СВЕТ
Не унывая, не скорбя,
Не на правах пророка
Я говорю: там без тебя
Мне будет одиноко.
Ты тоже станешь сам не свой,
Когда в дали безвестной,
Растерянный, ещё земной,
Задержишься над бездной.
Но парой слов через пробел
Мы ощутим друг друга,
И отойдём от старых тел,
Как лошади от плуга.
Минуя ультрафиолет,
Войдём в ничто иное,
Как в состояние, мой свет,
Сквозное, затяжное.
Возникнет ангел, весь в золе,
И приведёт нас в чувство,
В котором жили на земле:
Я – письменно, ты – устно.
Вернёт нам разум и язык,
И памяти немного.
Он шестикрыл и многолик,
Он знает имя Бога.
Погасит яростный огонь,
Души в тебе не чая,
Чтоб не обжечь крылом ладонь,
С моею разлучая.
И поведёт, как сына в сад,
Где остаются дети
С Отцом. А прочим светит ад.
Но главное, что светит.
КОСАРЬ
Мне в детстве всё сходило с рук,
Но присмирел мой дух свободный,
Когда пошла гулять на луг
К реке Ухте в поселке Водный.
Точили косы мужики,
На вид суровы и дремучи.
А старший, солнцу вопреки,
Бледней, чем снег, мрачнее тучи.
Жену на днях похоронил,
Остались дети и скотина.
И чует дрожь зелёных жил
Спасительная гильотина.
Он взял меня в ученики,
Наладил взмах, расправил плечи.
И дружно свистнули клинки
По-человечьи.
Открыв мне тайну ремесла,
Чужая скорбь чуть подкосила.
С ладоней кожица сошла,
Как, впрочем, раньше всё сходило.
Пусть твари Божии в хлеву
Узнают, кто за них в ответе:
Он лихо косит жизнь-траву
Косою, отнятой у смерти.
* * *
Твой мир живуч и неподделен.
Как не похожи на меня
Лесная матовая зелень
И красноватый блеск огня.
Однажды я поверю в чудо,
Пока в одном Ты убедил –
Что жизнь моя живёт повсюду,
А смерти Ты не сотворил.
И я травы закину в ясли,
Коня за шею обниму.
Он весь – душа. Но тем прекрасен,
Что не подобен никому.
ШАРИК
Не будет встреч, не будет и разлуки,
Зато в избытке воля и покой.
И скальпелем воспитанные руки
Не дрогнут над бумагой и строкой.
Бесчувственными к боли существами
Душевных излияний избежим.
Я буду оперировать словами
И вовремя накладывать зажим.
Вдоль раны или пропасти – по краю –
Шажок, стежок, короткий, обвивной.
Как чисто и светло я выгораю
Под лампой в девять лун – бестеневой!
И с помощью крючков и закорючек
Увечья превращаю в тишь да гладь
Чернилами от шариковых ручек,
Способными без света выгорать.
Веду их до надрыва, до распада,
Как в мякоти викриловую нить
По кругу хирургического ада.
– Как Шарик, доктор?!
– Шарик?.. Будет жить.
В ЛОДКЕ
Ни на кого не уповая,
Лес полыхал и вдруг потух.
И носится листва сухая
Над водами, как Божий дух.
И высь бессолнечна, безлунна,
И свет ещё не сотворён.
Но страшный мир уже задуман
И отражён.
И ветром высушены вёсла,
Тревога плещет через край.
Зачем же ты сюда ниспослан?
Всмотрись поглубже, вспоминай.
Там тоже выдалась погодка
Такая, что бросает в дрожь.
Там перевёрнутая лодка,
Ты в ней плывёшь.
СЫН
Казалось бы, из пёстрой мишуры –
Из ягод, шишек, веток и коры,
Из листьев цвета золота и меди
Слепила я осеннего медведя.
Мой ласковый, он принял жизнь всерьёз,
Совал во все дела черничный нос.
Играл в тазу с водой, был прост в уходе,
Шумел, шуршал, как свойственно природе.
Подрос и загудел: – Простимся, мам.
Разломимся, как ветвь, напополам.
Пойду туда, где сосны рвутся в небо,
Я былью стану там, а здесь я небыль.
Качнулась, захрустела: – Что ж, пора!
Сдалась тебе вся эта мишура.
Храни моей любви смолистый запах
В еловых коготках на мшистых лапах.
Сейчас бы колыбельную запеть.
Под жемчугом спят золото и медь.
А я живу, с бессонницей не споря,
Как свойственно не спятившим от горя.
А я за упокой спою весной,
За чёрный драгоценный перегной.
За небеса, пронзённые сосной,
За птиц, что сложат крылья за спиной.
За то, что по щекам – смола и мёд.
Но если веришь – мёртвый оживёт.
* * *
Снежинки догорели на лету,
И сумрачнее стал мой тёмный город.
Поверь, я даже в холоде цвету,
И столько вижу, что ослепну скоро.
Хочу успеть кого-нибудь слепить,
Иначе для чего так много снега?
И нежности, способной оживить
Цветы, слова и даже человека.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №36
