прикладная география; и еще не родился школьник, который не мечтал бы сходить в поход с ночевкой в палатке).
Однако неоднократно приходилось слышать (читать), что в настоящее время география является аутсайдером в различных рейтинговых исследованиях предпочтений современных школьников во многих странах мира. Это какие учебники надо писать и по каким методикам преподавать, чтобы добиться столь потрясающего противоестественного результата? А ведь география — один из немногих цельных предметов с минимумом формализма и абстрагирования (за исключением карты), это «за жизнь», о том, что окружает, о большой и малой Родине, о Земле, на которой живем. Ведь жить на родной земле, которая любима тобой, — уже счастье. И вот неимоверными усилиями добились отвращения к предмету, который обо всем этом рассказывает. Молодцы, что еще сказать. Без всякого преувеличения, это все равно как если не любить родную мать, родительский дом.
Со знанием карты — беда. Для непосвященного она — размытые цветные пятна, беспорядочно пересеченные извилистыми и прямыми линиями, с раскиданными по всему полю неприкольными значками — бессмысленная картина абстракциониста. А по сути, лист карты — это архивированный файл, в который можно загнать несколько книг. В этом смысле комплексная карта — многослойный источник информации и способ передать красоту Земли (если уж сравнивать с холстом). Задача учителя географии — научить «читать» карту каждого, так как это намного проще, чем научить иностранному языку, чтению нот или химических формул. Но и тут надо «взломать» мозг, открыть ему новое видение.
Как узнать, что вы добились успеха? Достаточно зайти в класс на перемене перед уроком. И если самое ценное свое время школьник тратит на разглядывание карт в атласе (просто так, для удовольствия), то результат достигнут: школьник в это время видит не значки и черточки, а то, что за ними стоит, — поля, леса, реки, города, горы, дороги, заводы и пр. Вам, может, даже выпадет счастье наблюдать момент потрясения школяра (момент перехода его мозга в новое состояние, обогащения еще одним инструментом), когда для него впервые коричневый цвет на карте превращается в горы, голубая линия — в реку…
Вторая половина записок посвящена вопросам обо всем на свете, но, как правило, о том, о чем просто так не спросишь (а тут анонимность, и можно организовать целый консилиум, задавая свой вопрос нескольким учителям). Прослеживалась однозначная закономерность: чем выше рейтинг учителя, тем больше записок с животрепещущими вопросами ему адресуется. В этом смысле в Глазовской школе уважение учеников можно было определять по весу пакета записок. Таким образом, «учитель года» купался в лучах славы трижды: когда оглашали рейтинг, когда он получал пакет с вопросами и когда отвечал на них, ведь ответов в первую очередь ждали именно от него.
И о чем же спрашивала молодая поросль, так сказать, наша смена и надёжа? Не отвлекаясь на экзотику, хохмы, сведение счетов, поиск справедливости, отстаивание достоинства (последнее, в чем вы еще убедитесь, очень важно для островитян) и другое, из года в год большая часть вопросов была посвящена теме ЛЮБВИ в самых различных ее проявлениях. Их интересовало главное, и они нам (учителям, взрослым) ежегодно об этом напоминали. Ведь любовь (в широком понимании этого чуда) является обязательным компонентом «философского камня» или «святого грааля» под названием счастье.
И хотя частенько под любовью и счастьем подразумевается что-то похожее, они не равнозначны и не идентичны. Нельзя сказать «трагичное счастье», а трагичная любовь — дело обыденное. Любовь абсолютно предметна, осязаема и материальна на уровне души, в то время как счастье всегда призрачно, неосязаемо, необъяснимо. Любовь — дар, который может взять тебя в плен, со всеми драматическими последствиями, счастье — только твой труд, поэтому оно бывает трудным. В счастье не нырнуть безоглядно, с головой, как в любовь, тут необходима особая сознательная сосредоточенность. Счастье не бывает слепым, только «прозревший» в состоянии его впустить в себя настолько, насколько прозрел. Любовь эгоистична, это частнособственническое чувство, всегда потенциально опасное — костер на двоих: если огонь затухает, то бывает трудно удержаться от желания плеснуть «бензинчика», несмотря на то что, полыхнув, может опалить. Счастье согревает всех и, по сути, безвредно, как солнце бабьим летом. Но нам хочется любви. А как островитяне? Островитяне — как все. но по-своему.
В жизни каждого человека, к сожалению, случаются неприятности, несчастья, выпадает горе. Живя среди людей, мы учимся в таких случаях держать себя в руках. Многим удается достичь в этом определенного совершенства: от сохранения закрытости внутренних переживаний при ровных отношениях с окружающими до душераздирающе противоестественного кеер 8шШп§. У детей и подростков держать себя в руках означает всего лишь не плакать, при этом с головой выдают плечи, готовые задрожать от рыданий, а все остальное написано на лице.
В тот день Таня явно «держала себя в руках», напоминая увядающую былинку. Надо сказать, что и в «солнечные» (удачные) дни Таня производила впечатление создания хрупкого и легкоранимого. Очень необычный персонаж для сельского пейзажа, вот как героиня с холста К.Русецкого «Жнея», будто с нее писаная. Смотришь на «Жнею» и понимаешь, что это плод фантазии художника, писавшего в жанре романтизма. Однако в Глазовке обитало несколько девчонок (семей) этой невозможной породы. Почему невозможной? Потому что хрупкость не для крестьянского труда. Многовековой отбор создал два монументальных типажа женщины для жизни и работы на островах, два типажа, соразмерных подворью, с которым они существуют в симбиозе, душой, оправданием и условием существования, а также движущей силой которого являются (подворья-гнезда, где островитянка выкармливает своих «птенцов»).
Будьте добры познакомиться (для иноземцев, а для белорусов — освежаем). Кстати, не стыдно представить, так как есть чем похвастать.
Вот одна из них — дзяучына (жанчына) среднего или почти среднего роста, кожей гладка и бела, но не бледна, так как здесь не увядание, а цветение. Телом богата, а грудью богата весьма. (С чем бы сравнить? В Астрахани сказали бы «как арбузы», в Средней Азии — «как дыни», на островах Полинезии — «как плоды хлебного дерева», а у нас? Ну, по аналогии: если бы существовало сметанное дерево, то можно было бы сказать: как хорошо выполнившиеся плоды сметанного дерева…).
Вот только не надо жеманиться, это не натурализм, а лирика. Кто-то же должен был это воспеть от лица благодарных грудных младенцев и числа ценителей из мужского населения (в смысле, числа их не счесть). Сам же я только холодное и беспристрастное орудие наблюдения, говорящее с чужого голоса. А голос островных пацанов и мужиков прост. «Поуна пазуха цыцок», — с теплотой и гордым осознанием превосходства над многими странами и народами говорит островитянин. Кто там сказал — имплантаты? Нет, для имплантатов уже просто нет места.
Носик-курносик, ушки-малышки, здесь природа мило сэкономила и как-то забыла про талию (ну, и что вам та талия? Не надо цепляться к несущественным деталям).
(Мужик этой породы — как крепкий боровик, грудь распирают кузнечные меха легких, руки — как мощные клешни; когда стоит, то кажется вросшим в родную землю корнями метров на десять — ничем и никому не сковырнуть.)
А вот ее подруга и соперница по украшению собой островных земель. Станом гибка и стройна, выше среднего, длиннонога, остроноса (в ряде случаев в нос уходит то, что природа не додала в грудь). Лик скорее вытянутый, нежели кругленький, как у её аТег едо. Не склонна к полноте настолько, что платье, сшитое на свадьбу подруги, может надеть на собственную серебряную свадьбу.
Парни другой раз сравнивают своих избранниц, забывая, что о вкусах не спорят. «Ды твая як калабок, а потым будзе як тумбачка», — жалит один. «Гэта ты сам галавой аб тумбачку стукнууся, — дает отлуп другой, — зато есть за што патрымацца, не то што твая — сухастой». И тому подобное, едко, но беззлобно. Не обращайте внимания, здесь нет намерения обидеть — только желание отстоять достоинство подруги и свой выбор. Эмоции зашкаливают. Ну немного грубовато, ну да, бывает.
Несмотря на то что постоянно идет метисация, дающая весьма приятные усредненные варианты, в ряде случаев собирающие лучшее с двух сторон, создавая, так сказать, усладу для глаз, два основных антропологических островных типажа остаются представленными в ярко выраженных базовых вариантах. Но это далеко не все.
На островах вы также можете встретить некрасовских женщин, из тех кто коня на скаку остановит. Высокие, дородные, кровь с молоком. Их дети на голову выше сверстников. А еще различные включения, дающие самые невероятные сочетания размеров и цвета глаз, формы носа, скул (или их полного отсутствия), волос — от одуванчиково-воздушных кудрявых до тяжелых прямых цвета вороньего крыла, цвета кожи — от нордически светлого до слегка дымчатого или с карамелькой, а еще рыжие «солнышки» с конопушками. И все это вперемешку — удивительное разнообразие для отдельно взятого острова и, вероятно, полная картина того, как поется в песенке, «из чего же, из чего же сделаны»… белорусы.
Как такое могло получиться? Дело в том, что Глазовка — молодое поселение, возрастом около полутора столетий, вот и получилась сборная солянка с отображением общей картины человеческого материала для белорусских земель. Но самое важное, что для местных все свои.
Отвлеклись немного, возвращаемся. В тот день Таня явно из последних сил «держала себя в руках». В деревне ничего не скрыть, и вскоре обо всем знали уже и в учительской. Выяснилось, что Танина мама попала в больницу: она выпила уксус, потому что… ее обидел муж. Она решила, что он перестал ее любить, раз позволил себе расстроить ее. Так-то.
Таня и ее младший брат были из хорошей семьи, в школу приходили накормленные, в свежем, намытые так, что носы блестели. Глазовка в целом удивила меня большим количеством хороших и нормальных семей.
Но вот первое впечатление было убийственным. В первый же день, прибыв в Глазовку уже с вещами и только выйдя из автобуса, в сквере между магазином и правлением колхоза узрел картину не для слабонервных. Там вповалку лежали неподвижные тела, разбросанные как взрывом, некоторые парочками, как потом выяснилось, мужья с женами. Казалось, сквер завален ими. Я испытал шок (вот это попал так попал). Но, успокоившись, понял, что «полегло» чуть более дюжины душ. Это был день аванса. А остальное население в празднике не участвовало, по крайней мере так явно. Люди входили-выходили из магазина, шли по своим делам, прокатил трактор с прицепом, груженным соломой, нормальная жизнь продолжалась. Еще такой маркер (для того, кто понимает, без ханжества): в самогонку в Глазовке не добавляли стиральный порошок или куриный помет — здоровые люди.
Что-то мы опять бросаем Таню одну, а ведь ее дела не пошли лучше. За последние несколько дней ее глаза покраснели и под ними залегла синева. Ведь отец, мучимый раскаянием, тоже выпил уксус и теперь лежал в одной больнице с матерью в райцентре. Таня, благо уже старшеклассница, осталась дома за хозяйку (ну, дальше дедушки с бабушками подтянулись). Мама оценила поступок мужа и еще в больнице простила его. Не успевший остыть очаг любви разгорелся вновь. Приходилось их потом видеть — чистые голубки. Островитяне посмеивались, но беззлобно, небось, люди не без понятия, что такое высокие отношения.
Однако это не значит, что искры любви невозможно высекать из более простого материала. Тут даже больше речь идет об их сохранении. (Как говорил Дж. Леннон: «У нас есть дар любви. Но вы не можете просто принять его, как цветок, и поставить в чулан, о нем нужно заботиться и поливать».) И вот как это делается.
Центром жизни в деревне является не правление колхоза, сельсовет или клуб, а вполне себе обыкновенный магазин потребкооперации. Сюда приходят все, не исключение и жена председателя колхоза, и даже САМ, и бабка Маня с дальнего хутора, о существовании которой уже почти забыли. Все новости стекаются сюда, здесь формируются слухи и мнения. В этот день у магазина долго клубилась небольшая толпа, обновляясь приходящими-уходящими. Даже мужики не могли удержаться, чтобы не погреться у яркого пламени неординарного события. «Толктись» вместе с бабами было стыдновато, но постоять рядом, молча солидно попыхивая цигаркой, — вполне. А послушать было что…
Героем дня был Грышка, известный любитель выпить, не то чтобы запойный, но любитель, а под этим делом мог и к одинокой жанчыне заскочить. Наутро, прося у супружницы рассолу, он, не моргнув глазом, утверждал, что ничего не помнит (ну не паразит?). Что бы вы сделали на месте Клавы, жены Грышкг? Ответы с вариантами наказания или расставания не принимаются, задача другая: как вновь разжечь угасающий очаг любви? А теперь сверяем ваши ответы с жизнью.
Когда в очередной раз Грышка дотянул на бреющем под утро до дому и, отмахнувшись от жены, залез отсыпаться на печку, оставив готовой к разборкам благоверной только торчащие сверху бессловесные пятки, решение напросилось само собой. Клава взяла топор и порубала эти наглые пятки.
– Так-такг I пасекла сякерай? Страх якИ
– Як ёсць пасекла…
– Вой, что ж гэта робгцца, кончыла мужыка…
— 1 што ж гэта будзе?
– Ды тчога не будзе. Яна так толькг трохг пакоцала, неспадручна ж, высока. Ды I сваё, усё роуна ж шкада. Зразумела, што гэтая нахабная морда адразу прачнулася I нарабгла вгску, што твае парася. Клаука сама спалохалася, сякеру кгнула I пабегла за 1рай, фелшаркай. 1рка яго забгнтавала, скорую выклгкала. Грышка у район не паехау, адмовгуся. 1ра цяпер кожны дзень ходзгць да 1х на перавязкн
— 1 што Грышка?
– Я ж кажу, 1ра, фелшарка, ходзгць рабгць яму перавязкн
– Ды я не пра тое, як яны пасля усяго памгж сабой?
– А. ну так Вера да 1х заходзгла, быццам за соллю…
– Вера?
– Верка?
– Вера? I ты так стам моучкг?
– А вас перамовш, цябе асаблгва. Ну заходзгла. Клаука на стале бурак на боршч крышыць, а Грышка з печы выглядае, хадзгць-то не можа, ужо не пабе- гаеш па чужым бабам. Паздароукалгсь. Грышка сеу, ногг з печы спусщу, пяткг у бгнтах, пацягнууся I кажа: «Клава, нешта супу захацелася».
– Як гэта супу? Так I сказау?
– Ну так, супу. Клаука яму супу налгла, падала на печку и кажа: «Гарачы, ня апячыся!» Ен адказвае: «Не, самы раз, хлеба адрэж!»
— 1 што?
– А шчога. Грышка пащху суп есць, на лыжку дзьме, Клава мне соль адсыпае.
— 1 што далей?
– А шчога, узяла соль I пайшла з хаты.
Так-то, а вы говорите, Шекспир, Шекспир… На островах хорошо понимают, что жизнь больше любви, а за счастье надо бороться, поэтому на свадьбах желают. Чего? Ну да, любви (молодежь в основном) и другого по стандарту. Но люди, кто постарше, поопытней, раз за разом желают, повторяют как заклинание, «жалейце, шкадуйце адзин аднаго».
Жалеть и беречь друг друга, однако речь идет не о сюсюканье, каждый раз это ответ на конкретную жизненную ситуацию, в том числе экстремальную. Вот послушайте.
Значит, выхожу из школы, окунаясь в тепленный майский день.
Ой, скажу я вам, в чернобыльский год май был необыкновенно нежным, да и конец апреля. Мы как раз выезжали на посадку леса, с ночевкой. Солнце так разогрело землю, что парни, и я в том числе, разулись и работали на делянке босиком. И сорочки поснимали.
В ночь на 26 апреля оставили у палаток дежурных и отправились к Днепру, руководствуясь общим направлением. Через несколько километров пути вышли к реке как раз в тот момент, когда в кромешной тьме из-за поворота ударил ослепительный луч прожектора с буксира, толкавшего баржу по чернильной речной глади.
Прожектор выхватывал из темноты зеленую стену леса по берегам, на секунду задержался на нашей группе, с буксира дали приветственный гудок. Мы, открыв рты, наблюдали этот сюрреалистический спектакль (не менее впечатляющий, чем прибытие инопланетян на летающей тарелке), пока баржа, сверкая огнями, повернув, не скрылась. в лесу (так это выглядело).
На обратном пути заблудились и плутали пару часов по лесным дорогам (тоже приключение, почему нет?). А над головой, в просветах неба, оставленных кронами высоченных сосен, равнодушно помигивали «жирные» звезды (а как сказать по-другому — ведь такие здоровенные и с маслянистым отливом).
Затем, в момент полной потери ориентации и угасания света фонариков, дело спасения экспедиции взяла в свои руки младшая ее участница — Валя Гавриленко. Да, та самая шахматистка. Распутала, рассуждая вслух, накрученные нами петли и вывела к лагерю (ну просто пионер-герой, а что вы хотели, шахматисты все ходы записывают).
К нашему возвращению дежурные наварили в одном ведре картошки, намяв ее с тушенкой, в другом — чаю. А потом сидели у костра до утра, что-то там пели… Я предпочитаю так вспоминать 26 апреля 1986 года.
Так вот, выхожу я из школы, не без удовольствия глубоко вдыхаю воздух, терпкий от запаха молодой листвы тополей и с нотками сладкого дурмана цветущей черемухи, и вижу на дороге за забором группу мужиков, с задумчивым видом переминающихся у вечной лужи, что у клуба (не было еще тогда асфальта на Кривск). Увидев меня, они явно оживились, поприветствовали издалека и стали делать приглашающие жесты.
Подошел. Николаевич как бы между прочим ковырял носком кирзового сапога зеленовато-желтые разводы на подсыхающих после дождя берегах лужи. Остальные молча наблюдали. Семеныч вздохнул, почесал за ухом и обратился ко мне:
– Вас жа там па!нстытутах усяму вучаць? Дак ты I сам быццам хлапёц граматны?
– Ну, не знаю. А что, что-то потеряли, в лужу что-то уронили?
Тот, что помоложе, Гендос, с языком как у ехидны (сами понимаете, сур’ёзнаму хлопцу Гене мянушку Гендос не дадут), хохотнул и с нарочито серьезным выражением объявил:
– Гэта ты прама у кропку трату Сямёныч дзесьц! тут, на дне гэтага ак!яна, стращу ключы ад сэрца сваёй супружтцы, гы-гы-гы.
Семеныч тяжело вздохнул, глянул исподлобья на Гендоса и продолжил:
– Вось паглядз! на гэтыя разводы, што па вадзе I па беразе. Гэта ж кожны год так у мае пасля дажджоу, гэта ж пылок з кощкав на вярбе I ас!не змывае. Што, х!ба не так?
– Ясное дело. Тут садоводом-ботаником быть не обязательно.
– Не, ты мне па-навуковаму скажы, так ц! не?— продолжил настаивать Семеныч.
– Пусть будет «па-навуковаму» — да, это пыльца, и так каждый год, а то вы не знаете.
– Я-та, можа, I ведаю, але тут такая справа. Прыходжу дадому на абед, а у хаце усё уверх дном, як мамай прайшоу, пасярэдз!не навалены вузлы з дабром, мая Любка к!даецца з кута у кут, нешта зб!рае у адкрыты чамадан. Яяе пы- таюся: «Ты здурэла, што ты творыш?» А яна: «Сам дурны! Казал! ж, што радыяцыя будзе выпадаць, вось сёння! выпала, што, сам не бачыш?» Ну не дурн!ца? Я! так,! сяк, не дапамагае, яна ужо з суседкай перацёрла! у эвакуа- цыю зб!раецца. Ну, тады дау злёгку пад вока. Адразу супако!лася, в!даць, ф!нгал асвятляе ёй прауду жыцця. Яяе ад самой сябе выратавау, а можа,! усю вёску, у Любк! ж характар, як пажар. А так баба яна добрая, я яе моцна шкадую, не падумай чаго благога. Але на душы усёроуна цяжка было, а што кал!! на самай справе? Тады б выходз!ла, што дарма пакрыудзгу. Так што дзякуй!
Жизнь каждого островитянина, каждой семьи проходит на глазах у остальных (а как говорил инженер человеческих душ, смотрящий по стране, дорогой товарищ И.В.Сталин, «кто не слэп, тот вьидыт»). К зрелому возрасту любой здравомыслящий островитянин понимает о жизни, семье, человеческих отношениях больше, чем толпа психоаналитиков с их книжной грамотой. Ясно, что для понимающего человека любовь — только один из компонентов счастья, иногда, до курьезного, исчезающе малозначащий. Вот послушайте.
Если кто-то помнит, мой поход в педагогику в первой главе начинался вместе с товарищем, Андреем, который впоследствии сеял разумное, доброе, вечное на просторах Речицкого района. Макаровна, одна из его хозяек, как-то за рюмкой чая поведала Андрушке практикоориентированную (ну очень упрощенно прикладную), очищенную от других примесей, женскую версию счастья. Макаровна — воистину героическая женщина, одна подняла шесть дочерей. Но это, как вы понимаете, только полдела. Так вот, всех шестерых выдала замуж (вот где высший пилотаж).
– …I шчога, выгадавала, выхавала усгх шасцярых, I усе замужам. Ды вось только шчаслгвая — адна.
– А что такое, детей нет? Что-то со здоровьем или там мужики поколачивают, на сторону бегают?— поддержал разговор Андрей.
– Ды не, тут усё як у людзей.
– Что, пьют?
– У тым-то I бяда, што не, так, па святах. А адзгн зяцёк так I зусгм не п’е, кажа, здаровы лад жыцця, вось што прыдумау.
– Вот и хорошо.
— 1 што добрага, сядзяць, капейкг лгчаць — «бюджэт сям’1», цьфу! А кал! за- хацелася новую кофтачку або завуштцы, так што, задушыцца з-за таго бюд- жэту? 1ншая справа у Алки, яе мужык, як зарплату або аванс атрымае, так натваецца да беспамяцтва. Тут яна колькг трэба грошайу яго I возьме. Рашцай ён ачуецца, аяна пытаецца: «Дзе зарплата, алкаголгк, зноу палову прату?» Яму, ясная справа, сорамна, глядзш, яшчэ I падарунак як кутць, каб не тлавала. Вось я I кажу, адна Алка у мяне шчаслгвая…
Ну, тут все просто, как по К.Марксу: бытие определяет сознание. Бытие у Макаровны, пока растила дочерей, было скудное, вот и… (однако если не судить строго, то свой долг перед Богом, людьми и дочками Макаровна выполнила, и корона с нас не свалится посидеть с ней вечерок за рюмкой чая пад яечню з салам, безропотно послушать откровения о накопленной жизненной мудрости; еще неизвестно, что вы в свою очередь под этим делом будете рассказывать лет эдак через сорок заезжему учителю-андроиду).
Получается, что любовь — это как душа, сердце счастья. А вот может ли любовь быть как-то выделена из счастья, из жизни, типа как выгоняют самогонку, и находиться в каком-то удобном виде для потребления, наподобие сухофруктов? Из них можно наварить компот, набабахать туда сахару и заменить им всю трапезу жизни из многих блюд (такое возможно в поведении детей с неразвитым вкусом). Собственно, такое кушанье и предлагают индийские фильмы, латиноамериканские сериалы и прочие санта-барбары. Но дело в том, что на островах не выжить без любви и когда край, то сгодится и «компот».
Не стоит относиться к этому факту слишком высокомерно. В наше время на материке (в городе) «продвинутое» население закидывается культурной хоррор-кислотой и мистическим мусором. Выбирайте — тешить себя компотом или дышать клеем западной массовой культуры. Но есть и третий путь — воспитание чувств, и это почти полностью на школе. Изыски высшей математики, тонкой химии, теоретической физики и прочих наук не имеют применения в реальной взрослой жизни 90 % «человеков» («Требуются каменщики, крановщики, доярки, сварщики, водители, медсестры, слесари, грузчики и уборщицы», — подтверждает доска объявлений). Но вот быть глубоко и широко человеком — тут есть над чем поработать педагогу в свободное от линеек и проверки тетрадей время.
На самом деле формула счастья жителей островов сложнее, она включает множество составляющих, которые, что характерно, реальны и достижимы как итог собственных трудов, среди них любовь и обязательный достаток, дабра- быт (не путать с богатством). Одно без другого на островах не работает, просто не бывает, как не бывает монетки с одной стороной. Все это сходится на островном подворье, на котором, как в гнезде, в любви выкармливаются и растут дети. А над человеческим гнездом на столбе возвышается как оберег гнездо аистов: по-другому их на нашей земле и не воспринимают. Никому не приходило в голову, что аисты, может, тоже смотрят на нас и думают: вот они — наш оберег? Если так, то мы — ГЛАВНЫЕ ПО АИСТАМ, и это очень зачетный, полный внутреннего достоинства, благородный и просто красивый тотем. Даже не знаю, с чем и сравнить.
Может, кому-то кажется, что нашему символу не хватает мощи, устрашающего эффекта? Хорошо, давайте представим: вот ходите вы у себя на подворье и вместо клекота аиста, от которого сердце замирает, слышите оглушительный треск ломаемых веток, а на голову валятся здоровенные деревянные ошметки — это семейство медведей строит гнездо у вас на столбе… Ну что, стремно? С другой стороны, не такая уж мы и могучая нация, и не сделать ли упор на мудрость, изворотливость, коварство? Вот, например, существовал культ змей у языческих балтов… Как вам? А у южной соседки как-то все сводится к нечистой силе. По крайней мере, в Каунасском музее чертей, где собраны экспонаты со всего мира, добрая их половина — оттуда, и выполнены они, отмечу, с любовью. Неравнодушны там к этому «животному». ну, не знаю (без обид, но ведь еще Н.В.Гоголь это приметил).
Так что остаемся с аистами.

Глава шестая
Бремя молодости, или В поисках любви и счастья — 2

Итак, пришло время отдавать долги. Очевидно, что я задолжал по счетам представительницам лучшей половины читательской аудитории. Ведь многие из них благосклонно следовали за моим невнятным повествованием только из предвкушения лирических саморазоблачений рассказчика (не автора, что вы, а всего лишь рассказчика, даже скорее пересказчика и невольного наблюдателя, который специально и не подглядывал, и не подслушивал, нет). И это справедливые ожидания. Посудите сами, кто бы читал «Войну и мир» Л.Н.Толстого, если бы там описывались одни баталии и всяческие философствования без бальнокисейных сцен? Вот и моя вторая хозяйка по прошествии какого-то времени с начала нашего знакомства спрашивает:
– А чаму ты дзевак не водзгш?
– …Э-э… в смысле? Вы же сами сказали, когда брали меня на квартиру, что главное условие — «дзевак не вадзгць»!
– И што, ты так спалохауся, что у цябе там усе адсохла? Ты ж здаровы хлапёц.
– Я не понимаю. Что, надо водить?
– Не, мне такгя кватаранты не трэба.
– Так я и не водил, и не буду, как договаривались, в чем проблема?
Цетка Н1на (а для меня Нина Ивановна) стала раздражаться на мою просто вызывающую непонятливость, но нашла в себе силы растолковать элементарные вещи такому «тормозу», как ее квартирант.
– Што ты як баран: да — не, да — не, мэ — ме, мэ — ме? Кал! я забарашла, то ты павгнен слухацца. А з гншага боку, кал! у цябе з якой дзяучынай сур’ёзна, то я магу, кал! трэба, спаць мацней, чым звычайна. А улетку у хату можна I не заходзщь, у хляве добрае сена. Зразумела?
– …А-а… ну да, но я ведь учитель, как это я буду.
– Наставтк, але не мярцвяк.
И тут Нина Ивановна переменилась в лице, в ее голосе появилась звенящая сталь (пусть это будет звенящая сталь меча самураев — катаны, хорошо?).
– Дык ты, можа, грэбуеш нашым! дзеукам!?— спросила она с вызовом.
Я как-то мгновенно прочувствовал скачок эмоционального накала и поспешил с ответом, давясь собственной слюной и уже захлебываясь в исходящей от Нины Ивановны волне возмущения (промедление было смерти подобно, счет шел на доли секунды).
– Не, не, не, не, нет, как Вы могли подумать?
Ответ был искренним и был принят. Моментально сгустившийся холод отчуждения молниеносно исчез. В голосе Нины Ивановны появились покладистые, деловые нотки. Несмотря на то что, прикасаясь к жизни островитян, я постоянно допускал невероятные ляпы и Нина Ивановна уже устала прощать и наставлять, мне было оказано большое доверие и с определенного момента я стал рассматриваться в качестве потенциального жениха. Мне было предложено подумать о знакомстве с серьезными намерениями с домашней девушкой на выданье (родственницей, а не просто так).
Не знаю, чем я заслужил? Судите сами. Значительная часть островных девушек была именно домашними. Вероятно, это было самое ценное из того, что можно было найти на островах. Домашняя девушка — это как домашняя выпечка, ничего лучше быть не может. Чистая и свежая во всех отношениях. Ее выращивают и холят, как жемчужину, в любви, для любви и для того чтобы дарить любовь и заботу мужу и детям. И стараются передавать из семьи в семью не выстужая.
Она — безраздельная королева подворья, в ряде случаев нигде не работает или занята частично, периодически (хотя наличие среднего специального образования и трудового стажа считается хорошим тоном), так как посвящает себя семье, детям, уюту, личному хозяйству.
Она как закваска, вокруг которой вырастает ткань здоровой семьи и жизни (грязными руками не трогать!), или, говоря современным языком, «пятый элемент», или стволовая клетка нации (берется девушка, и вокруг нее в прямом и переносном смысле строится подворье и весь образ жизни, он уже заложен в ней).
А если забросить домашнюю девушку на Марс, то через какое-то время какой-нибудь астроном разглядит в телескоп посреди мертвой красной равнины подворье, рядом — возделанные под линейку грядки, бегающих по двору детей и кур, в палисаднике — цветы и ошалеет от увиденного… И я не знаю, где она возьмет кислород, но знаю, что она начало и причина всего. Муж для нее в каком-то смысле необходимое, очень важное, но приложение (если кто-то из мужиков обиделся, пусть послушает ниже мнение островитянина на этот счет).
И вот мне стали поступать предложения. Где и когда это обычно происходило? Правильно, в основном на свадьбах, где ж еще (всему место и время, с этим строго), хоть не ходи, а не ходить, если пригласили, нельзя, иначе смертельная обида. Отводит как-то средь шумного бала меня в сторонку Петро (исключительно самостоятельный мужик, со свадьбы ушел на своих, хоть в ГАИ проверяй), а там уже стоит, мнется его племянница (домашняя девушка).
– Вось хачу пазнаёмщь цябе з плямяшкай.
Собственно, мы уже были знакомы, как можно на острове кого-то не знать? Но когда тебя ЗНАКОМИТ уважаемый член большой семьи родственников, это несколько другое, и очень даже другое. Поэтому мы с племяшкой помалкивали.
– Паглядзц якая дзеука нарасла, не дзяучына, а каралева, прыгажуня, усё пры ёй, паглядзг.
Но я и так глядел: в разрезе нарядного платья (допустимой для домашних девушек глубины) вздымалась и опускалась в такт дыханию мужская погибель. Как можно было не смотреть?! Девушка волновалась, поэтому дышала глубоко и прерывисто.
– Сядзщь дома, тдзе I т з кгм не цягаецца, сцтлая. Вось I чаго яе марынаваць у самымросквкце, хай бы дзеука пила замуж, як лгчыш?
– Ну да, вам видней, — промямлил я, — но, может, пусть попробует поступать, она, говорят, хорошо училась?
– Хто ж ёй не дае, няхай вучыцца. завочна, каб за дзецьмг I мужыком да- глядала, што скажыш?
– А я что, Вам, ей и ее родителям видней, — пытался я не поскользнуться на дружеском льду, заливаемом для меня Петром.
– Ага, значыць, вось як, — с некоторой обидой и разочарованием подвел итог первому туру переговоров Петр, — ты мне тады вось што скажы. Вось ты са- мастойны хлопец, а боутаешся усё адзгн I адзгн, для чаго?
– Что значит «для чего»? Я работаю.
– Усе працуюць. Для чаго?
– Я не понимаю. польза обществу, там зарплата, надо же за что-то жить.
– Для чаго?
— Так, слухай сюды! Чаму вас только у гэтых гнстытутах вучаць (а и в самом деле)? Мужчына патрэбны, каб абслугоуваць жанчыну, працаваць, каб прыносгць у сям’ю, дзецям у дзюбе. Абслугоуваць не тольк днём, але I ноччу. Сумленнай жанчыне гэтай справы узяць, акрамя як ад супружшка, больш няма дзе, гэтаразумець трэба. I ты абавязаны…
Я покосился на племяшку.
– Няма чаго на яе глядзець, яна усё роуна шчога не разумее, гэта мужчын- ская размова.
Но племяшка явно все «разумела», чай, не грудная, поэтому отчаянно краснела, переливаясь всеми оттенками красно-розового, брызнула и покатилась предательская слезка.
Я наклонился к уху Петра и прошептал:
– Так, я все понял, достаточно! Но повода я не давал.
– Ну, так дай! Ты мяне пачуу?………………..
Пару слов для однозначного понимания. Мне не пытались посадить на шею молодую жену, мне предлагали самое дорогое, с вхождением в большую семью, в которой не дадут пропасть. Дом поставить, огород обработать, урожай собрать, детей отдать присмотреть на время, собраться всем на праздник, поддержать в трудностях и горе — на все это можно было рассчитывать, это доверие.
И еще одно — ни на секунду не оставляющее ощущение публичности происходящего. В ряде случаев упомянутая публичность может быть и абсолютной. Вот послушайте дальше, как сказали бы в Одессе, за другой случай.
Как только выпускной вечер перешел к своей второй стадии (это когда уходят приглашенные и остаются только выпускники: еще немного потанцевать, тайком выпить шампанского и потом пойти встречать рассвет, первый рассвет взрослой жизни), ко мне подошел классный руководитель и после светского разговора о погоде и видах на урожай сообщил, что у него есть для меня поручение. В записке выпускница Оля предлагала проводить ее после выпускного домой. Классный снабдил записку пространными комментариями о том, что дивчине уже давно есть 18 (позже пошла в школу), «приличного поведения, училась хорошо, будет поступать и поступит, сам видишь, красивая, высокая, как модель, как раз под твой рост», и все такое. И что я? Испугался и попросил передать извинения.
На следующий день в учительской ко мне подошел другой коллега (опытный, несколько перебродивший педагог, носивший яркие галстуки и сизый нос, что, вероятно, говорило о его либеральных взглядах), сосед Оли, и рекомендовал быть посмелее, а если что, то «тут в сельсовете за день распишут, и всего-то делов».
Еще через пару деньков еще одна учительница предложила мне поговорить, «как с сыном», объяснив, что мама в семье Оли болеет, поэтому девочка много лет за старшую хозяйку, все по дому умеет и я буду у нее «как в шоколаде», и так далее. Я почувствовал, что нахожусь на сцене (за тонированным стеклом, они меня видят, а я их нет), места в зрительном зале уже заняты, периодически в разных концах зала возникают поощрительные аплодисменты, и публика разочарована и даже раздражена тем, что главный герой никак не начинает действие.
До отъезда на вступительные Оля подошла сама, предложила пройтись по деревне, в общем, объяснились. Действительно хорошая девушка, кто его знает, случись это через пару лет, сцена могла остаться и за Олей. Я все еще взрослел (однако замахнулся на преподавание), а девчонки на островах, как правило, к 18-ти годам уже со взрослыми мозгами. Помните парня, пальнувшего в доярку из прыпеканкг? Он, может, в своем тракторе и разбирается, а вот по взрослой жизни его за руку все еще ведет жена. Женщины встретились, перетерли, доярка посоветовала: «Трымай свайго дурня на прывяз! на кароткай шворке!» Обошлось без суда. Что скрепило договоренность? Об этом немного дальше, пока не время.
Публичность явно была на руку домашним девушкам, служила им дополнительной защитой (хотя при этом для девушек планка добропорядочности поднималась очень высоко). Такие правила заставляют парней жить по Омару Хайяму: «Имей дело только с той женщиной, которую мог бы и хотел бы взять в жены». В этом плане предложение моей второй хозяйки повести домашнюю девушку из числа ее родни на сеновал могло иметь примерно такое продолжение: выходим мы утром из сарая помятые, с пахучими травинками в волосах, а во дворе уже накрыты столы на полсела, исходят вкусно пахнущим паром горячие блюда, свободны только два стула во главе стола, все взгляды устремлены на нас, народ поднимает чарки, а тамада кричит «горько!».
Интересно, что если к помощи публичности прибегает мужчина, то это может принимать несколько комедийные формы и доводить до головной боли. Зинка, проживавшая недалеко от школы мать-героиня (по рассеянности, между застольями), запала в сердце местному электрику Костяну. Уже и не упомню, что там у них периодически разлаживалось, но Зинаида регулярно выгоняла Костика восвояси, на другой конец деревни. Костик, будучи по роду работы посвященным в тайны электричества и используя свои знания в корыстных личных целях, соорудил там на столбе зверской мощности громкоговоритель, через который сутками крутил лирические песни для любимой, а иногда, в минуты черного запойного отчаяния, что-то выкрикивал в микрофон. И вот таким образом неделю-две терроризировал всю деревню до очередного прощения Зинкой.
Домашние девушки и публичность — правило. Но где есть правила, есть и отступления от них, — ведь как ни закупоривай помещение, всегда есть какой-то сквознячок. Подходит как-то Игорь, вы с ним уже знакомы, зоотехник, молодой специалист на отработке, облизывается, как кот, слизавший у хозяйки сметану с горшков, мечтательно улыбается и говорит:
– Кажется, жизнь налаживается, только вот не выспался.
– А что у тебя было раньше не так?
– Да все было… кроме десерта.
– Рассказывай уже, любитель сладкого.
– Приезжаю я тут на одну ферму, туда-сюда, свою работу сделал, подходит
дивчина и, глядя мне в глаза, спрашивает: «Ты е. ся?»
– Н-о-р-м-а-л-ь-н-о… И что ты?
– А что я? Она ж такая вполне, поэтому я как честный человек на прямой вопрос дал прямой ответ — «Да!».
– Правильно, нельзя обманывать девушку. И что дальше?
– Она говорит: «Тогда я к тебе сегодня приду».
– И что?
– Пришла… Утром оделась, а лифчик на спинку кровати повесила с наказом: «Пусть повесит тут, я за ним как-нибудь зайду!».
Как говорится, на всякий остров со сложными правилами поведения, даже не просто правилами, а жесткими регламентами, довольно и простоты, вот так.
Однако остается открытым вопрос, где и как познакомиться с домашними девушками. Выбор невелик. На «пятачок» и просто так в клуб они не ходят. Остаются школьные вечера, которые открыты для всех (и вот здесь я сыграл свою историческую роль в жизни острова, пусть и короткую), и индийское кино, куда только с подружкой.
Правда, есть еще два традиционных публичных мероприятия — свадьбы и проводы в армию. На свадьбах молодежь стараются посадить вместе где-то в дальнем конце стола, куда и меня определяли. Когда свадьба переваливает «за экватор», женщины собираются в компании поболтать, раскрасневшиеся от выпивки мужики распускают ремни на одну-две дырочки и усаживаются поиграть в карты, молодежь берет проигрыватель в свои руки и ставит уже только свой танцевальный репертуар. Я пытался в этом раскладе прибиваться к картежникам, но меня с позорными комментариями выгоняли в положенную категорию. Солидная свадьба играется два дня, день — в доме родителей жениха, день — в доме родителей невесты, так что время обзнакомиться есть (а родители поглядывают). Проводы в армию — уже более молодежное мероприятие, настолько важное в рассматриваемом нами вопросе, что если бы не было всеобщего призыва на срочную службу, то нужно было бы что-нибудь придумать взамен.
Ладно, познакомились, а что дальше? Знает ли кто-нибудь, как она, это загадочное существо — домашняя девушка — делает выбор? Этого не узнает никто и никогда, да и она сама себе в этом не всегда до конца признается. Ведь потом бывает так, что ее спрашивают: «Ты куда глядела, за кого ты пошла?» А глядела она в индийское кино. Может, в этом и заключается великий закон всемирного равновесия, кто-то же должен присматривать за непутевыми мужиками.
Но кое-что я случайно подсмотрел, и уже только это — шикарный приз самым терпеливым читателям. Как только вечера становятся теплыми, по улицам деревни начинают сновать, обычно группками, колесницы любви — мотоциклы, управляемые лихими парнями (почему лихими? — А потому что без касок и без прав). Ближе к ночи на задних сиденьях возникают девчонки. А теперь внимательнее! Видите, за тем парнем сидит малая, как кол проглотила, глаза от страха по пятаку, вцепилась ему в куртку вытянутыми руками так, что между ними можно посадить еще одного человека? А вот следующая парочка, она обняла его за талию, прижалась к спине, голову положила на плечи, ей с ним не страшно, ей с ним хорошо. При катании на лошадях вообще не удастся отстраниться, катаемая красота вынуждена прижиматься накрепко к своему кентавру, и есть возможность по ходу прислушаться к себе — хорошо ли с ним? Вот так, никому не рассказывайте!
А какой вид укатывания барышень популярней? Гаишники (дэпээсники) периодически делают ночные облавы на бесправников. Потом изъятые мотоциклы гниют за загородкой в районном отделе милиции. Поэтому кони могут спать спокойно: их услуги будут востребованы (хотя когда спать-то?).
Не подумайте, что я пытаюсь всякими рассуждениями отвлечь внимание от собственной персоны. Попытки превратить меня из просто «добрага хлопца» в «самастойнага жанатага мужчыну» не имели успеха потому, что я работал над собственными проектами, ну не мярцвяк же в самом деле (хотя одна местная девушка и назвала меня «непробиваемым бесчувственным чудовищем»). Заприметил я одну дзяучыну и попытался познакомиться, но кроме испуга и откровенно негативной реакции ничего не добился.
Ладно, дал времени затянуть раны и с другой дзяучынай вляпался примерно в тот же результат. Значит, дело во мне, а не в них, что-то говорил и делал пугающе не так. Решил проявить настойчивость. Выглядело это, как в фильме «День сурка», — совершал ошибку, выяснял, как будет правильно, делал (или говорил) правильно, опять делал ошибку, вычислял приемлемый вариант, и так шаг за шагом. В этом-то и беда. Помните, как в фильме? Герой продвигался вперед, а девушка на следующий день забывала все его проколы. В моем случае проколы накапливались, превращая меня в смесь монстра с маньяком (я уже не говорю о том, что во многих ситуациях оступался не просто в регламенте, но, вероятно, и в шифгреторе — потом объясню, что это такое,— а это край). Эксперимент пришлось прекратить. Я даже как-то подумал, может, мотоцикл купить или коня завести? Но потом пересмотрел фильм «Белое солнце пустыни» и резонно решил, что «у них гранаты другой системы», а с этим, как вы знаете, ничего не поделаешь. По сути, ничего особенного не происходило, имело место обычное, как в песне поется: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает».
А вот третья попытка была удачной, правда, на другом острове, и это уже другая история. Да, пришлось проявить настойчивость в квадрате (но, с другой стороны, удалось обойтись без коня и мотоцикла), и жена до сих пор говорит, что мне есть куда расти и над чем работать. (О женщины!.. Будем ли мы когда- нибудь достойны вас?)
И как же узнать о ситуации со счастьем на том или ином острове? К сожалению, нет таких термометров (и такого места, куда бы его можно было вставить), и никакие рекомендации не помогут. Вы это почувствуете. Не знаю, как это будет с вами, но могу рассказать, как было со мной.
На сельхозработы обычно собирались в школе и потом пешочком тянулись колонной на примыкавшие к деревне поля. На дальние поля возили только средние и старшие классы на ЗИЛе, в кузове которого когда были съемные доски-сиденья, когда — солома, в которую с удовольствием все укладывались, а когда и на собственном перевернутом ведре (корзинке) надо было сидеть, держась за борт или товарищей. Выезды были только в хорошую погоду, что добавляло настроения. Нормой выработки ставили поле, но при его безразмерности могли завершить очередной полной тракторной тележкой. Посреди ряда работу никогда не бросали, но закончив прогоны, могли, например, отказаться встать в очередные, пусть и последние на поле. В таких случаях инициатива исходила не от меня и я не мог повлиять на принятое непреклонное решение, как ни бился порой (казалось бы, ну что там осталось, всего лишь на еще один проход, не бросать же поле с этим «хвостом»). Решение исходило от группы старшеклассниц, меня они просто ставили в известность, мнение парней их вообще не интересовало. О каком-то саботаже, отлынивании не могло быть и речи, островные девочки лениться не умеют, не обучены, работали они хорошо, но до определенного момента. Затем, по мере окончания своих последних прогонов могли кому-то помочь, но чаще не спеша мыли руки, освежали лицо, поливая друг другу из бутылей или кружкой из колхозного бидона, располагались группками, разворачивали перекус, захваченный из дому. Где-то раздавался смех, кто-то кого-то окликал. Кто-то закончил прогон и швырнул ведро в сторону грузовика — освободился.
Стояло образцово-показательное бабье лето с ласковым теплом, пролетающими «парашютиками» паучков. Высоко в безоблачном небе тянулись на юг разномастные стайки и клинья, дети спорили-гадали, что за птицы пролетают. Ночные заморозки очистили воздух, и было видно черт-те куда далеко, до трассы Гомель — Минск с песчинками движущихся автомобилей. К полю подходила небольшая рощица с дикой непроходимой мешаниной из молодых березок, осинок и канадских кленов (клены, видимо, высаживали на делянку планово, а наши девчонки — березки и осинки — появились самосевом, чтобы пофлиртовать с иностранцами). Вперемешку они создавали октябрьскую палитру «взрыв на лакокрасочной фабрике». Смех, перекличка детей, удары зашвырнутого ведра о камни звучали пронзительно, как в наушниках. Обмылись, перекусили ссабойкам! (они же — тормозки), угостили друг друга своими вариантами домашнего морса, устроились в кузове.
ЗИЛ неспешно покатил, объезжая сомнительные рытвины и лужи. Девчонки переглянулись и начали петь. Парни заткнулись с шуточками-подколочками, задумались о чем-то. Перепевался репертуар из детских кинофильмов «Гостья из будущего», «Приключения Электроника» и др., топовой попсы и, конечно, Аллы Пугачевой. Девчонки завершали песню, заливисто чему-то смеялись и начинали следующую, а если возникала заминка из-за незнания слов, коротко совещались или кто-то заводил сам мелодию, и дальше, дальше, до самой деревни.
И так было каждый раз, и в турпоездках. Если счастье есть внутри, ему хочется выйти наружу, слиться с другим. Когда-то в детстве в деревне у бабушки в определенном возрасте мы тоже пели по вечерам. Взрослые с нашей улицы потом рассказывали, что старались в это время найти работу во дворе. И я вспомнил. Пение — не само счастье, но его выражение, знак, что оно есть. Девчонки на каком-то подсознательном уровне не могли позволить себе задавить это счастье надрывным трудом — ради чего тогда этот труд, даже если он принесет богатство? Как говорится, па каубасе на неба не залезеш.

Продолжение следует

Опубликовано в Новая Немига литературная №1, 2022