Сага. Окончание
Безусловно, какие-то особенности культуры и черты характера бросаются в глаза или ярко выделяются. Например, каждый приезжий отмечает «угрюмое» выражение лица у белорусов, что ассоциируется с неприветливостью (после долгого отсутствия в стране любой из нас это признает). Однако с началом общения первое впечатление быстро исчезает, приходит понимание того, что перед тобой не мизантроп, а человек со спокойным выражением лица, вполне себе открытый и доброжелательный. А когда есть повод, появляется и улыбка. То есть мы не враждебные, не закрытые, а адекватные, и это поведение «по-чесноку» (как говорится, смех без причины – признак дурачины).
Проблемы с улыбкой. А с другой стороны, ну отучили нас улыбаться первому встречному. Вот хоть про последний раз, когда был получен стресс на генном уровне, на многие поколения вперед: приходят на нашу землю чужие «люди» и устраивают нам Азаричи, Хатынь, Красный Берег… наваливают из нас горы в миллионы трупов, преимущественно женщин, детей и стариков.
Только высококультурное, цивилизованное общество способно на такую изощренную жестокость (возможно, это издержки закрепощения искусственной, противоестественной моралью, взрыв котла под высоким давлением…). Мы тут на своих болотах по простоте душевной даже не подозревали, что такое возможно, это был шок, от которого до сих пор мороз по коже и стынет кровь в жилах.
А через какое-то время те же люди или их потомки приезжают и рассказывают нам, что они передумали так поступать, что им даже неловко и немного стыдно, ну самую малость, в конце концов, с кем не бывает (с нами не бывает!), и теперь главное – улыбаться, а то мы какие-то угрюмые. Следует придерживаться общечеловеческих ценностей (они знают каких – мы, естественно, нет).
Антисемитизм – это плохо, как выяснилось (но белорусы, вероятно, единственный народ, не устраивавший погромов и «охоты» на евреев, не говоря уже о личном участии в холокосте; более того, Западная Беларусь стала их последним прибежищем, откуда началось культурное и религиозное возрождение и вышли многие политики – основатели государства Израиль). И смертная казнь – это не модно… Да ладно! После всего?! Как быть? Ах да, у них деньги… и бомбы, если что. Ребята, мы не успеваем сориентироваться, чтобы понять, когда вы приезжаете за нашими жизнями, а когда – за улыбками.
Порой кажется, что лучшие образцы западной культуры в своем высоком проявлении гуманизма – это попытка обуздать в человеке живодерское, людоедское начало, загнать его поглубже в подсознание, в самые отдаленные подвалы души.
Но, с другой стороны, мейнстримом масскульта все в больших масштабах становятся все эти вампиры, ходячие мертвецы и прочее… Нельзя сказать, что мы полностью избавлены от этого первородного греха. Случается, рождаются уроды и мутанты, но от них тем или иным способом избавляются. А в целом, душа нашего народа свободна, не нагружена шлаком, атавизмом жестокости.
Такое заявление может показаться претенциозным и бездоказательным, но это не совсем так. Вторая мировая война открыла окно возможностей для тех, в ком садизм в мирное время сидел едва сдерживаемым острым желанием. Так, «лучшие сыны» наших соседей с юга и с северо-запада в охотку сбивались в стаи, чтобы в удовольствие, с выдумкой (например, операция с романтическим названием «Зимнее волшебство») отрываться в акциях массового уничтожения на наших землях.
Следует признать, что и в Беларуси коллаборационизм был явлением достаточно распространенным, наряду с массовым партизанским движением, и противостоящие стороны не щадили друг друга, доходя до крайней степени ожесточения. Однако белорусы, сотрудничавшие с немецкой оккупационной администрацией, не устраивали кровавых бань местному населению в качестве самоцели (а ведь кроме белорусов проживали на этих землях сотни тысяч евреев и десятки тысяч поляков), не говоря уже об организованных походах для кровавой развлекухи на соседние территории (чем, надо сказать, оккупационные власти были чрезвычайно разочарованы).
Справедливым будет замечание, что время было военное и не удивительно, что многие теряли человеческое лицо. Но вот уже в мирное время, в начале 1946 года, отряды польского Национального военного сопротивления (ранее состоявшие в Армии Крайовой) под руководством Р.Райса «Бурого» уничтожают на Белосточчине (Подляшье) несколько белорусских деревень вместе со всеми жителями.
Их действия можно было хотя бы понять (оправдать их нельзя), если бы белорусы поселились на польских землях, но это исконно белорусские земли, а польское государство веками безуспешно пытается их колонизировать и ассимилировать местных жителей. Р.Райс решил в мирное время применить радикальные методы с холодным расчетом.
Власти той, народной Польши Р.Райса осудили и расстреляли, а власти этой, демократической Польши в 1995 году его реабилитировали, правда, признав, что его «действия не всегда были однозначно этические» (действительно, подумаешь – сорвался, подумаешь – какие-то белорусы). В 2005 году польский Институт национальной памяти посчитал, что действия Р.Райса «имели признаки геноцида» в отношении православных белорусов. Но в 2019 году тот же институт назвал свои прежние выводы ошибочными: «…ведь у него была возможность сжечь не пять, а гораздо больше белорусских деревень…», а он ее не использовал (ну просто мать Тереза… с окровавленным топором в руках). (Запутанно у наших соседей все как-то в толкованиях тех событий. Неужели там у них по одному из вариантов для получения статуса национального «героя» надо сжечь белорусскую деревню, лучше со всеми жителями и желательно живьем?)
Добавим, что Р.Райс и его команда были не одиноки в своих «подвигах». Да, дела давно минувших дней, но польские власти, правосудие, общественность и СМИ никак не могут решить, кем является серийный убийца – героем или преступником (наши прибалтийские «братья»-соседи мучаются той же дилеммой со своими «героями»). Безусловно, это смущает и даже настораживает, так как получается, что смотрят они на нас сегодня все теми же глазами, в которых через десятилетия отражаются сполохи от горящих белорусских деревень.
К чему это все? К вопросу о самоуважении, которое никогда не бывает лишним, например при выборе друзей.
Вернемся к хорошему, к моим итальянским друзьям-гуманитарщикам. Меня всегда остро интересовали мотивы, которыми они руководствовались, из года в год принимая группы наших детей на оздоровление в Италии и оказывая помощь детским домам в Беларуси. Их очень разных ответов, пожалуй, хватило бы на приличную диссертацию. Например, многие присматривали белорусского ребенка на усыновление, веря, что за это высшие силы позволят им родить собственного, на чем врачи уже поставили крест, – и ведь срабатывало. Мне потом говорили: «Не надо благодарить за нашу скромную помощь, это вы нам помогли, вы просто не понимаете, за вашего ребенка Бог простил нам все грехи». (Видимо, мы в самом деле чего-то не понимаем. Отпущено ли еще время для этого?)
Другие утверждали, что помощь тем, кто в беде, стала частью их жизни.
И они рассмотрели в нас потенциал, который хотят разбудить. «Вот мы приезжаем в свой отпуск ремонтировать вам детские дома, а вы стоите рядом и только смотрите. Но мы понимаем, что вы в шоке после гибели великой страны, и верим, что со временем очнетесь, начнете помогать себе сами и станете членами наших команд по всему миру. У нас корыстная цель, мы не всем это говорим и не со всеми столько возимся. И детские дома вы закроете со временем за ненадобностью», – говорили они о вещах, в которые тогда просто не верилось. Что-то ж, они в нас рассмотрели то, чего мы сами не видим или не ценим и что готовы профукать или поменять на бубль-гум.
Кстати, Аркадий Иванович, директор Глазовской школы (мы ведь про Глазовку, еще не забыли?), затеял по собственной инициативе в те далекие времена возведение пристройки к зданию школы для организации столовой. Итальянцы его усилия заметили и дополнительно помогли с оборудованием внутреннего туалета и обновлением освещения спортзала.
А вот интересный частный случай. У одного из моих итальянцев отец воевал на Восточном фронте и после полного разгрома итальянской 8-й армии под Сталинградом, как и многие другие горе-воины, был вынужден пробираться на родину пешком. Большинство его соотечественников продвигалось через Украину, но небольшая часть следовала через южные районы Беларуси. Местные жители давали бывшим оккупантам кров и еду (видели в них людей, а итальянцы и правда не зверствовали). Когда в сентябре 1943 года Италия вышла из войны, немцы устроили на бывших союзников гигантскую облаву и кого-то недолго думая расстреляли, а других отправили в концлагеря. Белорусская семья спрятала отца моего знакомого итальянца-гуманитарщика, а затем он ушел в партизанский отряд, воевавший в междуречье Днепра и Припяти. «Отношение к нему простых белорусов поразило отца, и его рассказы о жизни и войне в Беларуси навсегда в моем сердце. И пока жив, я буду помогать вашим чернобыльским детям», – разъяснил свою жизненную позицию мой итальянский собеседник. (Эта итальянская семья запомнила. Интересно, помнят ли очень многие сегодняшние жители уже Израиля и США? А некоторые и в Германию переехали – там сейчас комфортнее.)
На эту же тему и отрывок из воспоминаний родственников о В. Мулявине, о его первом приезде в Беларусь: «…Он не мог оторваться от радиоприемника, сразу же ощутив огромную разницу между русским и белорусским фольклором.
В белорусской народной песне была, как он выразился, какая-то невинность, которая тронула его до глубины души».
Даже и не верится, но со стороны видней. А теперь немного с другой чаши весов, чтобы не впадать в приятную растерянность.
В период перестройки вспомнили о людях, пострадавших во время коллективизации. И как-то по просьбе районного начальства я сопровождал юриста, занимавшегося на местах вопросами их реабилитации. Он поведал об одном поразившем его деле. В череде других, в которые по большей части были подшиты от силы четыре листочка, оно было полноценным по объему, что позволило получить представление о событиях. Рассказ юриста подтолкнул к болезненным размышлениям по переосмыслению ряда упрощенных представлений и стереотипов. Запомнилось еще и потому, что действие разворачивалось недалеко от Глазовки.
На одном из островов комитет активистов, взявшийся за организацию колхоза, обратился в органы (обойдемся без аббревиатуры, она тогда часто менялась) с заявлением, в котором просил при раскулачивании не обойти вниманием одну из семей. Кампания по раскулачиванию прошла, но семью не тронули.
Несколько месяцев длилась переписка местных активистов с различными структурами власти, вплоть до республиканских, с просьбой принять меры к указанной семье «богатеев-эксплуататоров». Заявители утверждали, что у семьи было большое количество скота и главное – наемные работники, то есть имела место эксплуатация человека человеком, что в условиях социальной революции, ставившей своей целью создание общества всеобщего равенства и справедливости, уже являлось приговором.
Как следовало из материалов дела, местной структуре органов вышестоящим начальством неоднократно давались указания принять соответствующие меры.
Однако, как это ни противоречит сложившейся черно-белой модели прошлого, оперативники низовой структуры отнюдь не спешили «доставать из ножен карающий меч». В докладных записках наверх отмечалось, что речь идет о семье из крепких середняков с минимальным для жизни и работы количеством скота, а работники со стороны приглашаются из числа родственников и только в период уборки. Делался вывод о том, что оснований для раскулачивания и выселения нет.
Подчеркивалось, что указанная семья недавно заново отстроилась в центре деревни и комитет активистов просто хочет получить новые добротные помещения под правление и хозяйственные нужды. В конце концов вышестоящие партийные структуры, руководствуясь соображениями классовой солидарности, все-таки обязали чекистов (так их тоже называли) пойти навстречу продолжавшему настаивать на своей просьбе комитету активистов…
(Чем, по сути, была советская власть и колхозный строй, если без ярлыков, без демонизации? Попыткой модернизации и рационализации в режиме форсажа, без скидок на слабую материальную базу и готовность населения. А кто проводил эту модернизацию? Обыкновенные люди, которые не обладали необходимыми знаниями, а руководствовались упрощенными идеологическими формулами, в том числе идеей всеобщего равенства и справедливости, и благими намерениями.
Если жизнь и теория не срастались, то недолго думая брали кувалду (вместо пинцета и отверточки) и подгоняли жизнь под теорию. Главным движущим принципом, невзирая на жертвы, был принцип «а что если?». Очень растратная стратегия, в том числе по отношению к человеческим ресурсам: на ощупь, но решительно, с надрывом, а еще и война, надлом, инерция и распад. Но новая реальность уже была создана, и ее нельзя игнорировать при рассмотрении других базовых характеристик жизни на островах сегодня. Более того, она не имела бы шансов прижиться без возможности врастания в местную почву через какие-то фундаментальные позиции. Вместе с тем искажения уникальных свойств коллективной личности островитянина, похоже, не произошло.
С другой стороны, применяемый сегодня многими соседями сослагательный подход «вот если бы не…, то…» с попыткой вернуться в какое-то мифическое счастливое прошлое, существовавшее в определенной исторической обстановке и только в ней возможное, абсолютно бесплоден (разве что в качестве психотерапии и приятного самогипноза), так же как и попытка безоглядно копировать чей-то опыт или бездумно следовать чьим-то советам.
Так, может, забыли еще что-то важное? Как же, как же, а гей-парады? Но это без меня. Чего только со мной на островах ни случалось, в какие только переплеты ни попадал (и не все-то рассказываю, а о чем рассказал, подавал помягче), но вот, несмотря на полученную закалку, поднимать среди островитян данную тему не решился бы.
Заключение
Любезный моему сердцу Читатель, наконец-то мы вместе добрались до «наконец-то».
Кому-то может показаться, что, используя роль гида в нашем путешествии, я пытался воспеть Глазовку и деревенский образ жизни. И да и нет. Я вполне отдаю себе отчет, что на дворе XXI век, и не зову обратно «в пещеры», а Глазовка уже тогда была уходящей натурой. С другой стороны, традиция городского образа жизни на наших землях несколько раз уничтожалась вместе с городами и их населением. Высокая культура аристократии или имперский ее вариант у нас по понятным причинам также отсутствуют. Имеем что имеем – деревню, аграрную цивилизацию с преемственностью где-то в тысячу лет: многие объекты материальной бытовой культуры на раскопках поселений IX–X веков в чернобыльской зоне идентичны тем, что были брошены при поспешном выселении из зоны радиационного заражения в деревнях Полесья, сохранявших традиционный образ жизни. Не случайно наша литературная классика – это сплошь «деревенщики» (термин, принятый в литературных кругах).
И вот у нас опять есть города, даже отдельная страна, и предпринимается попытка создать нацию. Вы не ослышались, есть страна, есть этнически относительно однородное население, но национальное строительство где-то в пути, далеком от завершения, а нет сплоченной нации – нет государства, так, одно название, а то и война. (Человек, знакомый с библейскими мудростями, непременно вспомнил бы по этому поводу: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет».)
Большой соблазн создавать нацию на основе так называемых общечеловеческих ценностей. Но это то же самое, если на конкретный запрос подрядчика, из чего вы планируете строить дом, ответить – «из стройматериалов», а на просьбу уточнить, из каких именно, ответить – «из хороших». Так не пойдет. Уже сразу возникает вопрос, на какой почве и из чего вы будете выводить фундамент.
Было бы странным игнорировать в данном случае единственную твердую опору – белорусскую деревню. Тем более, как мы убедились, там есть к чему присмотреться и что взять за основу. Не так это и трудно будет нашим горожанам, большинство из которых в первом-втором-третьем поколении из деревни.
Как показывает практика, человек белорусской аграрной цивилизации одинаково годится как для ведения простыми средствами самодостаточного многопрофильного микрохозяйства, так и для работы со сложнейшими механизмами, в IT-секторе и в освоении космоса. При этом, что чрезвычайно важно, этот человек (при всех его недостатках) является (все еще является) носителем подлинного гуманизма.
По большому счету, при строительстве нации деревня – это все, что у нас есть, это буквально, это твердая цена. Условно говоря, наша крупная деревня, которая ощущает себя самодостаточным островом, центром цивилизационного микроархипелага, ее человек с набором базовых черт характера и жизненных установок вполне могут служить исходной точкой сингулярности, содержащей все необходимое для разворачивания в нацию по законам фрактала. (Но вот остается открытым вопрос, какую, собственно, роль в этом процессе играет «карта поляка», без которой ряд «белорусских патриотов» ну просто никак?)
Конечно, деревня должна достойно войти в будущее. Не стоит экспериментировать с формами хозяйствования на земле, делающими существование крупных и даже средних поселений сельского типа избыточными. В нашем случае потеря деревни несет в себе угрозу потери идентичности. Кроме того, белорусский язык естественным образом продолжает функционировать только в деревне, пусть и во все большей степени в том или ином варианте «трасянки».
В наши дни в сельской местности Беларуси проживает около двух миллионов ста тысяч человек, что больше, чем все население Эстонии или Латвии. Кажется, вполне достаточно, чтобы быть спокойным за сохранение генетической, культурной и в целом цивилизационной «заначки».
Однако доля сельского населения в республике ниже, чем в любой из стран бывшего СССР или государств Центрально-Восточной Европы, и продолжает уменьшаться за счет его перетока в город по ряду причин: отсутствия работы и бытовых удобств, сворачивания социальной инфраструктуры вследствие снижения числа проживающих, роста привлекательности городского образа жизни.
(Доля городского населения в Беларуси выше, чем даже в таких урбанизированных странах, как Германия и Италия.)
По данным Белстата, только за последние двадцать лет сельское население сократилось почти на миллион человек. Во многих деревнях с преобладанием пожилого населения «уход» старшего поколения уже не восполняется за счет рождения детей в семьях, находящихся в репродуктивном возрасте, а в некоторых такие семьи уже и не проживают.
Понятно, что деревне для сохранения населения и развития нужна крепкая экономика, создающая и сохраняющая рабочие места, и крепкие хозяева в лице каждого ее жителя. И без школы здесь не обойтись (а вы думали, что я забыл про школу и детей?).
Помните ночной «педсовет» в школьном саду? Так вот, большинство из участников переговоров остались в деревне, о чем заявляли еще под яблонями.
И вот что получается. Эти ребята – плоть и кровь сегодняшней Глазовки, это именно они «властелины села», как сейчас модно говорить, наши кормильцы. Они же защитники Родины: им было стыдно не пройти службу в армии. К средним классам они знали все для жизни в деревне, а к старшим – все для этого умели. Но эти знания и умения были получены не в школе, система образования начала их отторгать уже в начальных классах.
Нам досталась в наследство советская система образования как составная часть глобального советского проекта, которая была вполне эффективна, исходя из стоявших перед страной задач, первоочередная из которых – научно-техническое и кадровое обеспечение обороноспособности страны, в том числе в космосе. В рамках сверхдержавы работа была поставлена масштабно, как при промышленной разработке золотоносной породы на приисках. На всех уровнях образовательной системы для решения этой главной задачи «просеивалась», «промывалась» огромная масса человеческой «породы» в целях выявления «самородков» и «золотого песка». Академичность и преемственность на всех этапах позволяла провести человека от начальной школы до академика или космонавта.
Так, у нас, например, «намыли» академика и Нобелевского лауреата Ж.И. Алферова и двух космонавтов, в новое время по инерции еще одного, и все это уходило и уходит в распоряжение глобального игрока.
Остальное расточительно шло «в отвал» или использовалось нерационально – страна большая, человеческие ресурсы неисчерпаемые. Достаточно вспомнить о многочисленной, но малоэффективной и низкооплачиваемой армии инженеров, не отобранных в ВПК. Говорят, что из отвалов «пустой» породы Норильского комбината с помощью новых технологий можно с хорошей прибылью извлекать всю таблицу Менделеева.
Тот факт, что мы стали хозяевами на своей земле, является огромным приобретением, но и накладывает жесткие ограничения, например, в сфере человеческих ресурсов, предполагает их дифференцированную подготовку и эффективное использование. Тем более что это наш главный и едва ли не единственный ресурс. Да и задачи перед государством нашего масштаба стоят иные, чем у сверхдержавы.
Из разговора с первой хозяйкой.
– Знаете, что Сергей вернулся в школу, убежал из техникума, напрямую через поля километров двадцать пешком?
– Чаму не ведаю, ужо заходзiў да мяне, распавядаў.
– Плохо, он ведь толковый парень, диплом ему не повредил бы.
– Дрэнна было там, адкуль ëн уцëк.
– Но вот Леньчик остался.
– А што той Лëньчык, мацi падманвае, папiвае, не будзе з яго толку. Сяргей сам сышоў, а Лëньчыка выганяць, вось паглядзiш, – куды б варона нi ляцела, усë адно – гамно дзяўбцi. А Сяргей добры хлопец i ведае, дзе яму добра, i там, дзе ëн будзе, ад яго таксама будзе добра. (У Сергея действительно все хорошо, живет на своей земле, но уже своих детей отправил в Гомель.)
Круг замкнулся. Сто лет назад Филипок из одноименного рассказа Л.Н. Толстого преодолевал невероятные трудности, чтобы попасть в учреждение образования, а его (условно говоря) праправнук Сергей из Глазовки – чтобы в него не попадать.
Парни, стоящие под яблонями, имеют право на школу, которая будет готовить для жизни в деревне, вооружать их современными профильными знаниями, дающими реальные, в том числе экономические, преимущества. Не химия – а основы агрономии, не алгебра – а основы агроэкономики, не ботаника – а основы растениеводства с опытным участком, с которого школьники будут приносить в деревню новые приемы и сорта, а то ведь большинство не знает, как дерево привить, и т.д.
А как же равные возможности? А попытка дать шанс? Кому? В семидесятые годы прошлого века в Глазовской школе было два комплекта классов, в восьмидесятые – один комплект и в целом 150 учеников, в начале двухтысячных – те же 150 учеников, но кроме глазовских детей привозили еще из трех соседних деревень, где школы уже закрылись. Сегодня школьников около 70-ти, из них глазовских – не более 30-ти. Тенденция такова, что многие «острова» могут стать необитаемыми, ежегодно закрываются десятки сельских школ, а без школы деревня обречена.
А если родится новый Жорес Алферов? По такому случаю можно возвести для него отдельную школу с золотыми куполами. Равенство возможностей все равно не работает, так как даже при поступлении в агровузы дети из сельских школ могут конкурировать с детьми из городских только при определенной поддержке.
И ничего страшного, пусть система поддержки в разных формах работает во всех случаях. А то ведь главный стимул и страшилка в устах учителей сельских школ: не будете учиться – останетесь в деревне. Вот те раз, приехали!
Не обо всем удалось рассказать и поговорить. Вот, например, тема языка.
В моем случае она проявилась так.
Как-то на уроке географии подняла руку Люда Гавриленко. Губы дрожали, по лицу бродили красные пятна, но твердым голосом, едва сдерживая волнение, спросила:
– А чаму вы вядзеце ўрокi на рускай мове?
Нежданчик так нежданчик, а я считал, что у меня с этим классом настоящая любовь на почве географии, без каких-либо «но», они же географии (а значит, и мне) первое место отдали на вечере вопросов и ответов. Класс молчал во все глаза, а я начал выдавливать из себя ответ.
– Ну… я русский, по-белорусски читаю, понимаю, но… русский – это родной язык для меня… Но это не проблема… Если вы скажете, что я не нужен, я уеду.
Правда, вам и вашим родителям придется написать письмо в районо, так как я не могу просто так бросить работу, и не просто работу, а отработку.
Через несколько дней они сказали, что я могу остаться. Люда оговорила для себя право готовиться по белорусскоязычному учебнику и отвечать на белорусском языке, что ей никто и не запрещал, собственно, как и остальным, общавшимся на местном варианте «трасянки» с преобладанием белорусского языка (гаворка ў нас такая).
Меня в этой истории зацепил тот факт, что в школе работало семейство Азем, эталонных «русаков» с эталонным русским языком: мама – начальные классы, отец – математик, сын – труды и физкультура. Они были очень хороши в профессии, и, по-видимому, им подобные вопросы не задавали. Значит, я еще недостаточно хорош.
Проблема мовы существует, но у нее нет простого и быстрого решения. Когда захочется выносить суждение, вспомните о моем опыте, подумайте о нем шире. В крайнем случае, посоветуйтесь с Людой Гавриленко.
Нельзя обойти стороной и предмет «история», ведь это и идеология, и воспитание патриотизма (ваш покорный слуга преподавал и историю). Может быть, здесь следует присмотреться к подходу, примененному польским историком В. Грабеньским в работе «История польского народа»? Чувствуете разницу? Не государства, а народа! В этом случае возможно уйти от перенасыщенности датами и зачисления в национальные герои деятелей с иностранными именами и фамилиями.
В младших и средних классах академичность не нужна, и подход, примененный в фильме киностудии «Беларусьфильм» «Город мастеров» или в романе В. Короткевича «Хрыстос прызямлiўся ў Гароднi», даст лучший результат, а историков можно подготовить в высшем учебном заведении.
Разъяснение 1. Почему постоянно всплывает Япония? Это остров (я знаю, что во множественном числе). Изоляция и особенности исторического развития создали культуру, в которой многие феномены доведены до логического завершения и эстетического совершенства. В то же время они распиарены настолько, что не надо ничего дополнительно объяснять. Лучшего контраста, более удобного фона для выяснения, кто и что есть «мы», просто не придумать.
Кстати, о стремлении к совершенству, присущем японцам, которого нам сегодня не хватает. А может, это вообще не про нас и не присуще нам в принципе? Но вот членов японской делегации, посетившей музей-усадьбу Я.Коласа «Акинчицы» в Столбцах, поразили выставленные в сарае усадьбы хитроумные инструменты и хозяйственные приспособления на все случаи жизни. Японцы восприняли их как чудо совершенства (они это увидели, а мы?).
Обе системы веками отличались самодостаточностью и устойчивостью, способностью к самовоспроизводству. Вместе с тем чрезвычайно бурный переход к городскому образу жизни и далеко не завершенный процес национального строительства в Беларуси несет в себе реальную угрозу отрыва от корней, потери базовых ценностей в обмен на сомнительные суррогаты и рекомендации зарубежных «доброжелателей». Кроме того, даже при самых благих намерениях самый положительный опыт или самые красивые теории могут быть несовместимы с действующими системой и ценностями. В этом отношении Япония во многом служит примером того, как сохранить себя, не отказываясь от прогресса.
Разъяснение 2. Самый терпеливый читатель, оставшийся со мной до конца, с некоторой долей растерянности может спросить: «И что это за мешанина, как это называется?» Что ж, я и сам в некотором затруднении. Дневник начинающего педагога? Заметка в «Учительскую газету»? Статья для сайта? Повесть о… ? Местами смахивает на сагу о зайцах. Местами по-нашему, по-бразильски – саудади – любовная ода чувству утраты, выражение уважительного отношения к счастью, которого уже нет.
Откуда это у меня? Наверное, от любви к сложным салатам. Но это не «оливье», где все вперемешку, а скорее «мимоза» или «селедка под шубой», где все строго слоями… в каждой главе. Если искать аналогии в области культуры, а не кулинарии, то подходит джаз (к сожалению, далеко не всем нравится), а на литературных полях – эссе, под это понятие можно загнать все что угодно. Пусть будет эссе.
Прощание
Попадание на остров Глазовка было случайным, врастание долгим, трудным и порой мучительным, расставание – болезненным.
За документами я приехал через месяц после начала учебного года. Когда вышел на остановке, сразу попал в стайку галдящих девчонок. Мы с ними в прошлом году начинали английский, было весело, сдружились крепко.
Это был один из последних больших классов, двадцать пять учеников, из них двадцать – девчонки, мальчишкам рта не давали открыть. Странно, но парней во всех классах было значительно меньше, в лучшем случае пополам. Возможно, ангел, присматривавший за островом, почувствовал первые признаки неладного с населенностью Глазовки и пытался подарить деревне будущих матерей с запасом (девушки первыми уезжали в город). При этом девчушки взрослели значительно быстрее, в старших классах вдруг превращаясь в серьезных девушек со взрослым взглядом на жизнь. Поставить парня на место, уничтожить презрением, «подтереть ему сопли» – запросто. Но при этом присутствовало еще и некое особое отношение к будущему сильному полу, которое в обществе амазонок можно было бы назвать рыцарским, покровительственным.
На одном уроке речь зашла о болезненной теме – Афганистане. Класс интересовался до боли простым вопросом: что мы в Афганистане забыли? Для парней этот вопрос был далеко не праздным. Мне полагалось рассказывать об «интернациональном долге», представляя официальную позицию. Ясно, что переболтать меня они не могли. Дав мне некоторое время пословоблудить, поднялась Надя Дудошенко и спросила: «Кто дал вам право забирать наших женихов без какой-либо гарантии возврата? Разве они там Родину защищают?»
Такие вопросы заставляют меньше болтать и больше думать, помогают проходить очередную трансформацию на долгой дороге «из желтого кирпича» от пацана к мужчине.
Вот самый простой случай, иллюстрация того, как это происходит.
Подташнивало уже только от воздушных ям и ямочек, через которые продирался «кукурузник», карабкаясь на нужную высоту. Инструктор, раскачиваясь, как пьяный, но без малейшего напряжения, прошелся мимо перворазок, что-то осматривая в нашем снаряжении, напоминая о необходимости потом отключить автомат на запасном парашюте. Открыли дверь, в проеме которой болталось бездонное небо. Народ по одному начал вываливаться в никуда. Ты предпоследний, сидишь и накапливаешь в себе «а на черта мне это надо?!». Но перед тобой сидит, нет, уже встала и побрела навстречу команде «пошел!» девушка, какая-то пигалица. Ты оборачиваешься и читаешь в глазах девушки-замыкающей: «Ну?!» И ты тут же взглядом отвечаешь: «А я что, я ничего, так просто задумался, уже иду, что я, не мужик?!» А она в тебе и не сомневалась.
Но правильного ответа или правильного действия может и не быть.
… Когда вышел на остановке, сразу попал в стайку галдящих девчонок. Мы с ними в прошлом году начинали английский, было весело, сдружились крепко.
Секундное приятное удивление сменилось бурным проявлением радости, вплоть до подпрыгивания на одном месте, что обдало мое сердце приятным теплом. Но оно тут же провалилось в холодный колодец, когда одна из девчушек закричала, срываясь на писк: «Я ж гаварыла, што ëн вернецца!» – и, не дожидаясь моего ответа, они стали обсуждать событие и строить планы. Лишь одна из девочек стояла молча, она посмотрела мне в глаза и все поняла. Я почувствовал себя вором, пойманным за руку на месте преступления.
(Ее мама где-то там, в большом мире, вышла замуж и по требованию мужа, отчима для девочки, была вынуждена оставить ее бабушке с дедушкой; навещала, конечно. У взрослых это называется компромисс, по большому счету вся взрослая жизнь состоит из компромиссов, и взросление, социализация происходят по мере приобретения способности идти на компромиссы или принимать их.
К счастью, компромиссы бывают разными. Одна из наших училок, бежавшая от «любимого» из Гомеля с годовалым ребенком на руках в первую попавшуюся школу со свободной ставкой, впоследствии вышла замуж за островитянина, вся семья которого считала большой удачей, что уже есть ребенок: «Дзiця – гэта ж Божы дар, яно ж па любым «салодкае»; затое з гамна, з пялëнак даставаць не трэба, ужо падрасло трохi, дасць паспаць. I нявестка ўжо ведае, пачым шчасце. Пашанцавала нам». Ох уж эта белорусская сверхпрактичность, но сколько в ней бывает человечности!
А вот другая история, когда брат брату отдал почку и теперь у них на двоих две почки, – тоже ведь практичность, так сказать, хозяйский подход…)
Проскользнуть незаметно не удалось, пришлось объясняться-оправдываться, и не один раз, поэтому уезжал без настроения. А погода стояла солнечная, шли последние теплые деньки бабьего лета. Отодвинул створку окна в автобусе, и тут громогласно зашуршала по пластинке игла проигрывателя, а затем оглушающе взорвался чем-то лирическим громкоговоритель на соседнем столбе. Ага, в очередной раз изгнанный Костян в очередной раз начинал музыкальный марафон в борьбе за Зинкину любовь. Что ж, жизнь продолжается. Оглушенный, почти контуженный извержением музыкального вулкана, я вспомнил, что не спросил, как там с самолетом. На соседнем острове Пенчин местный умелец, глухонемой от рождения, уже несколько лет пытался поднять в небо самолет собственной конструкции; пока не получалось, но он никого не слушал, ни перед кем не оправдывался, а продолжал упорно работать. В конце концов, и братья Райт так начинали.
Что еще? Ах да, надо бы завести тетрадочку и по памяти записать поговорки-приговорки тетки Полины. Часть из них я ни до, ни после ни от кого не слышал, настоящий эксклюзив; как скажет что-нибудь – будто из прыпеканкi припечатает.
Послесловие
Со смешанным чувством удивления, интереса и недоверия я сегодня изучаю в бинокль кратностью в сорок лет молодого человека, который тогда был мною (или я был им? и было ли это?).
Волны времени давно подмыли те берега острова Глазовка, на которых мне довелось стоять. Я не претендую на истину в последней инстанции, мой опыт уникален только для меня. Повествование, касающееся именно Глазовки, условно документально. События, в которых я лично не участвовал, переданы со слов местных жителей. И я отказался от первоначального намерения скрупулезно восстановить факты. Для меня оказалось важнее не столько их точное воссоздание, сколько отношение к ним местных жителей (а вот это я запомнил). Дело не в том, что и как было, а в том, как это воспринималось и как оценивалось. Некоторые имена изменены. А я, как и все люди, не свободен от предвзятости и предубеждений. Как и у всех людей, у меня есть недостатки и слабые стороны. Например, как вы уже знаете, у меня сложные, запутанные отношения с зайцами. Может, жертвенное капище какое соорудить и оставлять там морковку, капусту? Вы как считаете?
А я снова где-то оступился и выпал через портал в другую жизнь, опять пытаясь по страусам вычислить, где я и что мне делать дальше.
Но продолжают сниться пирожные и яблоки, тайком оставленные во время перемены на учительском столе, с отпечатками недомытых пальчиков детских лапок. Эти-то пирожные и яблоки меня и выкормили, и вырастили как человека среди людей, насколько смогли.
Жители Глазовки, мои герои-островитяне, извините, если что не так!
С уважением, автор.
Мнения островитян могут не совпадать с мнениями читателей, аминь!
Майская теплая ночь, задыхающаяся от благоухания сирени, шалеющая от накладывающихся друг на друга соловьиных трелей. Туда-сюда снуют майские жуки; бесшумно мелькают едва заметной тенью летучие мыши, заставляя невольно вздрагивать, как от прикосновения холодной руки… Комарья и мошек еще нет.
По улице не спеша идет компания молодежи. Один из парней приостановился, поднял руки к весело помигивающим звездам и выдал кому-то наверху во все легкие, пока хватало воздуха: «А – а – а – а!» Девчонки так и прыснули заливистым неудержимым смехом; одна, не в силах остановиться, аж перегнулась пополам и, держась за бок, жалобно простонала: «Я зараз памру, спынiце мяне хто-небудзь, ой не магу, пашкадуйце!» Кто-то из парней спросил: «Сашка, ты што, здурэў?»
А я его понимаю, в этот момент он был в лучшее время в лучшем месте на Земле. Кто бы на его месте удержался?
Опубликовано в Новая Немига литературная №3, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!