Елена Тарасова. АЛЕКСАНДР

Рассказ

У обыкновенного деревянного забора в нашей полудеревне, где, в сравнении с дворцами и замками, понастроенными постсоветскими богатеями, развалюхами кажутся даже добротные, крепкие дома, стоял очень красивый мужчина. Он напоминал Клинта Иствуда периода расцвета. Да простит меня голливудский актер Клинт Иствуд, но в сопоставлении с этим отечественным образцом слегка перезрелой мужской красоты он просто беспородный велосипед.
Звали это чудо местной природы Александром. Ничто не могло помешать мне подойти и познакомиться, потому что блестящий загорелый торс, широкие плечи, серо-голубые глаза, твёрдые формы гладкого лица просто кричали: «Я герой, я силён и надёжен, у меня есть биография, полная приключений!». Всё это побудило меня вежливо и весьма «романтически» осведомиться, не найдётся ли у него нескольких крепких досок и немного времени, чтобы починить рухнувшую крышу моего сарая. Я не забыла добавить: «Потому что соседям, женщинам и детям нужно помогать». Но через некоторое время я засомневалась, а женщина ли я вообще? Не часть ли я забора и не столб ли бетонный, к которому забор крепился?
Кстати, у калитки, возле которой мы беседовали с соседом, по двум сторонам сияли яркие глазастые календулы. Через забор просвечивали какието растения, сплетения декоративных кустов вдоль дорожки к дому, светились синь, кудрявая белизна, розовые, оранжевые, красные и сиреневые объёмы цветника. На высоком боярышнике маленький птичий базарчик пристроился в ветвях.
Александр, конечно, заговорил со мной. Так как-то и завязалось наше знакомство, незначительное, необязательное. Да. В ремонте крыши сарая мне было отказано, но доски выдать обещали, и даже высокую лестницу, и даже заточенный серп для срезания травы. Женские мои чары были не замечены, что, скорее, меня обрадовало: как только прекрасный мужчина заговорил со мной, продолжать знакомство расхотелось. Нет, не то чтобы он говорил посконно-суконно, матом. Просто это была грубоватая речь простого парня, привыкшего говорить больше с мужчинами, на понятном им языке, очень простого парня, которому слегка исполнилось шестьдесят, но он так ковбоем с русских равнин и остался. Не было ни манер, ни приятных речей, ни располагающего тембра. Была только какая-то выправка: как выяснилось, Александр служил во флоте в молодости. Огромный шрам рассекал живот от солнечного сплетения и глубоко вниз. И, конечно, это была не героическая рана, не след акульих зубов, о чём Александр охотно сообщил мне, а шрам после прооперированной язвы желудка. Пенсионер был прост и говорил всё без утайки, даже про операцию геморроя, которую ему сделали несколько позже.
Мы довольно часто встречались у «мусоровозки», куда все местные жители сносили и свозили на пластиковых тележках бытовой мусор. Бодрый Александр, как на пост, являлся строго каждый день к приезду машины в 11.30 и в 19.30, и я видела его зимой в кабине «мусоровозки», беседующего с «мусорщиком»-водителем, а летом на травке с тем же водителем, сидящим на чёрных покрышках. Они курили и о чём-то живо разговаривали. Иногда весело приглашали подойти меня. Обычно это случалось, когда Александр был в подпитии и менее скован, чем всегда. Посиделки у мусорной машины не казались мне привлекательными, а мой отказ никого не огорчал. Но и без этих посиделок мы довольно часто встречались.
Александр каждый день стоял возле своего забора и глядел куда-то вдаль.
Конечно, он не был похож на Ассоль. И море у порога нашего посёлка не плескалось. Но чего он ждал?
Со временем мне удалось проникнуть и за забор. И даже попасть в дом.
Никаких эмоций как мужчина Александр больше не вызывал. Выслушивала его малоинтересные истории. Вежливо подбадривала, если его настроение было не слишком весёлым. Слушала про недомогания. Разглядывала лекарства и свечи, которые ему выписывали, и которые он доставал из почти пустого холодильника, читала инструкции, давала какие-то незначительные советы, которые особо никому не были нужны. Смотрела, как крепятся эластичные пояса на радикулитную спину ненастоящего красавца. Ведь настоящий красавец не должен рассказывать о радикулите и поить жидким чаем с сухим инжиром, который он выдавал строго по четвертинке. Да, негерой был скуп, чай его был жидок, кофе не вызывал желания его пить, шоколадки были залежалые, не менее полуторагодичной давности со дня своей последней свежести. Александр ещё работал водителем «Газели», которая перевозила какие-то детали, старые сиденья для транспорта, металлические части колёс. Впрочем, где он работал, тоже не интересовало. Так, просто встреча двух кумушек. Он рассказывал, как урезали большими кусками его пенсию, когда он стал её оформлять. Как выяснялось, что там, где он работал, он вроде как и не работал. Где-то не доставало месяца, где-то чего-то ещё. Вежливости хватало, чтобы дослушать — и только. А ещё он не отказывался от бананов. То есть больше трёх раз не говорил грубым голосом: «Да. Нет. Да бери себе, сама съешь!».
Зато за окном… То, что было за окном, — оно начиналось от порога домишки, и от любой стороны забора, от дощатого туалета, от душевой с бочкой на крыше. И это был райский сад. Вернее, райский цветник на одиннадцати сотках земли. Там были все знакомые и незнакомые мне растения, одни росли в каждом огороде, другие не имели для меня названия, да и для хозяина тоже. Он не знал их имён, он просто производил красоту. Изредка, запустив руки в зелёные кудри, свисавшие с высоких бочек, он вынимал крепкие огурцы и отдавал мне пару килограммов с собой, добавляя: «Они мне всё равно не нужны, я их не ем». То есть, получается, он их выращивал тоже для красоты. По законам таинственной симметрии прекрасного пространства в нижней трети райского цветника стоял стройный стожок сена, который он упорно не отдавал никаким соседям на прокорм кроликов. Росли растения, никогда не цветущие, с рисунками и полосками на листьях.
Игольчатые, круглые, непонятные.
По весне, в соответствии с заведённым порядком, Александр выходил высматривать свои паруса в зелёной дали сосен, елей и лиственниц, растущих вдоль улицы. Но завязать с ним разговор не удавалось. Он хмурился и заметно нервничал:
— Некогда мне. У меня посевная.
И суетливо убегал за забор.
Для меня было два Александра. Один — мужичок, простой как две копейки. Много пивший водки и вина в прошлом. Поротый в детстве батей, который запирал его мальчишкой на чердаке за непослушание, где тот почти задыхался от жары и запаха битумных смол, теперь пенсионер, боявшийся свою родную сестру как огня. Потому что отец, опасаясь, что сын пропьёт всё на свете, оформил документы на дом ещё при жизни на сестру. Поэтому Александр жил в доме на птичьих правах и боялся страшно, что его выгонят.
А другой Александр был редким художником, который писал растениями, как красками, сеял в землю семена, сажал корни, клубни и рассаду. Росло всё у всех, но в такой гармонии ни у кого. Не было ничего обывательского в грядках, делянах. Это был элитный редкий сад, цветник. И зелёные плоды антоновки в траве только дополняли картину.
А как-то Александр сам зазвал меня к себе и стал поить вялым чаем, доставать несвежий шоколад и чёрствый инжир и как обычно рассказывать про геморрой, видимо, ему казалось, что это выигрышный рассказ, потому что при словах, что на операции было море крови, я делала большие глаза.
Так, пирком да за свадебку, хозяин, потчуя чаем, стал говорить о докторе, который прописал ему сексом заниматься, а «тык бы я ни-ни», зачем, мол, ему всё это. Ну, я вежливо покивала, пока не стала понимать, что все эти речи как-то относятся ко мне лично. Засобиралась домой.
— Дык ты погоди. Я вота подумал, что ты одна и я один. Так могли бы и полечиться. Доктор вота прописал.
— Саша. Вот доктор прописал секс, пусть и выдаст по рецепту. А я тут ни при чём.
— Так вот оно, доктор мужчина.
— А я не клизма, которую можно купить в аптеке.
— Так вот я один, и ты одна вроде.
— Да, одна, но не резиновое изделие. А клизму могу помочь купить через Интернет, если в секс-шопе дорого или стесняетесь. Или поухаживайте за женщиной. Цветочки ей подарите, в кино сводите, в театр.
— Неее, — засмущался Александр. — Я не по этой части.
— А по какой?
— Ну, там в театр или кино — это не по мне. А цветов я тебе скок хошь наломаю вон во дворе.
— Так я, Саш, не о себе. Я о женщине, с которой вы познакомитесь, поухаживаете, и, может быть, женитесь.
— Неее. Это не по мнеее…
Мы печально вышли из дома, и я в последний раз взглянула на сад. Не сдержалась и восхитилась садом, самим Александром, сказала ему самые высокие слова о его невероятном искусстве. И в тот же момент была повалена на стог сена. Где, угрожая милицией, крича и отбиваясь, как графиня из старого анекдота, вывернулась как-то из-под рослого простоватого красавца.
Не буду после этого говорить о своих мыслительных способностях. Ну, в общем, сама дура. Всё со мной понятно. Графиня отравилась. Женщину во мне оскорбили, пригласили на роль медицинской клизмы. А потом бросили в стог, с которого я на карачках уползла и убежала. После этого я постаралась больше не выносить мусор «по часам» к мусоровозке и с Сашей не встречаться даже случайно.
По весне я посадила в маленькую грядку горсть семян календулы, которые сорвала когда-то с разрешения Александра с его цветочных полей.
Неожиданно семена все до одного взошли. И всё лето ясными солнечными глазами цветы смотрели на мир. На меня. На кошек и собак, забегавших ко мне за ограду. И, кажется, я не собрала семена.
Несколько раз мне пришлось возвращаться домой во время приезда машины, забиравшей наш мусор. Водитель был один. Александра не было.
Я жалела, что Александр так всё испортил, а я лишена возможности заходить в райский садик. Потом появилась сестра. Красивая, элегантная женщина. Она входила и выходила иногда из калитки. Иногда со строителями, иногда с сыном, похожим на неё как две капли воды. Всё-таки выгнала бывшего пьяницу брата. Набравшись смелости, довольно резко я спросила, куда переехал Александр. Она ответила, что, к сожалению, он умер 17 апреля. А был уже ноябрь. Коричневым профнастилом загородили райский сад.
И там нет никого, кроме строителей, которые так и остались зимовать. Птичий базарчик переехал куда-то с боярышника. А птиц никто и не кормит.
Александр покупал в месяц четыре килограмма пшена и килограмм сала для синичек. Теперь кормлю птиц я, кто же их покормит? Я прибила пластиковую бутыль с окошком к своей раме и насыпаю туда пшено.
Господи, прими Александра садовником к себе в сады рая, в светлый сияющий Град, если не сможешь простить. Ведь дети его знать при жизни не хотели, да и были ли на похоронах? Но прими его садовником, и Ты не пожалеешь.