Игорь Кириллов. РУССКАЯ СУДЬБА

К жизни

Эти свадебные сани,
Две дорожки параллельно.
Я с любимой – ветер с нами.
Щёки милые алеют.
У моей любимой ножки
В шубу кутаны соболью.
Мчатся свадебные сани
В чистом поле,
В чистом поле.
У моей любимой очи,
Будто кто светёлку вымыл
Да зажёг огонь поярче,
Переливами играют.
Никого на белом свете,
Только я да ветер вольный,
Наши свадебные сани
Мчатся в поле,
В чистом поле.
А очнулся – стол холодный,
Сизый свет идёт от лампы.
Госпиталь и люди в масках.
Достают большой осколок.
Кто-то рядом тихо стонет,
Кто сквозь стоны шлёт проклятья…
Ну, а где-то в чистом поле
Сани свадебные катят.
Льются песни, вьются гривы,
Заливается бубенчик…
Но откуда вдруг разрывы –
Ими санный путь помечен.
Я пытаюсь докричаться,
Рот натужно раскрываю.
Как же тут не испугаться,
Ведь меня там убивают.
И любимую с гостями,
Теми, кто пришёл на свадьбу.
«Мы его, считай, горстями
Собирали за усадьбой», –
Это молвил старый доктор,
Пот сестрица промокнула…
Что ж, удача и сегодня
Никого не обманула.
Продолжает доктор штопать:
«Этот жить как будто будет,
До Берлина сможет топать,
Победим – и выйдет в люди.
У героя мы на свадьбе
Непременно погуляем».
Слышу, как вскипает ярость,
Канонада нарастает.
Доктор остроумно шутит
Под тяжёлые раскаты.
Ну, а где-то в чистом поле
Сани свадебные катят.

А он без устали ей Пушкина читал

А он без устали ей Пушкина читал.
На плавных поворотах терренкура.
Он пламенно любил литературу,
Когда-то он её преподавал.
И было это
В тесной сельской школе.
Он молод был, скучал
И поневоле
Читал запоем, всё запоминал.
Затем военкомат, вокзал, война.
Ранение и медсестра-голуба.
На уцелевшей чудом сцене клуба
Собратьям раненым он Пушкина читал.
Прошли года, остались ордена и седина…
Целебных вод источник
Да Пушкина пленительные строчки…
В них – тайна времени,
В них – русская судьба…
И девушка – букетище цветов.
С такой бы никогда не расставаться,
И чувствуешь, что скинул лет так двадцать,
И в слове каждом властвует любовь.
Она ему внимает чуть дыша,
За каждый звук могла б отдать полмира.
И царствует здесь пушкинская лира,
И к звёздам устремляется душа.

Молодость

Сургут, зима, девица Ксюша.
Не к месту поднятый бокал.
Был невообразимо скушен
Провинциальный этот бал.
Заезжий франт из Петербурга –
Лорнет и новомодный фрак.
Мол, люди избранного круга
Сегодня это носят так.
Провинциальные актёры
Играют в позапрошлый век,
А деревянные заборы
Засыпал первозданный снег.
А где-то там ревут моторы,
Бульдозеры ползут на Юг.
Здесь – о театре разговоры,
Печь топится, царит уют.
За рычагами там – мальчишка,
Он взглядом разрывает тьму,
А на сиденье рядом – книжка –
Она подарена ему.
Здесь – ох, стихов не переслушать,
Все их подвержены огню.
Там – в книге фото.
Подпись «Ксюша»
Под скромной фразой: «Жду, люблю».

О теплоходе и человеке

Однажды бич уснул
У самой кромки льда.
Пригрело солнце, льдина откололась.
И вот уже несёт бича вода.
А он орёт и рвёт свой хриплый голос.
Орёт как настоящий теплоход,
Тот, что не смог укрыться от торосов.
Стоял на карте груз, судьба матросов,
А он и ни назад, и ни вперёд.
Бич пригорюнился:
«Вот это оборот,
Никто ведь не спешит спасать, однако…»
Он знает: шанс судьба всегда даёт,
Пока же ни намёка и ни знака.
Тогда спасали дружно сухогруз,
Он и теперь гуляет на просторе.
А у бича, увы, такой конфуз.
А льдину-то несёт, похоже, в море.
Тогда бича, увы, никто не спас.
Да что же он, корабль, в самом деле?
Но был отлив, и обнажились мели…
Так бич и выжил –
Вот и весь вам сказ.

Пятак

Сходились мы накоротке,
Так уж не сходятся сегодня.
И был в том промысел Господень.
Жизнь начинали налегке.
Всегда глядели свысока
На выскочек и карьеристов,
Для нас их внешний лоск искристый
Не стоил больше пятака.
Но думаю, что зря мы так.
Пятак стал стоить четвертак.
Затем он очень быстро рос
И сиганул до самых звезд.
А дети бывших пятаков
Сегодня властвуют над нами.
Красивыми бурлят словами
И держат нас за дураков.
А если что-то вдруг не так,
Так сразу нам они в пятак.

Годы, интриги, враги

Годы, интриги, враги.
Пошло, весьма неопрятно.
И вспоминать неприятно
Этих и многих других.
А всё нарезаешь круги,
Смыть всё пытаешься пятна.
И самому непонятна
Суть устремлений благих.
Дерзкий галоп вороных,
Сто золотых за подкладкой.
И удивительно сладкий
Мёд на устах молодых.
Под завывание пурги
Чай попиваешь «вприглядку»,
Думаешь: «Что же в остатке?»
Бунт, суета, беспорядки,
Годы, интриги, враги.

Над рекой

Над рекой,
На крутояре
Одинокая берёза.
По весне на этом месте
Слышно пение капели.
Под берёзой – холм могильный.
Каска с красною звездою.
И лишь только пригревает
В полдень мартовское солнце,
Как жена о павшем муже,
Плачет старая берёза.
Той военною порою,
Здесь, на этом крутояре,
Насмерть взвод стоял стрелковый.
И невестушкой своею
Звал берёзу парень русый.
Но зазубренный осколок
От фашистского снаряда
Грудь его пробил навылет
И застрял в стволе белёсом.
Так они и повенчались…
Смертью, вражеским осколком.
Их судьба соединила.
И как только пригревает
В полдень мартовское солнце,
Как жена о павшем муже,
Плачет старая берёза.