24
Количество лет для чего-то делить
на три, на четыре, на восемь…
Из принцев пора бы уже в короли —
мешает, подобно занозе,
дурацкая мысль — ведь я даже не принц,
ни царской, ни графской нет крови
во мне. Остаётся что? Шелест страниц,
и что ещё шелеста кроме?
Отщёлкивать дни, знать, что время не ждёт, —
отличный, безжалостный спринтер.
То возраст делю, словно кремовый торт,
то путаюсь в цифр лабиринте…
Есть два, три, четыре, и восемь, и шесть,
двенадцать — делителей много.
…Всё это не важно: какая уж есть
кровь, все мы едины у Бога —
и царь, и слуга, и поэт, и рыбак,
а возраст — число лишь, и только.
Зачтётся не то, сколько сносишь рубах,
не то, заработаешь сколько,
зачтётся не звание, ранг или чин —
а то, сколько сделал добра ты.
Гордыню смиряй и во гневе молчи,
знай: истина выше награды.
БАКЕН
Вдоль берега иду во мраке
не торопясь. К чему спешить?..
И вижу, как железный бакен
покачивается в тиши.
Он, в тёмно-красный цвет покрашен,
предупреждает: «Мелко здесь!..»
Ориентир ленивым баржам, —
мечтаешь ночью о звезде…
Звезда взирает с небосвода,
и между вами — параллель
незримая… Но год от года
лишь стой — указывай на мель.
Все объезжают — вот охота
в пути застрять! Ведь ни к чему!
Приблизившись, узнал бы кто-то,
как одиноко здесь ему…
ШКОЛЬНИК
Девяностые. Детство. Оптовки ряды,
с контрабандой «КамАЗ» под кавказским надзором,
люди, мысли и вещи — вплотную, впритык,
часто ставится пуля в конце разговора.
Все берут, все торгуют — художник, поэт,
академик, актёр и военный в шинели:
здесь — собрание Блока, там — блок сигарет,
воздух, кажется, режут, фасуют и делят.
Семилетний мальчишка, а помнишь ли ты:
на расходы тебе дали «энную сумму»?
Что же ты приобрёл? Пять наклеек крутых,
шоколадный батончик с нугой и с изюмом!..
Не забыл ты, конечно же, тот лимонад,
что ещё продавался в стеклянных бутылках,
помнишь яблоки «джонатан», их аромат,
и, наверное, мальчик, ты не позабыл, как
в первый день сентября шёл пронзительный дождь,
и звенел, и звенел, и звенел колокольчик,
а тебя пробирала отчаянно дрожь —
вот и школьник теперь ты, один среди прочих!
СИНИЦА
В окно стучится клювиком синица,
и этот стук —
потусторонний будто бы. Что мнится
такое вдруг?..
Не просто заоконный стук — особый.
Вдруг зов небес?
Не значило б всё это что бы —
не по себе.
А стёкла-то прилично запотели:
сентябрь, плюс два.
Быть может, пустячок всё, в самом деле —
мои слова
и подозрения? Но будь как будет —
себе скажу.
…Ей холодно, но кто синицу пустит?
Пари держу,
что проще взять всем да отгородиться
и отойти.
В окно стучится клювиком синица —
всех нас прости.
* * *
Человек начинает писать: «Человек начинает
дальний путь, взяв котомку и посох держа,
но не знает дороги: направо — скала ледяная,
а налево — деревня срамная,
и в пятках — душа».
Засыпая, писатель подумал: недурно героя
помотать двадцать строк,
пусть пройдёт двадцать стран.
Но не знал человек, что себе яму этим он роет,
что осеннею ночью сырою
достанет наган
сам герой. «Так-то, брат, — говорит,
улыбаясь и щурясь, —
отчего по окольным заставил меня
проходить — чтобы пережидал злые бури?
Ты расплатишься нынче за дурость,
достойно принять
остаётся тебе то, что должно». Нажал на курок он,
и проснулся писатель в холодном поту,
зачеркнул то, что было, и выбрал прямую дорогу
для героя, и в небе над нею —
большую звезду.
* * *
Паром давно не ходит. Зарастает
тропа к нему: трава — густа, жестка.
И слышится мелодия простая
и фраза: «Жизнь до боли коротка…»
С надрывом выпевает хриплый голос
о том, что мы невольники судьбы,
и смерть нас срежет, словно в поле колос,
но радуйся: пока ножи — тупы.
Иртыш был шире, а песок — желтее,
и не был диким одинокий пляж.
О времени прошедшем я жалею,
а кто-то скажет — это только блажь.
Играет магнитола в старой «Ладе»,
в десятый раз припев-хрипев поют,
и думает шофёр — чего же ради
я здесь стою, зачем я здесь стою?..
* * *
Когда заржавлены ключи,
замки не поддаются,
ты понапрасну не кричи,
на мир не вздумай дуться.
Ведь в этом есть особый шарм —
преодолеть преграды,
а хватит ли тебя — ты сам
не знаешь. Знать не надо,
а нужно двигаться, пока
вдох продолжает выдох:
держись, пусть ноша нелегка,
не подавая вида.
А слава и т. д., т. п. —
для нервных декадентов,
шагать — тебе, и жить — тебе,
не требуй дивидендов.
Когда, казалось бы, пути
запутаны донельзя,
ты не переставай идти,
себе, мой друг, доверься.
Я к равнодушию привык,
несправедливость знаю,
но к подотряду горемык
себя не причисляю.
* * *
Не гадай на кофейной гуще
и на лепестках не гадай.
«В тесноте-и-грязи-живущих»
презирают нас господа.
У господ — пиджаки от Gucci,
и сигары «Cuaba», и
каждый вечер — по паре… штучек,
мастериц прикладной любви.
О, как рады заполнить нишу,
влиться в «правильные» ряды!..
…На проспекте безногий нищий
папиросный пускает дым.
И, как будто ища ответа,
смотрит молча на облака,
держит в баночке звон монетный,
и покашливает слегка…
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
