Григорий Медведев. В ЭТОМ ВРЕМЕНИ ГОДА

* * *

А моря нет, как не бывало
Андрей Болдырев

Море есть, но не видно отсюда –
заслоняют Воронеж, Ростов –
журавлиного пункты маршрута,
остановки ночных поездов.

И бывает, что в пыльном предместье
как-то вдруг, ни с того ни с сего
ты подростком за тысячу двести
километров почуешь его.

Различишь, еще не узнавая,
глуховатый ракушчатый звук.
Рядом станция здесь узловая
пропускает составы на юг.

Как в плацкарте – на перышках вострых
под щекой – неустойчивый сон.
За Азовом меняется воздух,
насыщается солью озон.

Поутру задувает с пролива,
еще тусклые звезды видны,
и покачивается крапива
слева у станционной стены.

* * *

Стрекоза отлетает своё, но едва ли исчезнут стрекозы.
Заполняются прочерки в перечнях у бытия.
Всё тучней виноград, напоследок вбирающий солнце и грезы,
так ли важно, я выпью вино потом или не я.
Вечерами клубится туман, а наутро ржавеют вершины.
Холодок по хребту ощутимее, что уж скрывать.
Это осень спускается с гор, продираясь сквозь дебри ожины,
чтобы утлые листья с прибрежных платанов срывать.
Уже музыка раньше смолкает в ночных ресторанах вдоль бухты.
Убавляют кондиционеры капель и не слышно цикад.
К сентябрю себя чувствуешь здесь старожилом как будто,
хотя взял эти месяцы, как гидроцикл, напрокат.
И пока я среди тех, чьи смуглые бедра, предплечья, ключицы
покрывает неспешно соленым налетом волна, –
у кого накануне зимы, у какой стрекозы научиться
красоту удержать мне, в которую смерть вживлена?

* * *

…цветочка уж нет!
Батюшков

Еще зачем-то помню, как
цвели под окнами пионы,
и бронзовки возились сонно
в их полнокровных лепестках.

Лежала вся моя земля
как будто в праздничных обновах
белесых, розовых, бордовых
до самой груды горбыля.

И запах в солнечные дни
безветренные плыл над грядкой
щемящий, душновато-сладкий,
июню тленному сродни.

Теперь пионов нет, щавель
разросся дикий (или щавель),
чей год от года сухощавей
лист, и лютеет муравей.

И время растворяет те
приметы с хрупкой сердцевиной
в своей, не знаю, муравьиной
щавелевой ли кислоте.

* * *

Счастья нет, но есть зима и море.
Долго-долго ехали на юг.
Паузы в ненужном разговоре
заполнял колесный перестук.
Взяли чаю у широкоскулой
проводницы, но не стали пить.
Всматривались тщетно в тьму за Тулой,
в Курске выходили покурить.
Бабы на казачьем полустанке
продавали рыбу и вино.
Ветер пахнуть начинал с изнанки
водорослью, преющей давно.
Будто из тяжелой серой пряжи
море ткал отлаженный станок,
и сукно шинельное на пляже
собиралось складками у ног.
Древние скрежещут шестеренки,
проворачиваются валы.
На бесхозном лежаке-шезлонге
рядом посидим невеселы.
День кончался, нависала морось,
и, ладони спрятав в рукава,
мы безлюдной набережной порознь
уходили. Года через два
я ракушку за подкладкой куртки
вдруг нащупаю и пальцы обожгу.
Волны волокли медуз, окурки,
перья чаек, щепки, шелуху.