ВАСИЛИСА, ДОЧЬ ВАСИЛИСКА
Мой дед рассказывал, что назвали нашу деревню Каменкой после одного чудного случая. До этого, дескать, обычная деревня была, ничем не примечательная. Да и камней у нас сроду не водилось, только песок да суглинок.
Жила в нашем лесу Медведица. Никого она не обижала. Даже наоборот. Кому дорогу из леса показывала, кого на ягодные да грибные полянки выводила. Справедливая была, да и люд с ней в ладу. Угощения носили, задабривали.
Однажды услыхали в деревне жуткий звериный рев. Испугались. А Архип, местный дурак, заплакал вдруг горькими слезами и сказал: «Нету больше нашей защитницы и кормилицы, некому нас теперь сберечь».
И в лес рванул, сказал, что договор у него с Медведицей был.
К ночи Архип не вернулся. Мужики в лесу видели следы медвежьи, но незнакомые, огромные. Деревья поваленные да зверье растерзанное. Решили, что заявился в лес другой медведь да погубил их Медведицу.
Ходили за ним, пытались выследить, но так и не нашли.
Зато следующим утром на пути к деревне сыскали Архипа, не одного, а с медвежонком на руках. Архип сказал, что малыша звать Аг и что будут они теперь вместе жить. Люди поохали, мол, подрастет, окреп – нет, всей деревней будем бояться. Да делать нечего, приняли.
Архип с медвежонком возился, как с малым дитятком. Говорил с ним, в игры играл, грамоте учил. Смеялся люд, видать, сдурел окончательно.
Аг долго в деревне прожил, вырос из него крупный медведь. Малышня его обожала, да и взрослым он полюбился. Добрый был, деревню от всякого зверья охранял да за детками приглядывал. Только однажды пропал мишка. У Архипова двора забор худой был, на том и порешили, что в лес ушел, поди, домой потянуло.
А через пару дней у Архипова дома пар – нишку заметили. Местные все его вопросами донимали, кто такой, откуда пожаловал.
А он отмалчивался. Архип деревенских успокоил, сказал, мол, это сын его, Петром величать.
Настоящий переполох в деревне был. Какой еще сын у Архипа-то? Какая ж дура на такого позарилась? Да делать нечего, приняли парня. Тем более крепкий он был да работящий.
Полюбилась Петру девушка Лизонька, дочка местного кузнеца. Да и Лиза на Петра заглядывалась. И решил Петр к кузнецу в подмастерья напроситься, чтоб к любимой поближе быть.
Петр дельным работником оказался, все у него в руках ладилось, да и денежки кое-какие водились. Потому, когда пришел он просить Лизонькиной руки, кузнец долго не спорил. Только сказал, что работы теперь жениху вдвое больше станет, ибо дочь его должна в достатке жить.
Так к лету и свадьбу сыграли, и избу сколотили, да стали поживать. А к осени родню обрадовали, чтоб ясли готовили.
Все у них ладилось, дом – полная чаша.
Лиза на глазах круглела да румянилась.
Петр трудился, чтоб у маленького все было.
И жену не забывал радовать.
Стоит как-то раз в дверях, в ладони сжимает тряпочку, перетянутую веревкой, и улыбается. А там маленькое зеркальце в резной шкатулке. В те времена зеркала были большой редкостью, стоили недешево.
Лизонька от счастья повисла у него на шее да целовала долго- долго. А потом прихорашиваться стала. Села к окошку да смотрит на себя. То косу поправит, то брови нахмурит, то губки бантиком. Взглянула Лиза в зеркальце на Петра, тот за спиной у нее стоял, и замерла.
Петр сначала решил – дурачится. Потом подошел, расшевелить пытается, а она ни в какую. Холодная вся, не дышит. Он за лекарем рванул, да все без толку. Непонятная какая-то хворь, вроде и сердце бьется, а дыхания нет. Лекарь ее осмотрел, сказал, что помочь не может, дескать, не жилец она.
И показал Петру, как от кончиков пальцев у Лизы расползаются мраморного цвета пятна.
Петр с женой до утра просидел, пятна слились и доходили уже до запястий. Тогда он запряг коня и двинулся в путь, искать помощи в чужих землях.
Полмира объехал Петр, и в горных монастырях бывал, и в северных лесах, да только ответов нигде не нашел. Тогда ударился он в гулянки. Напивался до одури, потом отходил полдня, а вечером все сызнова.
Так и сгинул бы, да однажды встретил в корчме незнакомца. Странный то был старик. Видно, что не злой, но местный люд стороной его обходил. Петр угостил старика настойкой да хлебом. Тот поблагодарил да в глаза ему взглянул. Петра как молнией прошибло, сразу протрезвел и вспомнил, зачем в долгий путь пустился.
Старик его внимательно оглядел и произнес:
– Знаю я, кто ты такой…
Петр решил, что незнакомец обознался.
Он представился и о беде своей поведал.
– Я не об имени твоем говорю, а о том, кто ты есть. И кем был, – бубнил старик. – Мы, волхвы, такое дело чувствуем. Но здесь люда много, чтоб эдакие вещи обсуждать.
Он встал и махнул Петру рукой, мол, «за мной». Они прошли через узкий пролесок к обветшалой избе. Волхв пригласил войти и печку растопил.
– Ну и кем родился? – поинтересовался старик и протянул Петру кружку.
Петр глотнул студеной воды.
– Знаю я, ваши людьми никогда не рождаются.
– …медведем.
Рассказал тогда Петр волхву все, что помнил. Все, что ему Архип рассказывал. Как был он медвежонком, как Архип спас его, да поведал, что не медведь он вовсе, а оборотень-василиск. Как сказывал, что василисков не так много на земле осталось и что могут они сами выбирать, кем им быть. Как завещала Медведица, что на семнадцатый год станет он, кем пожелает, хоть человеком, хоть зверем, хоть змейкой проворной. Как он в лес ушел и как решил стать молодцем, потому что с Лизой быть хотел.
– Что же маменька тебе про отражения ничего не объяснила? – пробурчал старик. – Нельзя василискову отражению в глаза смотреть – вмиг окаменеешь…
Взревел Петр диким голосом, выскочил из избы. Обратился в огромного медведя и побежал, ломая кусты да деревья, перепрыгивая реки да овраги, в сторону родной деревни.
Волхву жаль было парня, да ведь не знал никто лекарства от взгляда василискова.
Редкие это существа были. У нас лишь волколаков да леших порой поминали.
Долго бежал Петр, исхудал да, казалось, обезумел. Как до дома добрался, лапой дверь в избу выбил, вошел, а Лиза все сидит на лавке. В ночи точно живая. Петр подошел ближе, увидел лицо ее мраморное, взвыл, лапой размахнулся да и разбил на мелкие осколки.
И стал реветь пуще прежнего, только смотрит, среди камушков да осколков лежит, калачиком свернувшись, маленький медвежонок. Совсем не каменный, теплый и живой.
Петр калачик поднял зубами да убежал в лес.
Говорили, что много зим минуло с тех пор, только однажды заявилась к Архипу девица- красавица. Да такая, что все парни местные у них под окнами время коротали.
Архип сказал, мол, внучка его. Василисой звать. Людей уже не удивить было, так и приняли. Девушка ему по хозяйству помогала, сам-то он уже стариком был.
Вокруг деревни нашей с той поры стали жилки каменные находить. Грамотные люди говорили, что доломитовые мраморы это, не иначе. Каменщики в деревню потянулись.
С тех пор и прослыла она в округе Каменкой.
А Василиса потом замуж вышла за Ваньку- кожевника. Детишек много нарожали, дружные были. А зеркал у них в доме не водилось, в то время они большой редкостью были.
СПОЛОХИ
Огненными бутонами вспыхивают сполохи, на горизонте стоит стена из пламени.
А небо! Небо-то… Кровавые разводы на песочного цвета полотне. бабы бегают, кричат, суетятся. Некоторые воют белугами, дескать, не ждали, только приданое доткали, только детей родили…
Да только лукавят. Ждали еще с прошлого лета, оттого и ходили весь год ленивые и нерасторопные, никто ни за какое дело не брался.
Каждому в детстве рассказывали, что на нашем веку зацветут сполохи. бывало, нашкодишь, бежишь домой, уткнешься носом в юбку, а мамка и говорит: «Опять, баловник, чего учудил?» А ты отнекиваешься, мол, не было. «Ну, ничего, – говорит, – вот начнут созревать сполохи, тогда и посмотрим».
Вот и старался каждый стать лучше, честнее, добрее. Потому как когда сполохи зацветают, то жар от них такой идет, что и все вокруг начинает гореть: лес горит, поле горит, даже камни; но огонь затихает, и деревья снова выпускают почки, а рожь с пшеницей – первые побеги.
Животных огонь не трогает: ни лесного зверя, ни домашнюю скотину, ни птицу, ни ящерку – уж больно чистые у них помыслы.
Только человека не щадит: мало кто огонь переживает, но те, кто остаются – достойные.
Так и живут потом, прошедшие через огонь. Семьи создают, детей заводят, учат их уму-разуму. Да только предостерегают:
«Мы теперь уйдем спокойно, но вы помните, на вашем веку зацветут сполохи».
Вот и случилось: на моем зацвели! Я-то не боюсь: не украл, не убил и мать уважал, выхаживал до последнего после того, как слегла. И за детей своих не волнуюсь. Они у меня хоть и озорные, но никому зла не делали. Вот и сижу, докуриваю самокрутку, жду, пока огонь до хат доберется.
Домов мне совсем же жалко. Мой вон еще отец строил. А я чем хуже? Голова на плечах, руки на месте.
Дочка подбегает.
– Папка, огонь уже к деревне подползает! – Боишься?
Пожимает плечами и бежит обратно, смотреть, насколько пламя продвинулось.
Смелая. И дети бегут с ней, не боятся.
Жарковато становится. Дома загораются, как сухие поленья, которые подбрасывают в костерок. Вот и на нашу крышу занесло искру – значит, недолго осталось.
Странный это огонь – греет, но не обжигает. Дети все резвятся, прячутся за обугленными стенами того, что раньше домами было, играют в салочки. И вроде все на месте: вон мои, Паша и Василиса, вон Петровы близняшки (а самого Петра и не видно, только жена стоит возле хаты), вон Юрьев парнишка. Дружные, радуются.
И я радуюсь за них: на их веку сполохи больше не зацветут, да и на моем тоже.
Странный все-таки этот огонь, от него и телу тепло, и душе. И чувство от него какое-то неясное, приятное. Необычный это огонь, даже не знаю, как описать… благодатный, что ли.
Опубликовано в Южный маяк №8, 2023
