Елена Баранчикова. НЕЗАБУДКИ

Эссе

Ночью поезд несется бы­стрей, нагоняя дневные опоздания, наш последний ва­гон изрядно мотает на поворотах. «Под стук колес ко мне приходят сны»… Вспоминается описанная ещё Гиляровским жуткая Кукуевская катастрофа позапрошлого века на перегоне Чернь – Мценск, у станции Бастыево, неподалеку от родовой тургеневской усадьбы в Спасском-Лутовиново.
От ливня трубу под насыпью вырвало, семь вагонов почтово­го поезда провалились в пустоту. Тогда погибли 42 человека, в их числе оказался племянник Ивана Тургенева. От этого известия бра­та писателя разбил паралич. Спу­стя несколько дней после трагедии Тургенев скажет: «Мне постоянно мерещатся эти несчастные, задо­хнувшиеся в тине, и хотя отрытие их теперь, конечно, ничему не по­может – но я весь горю негодо­ванием при мысли, что в течение нескольких дней ничего не было сделано!»
Ликвидировали последствия с неимоверными усилиями, поток воды не прекращался, засасывая в трясину обломки вагонов, людей. Эти события послужили основой рассказа Чехова «Тайны ста со­рока четырех катастроф, или Рус­ский Рокамболь».
В основу стихотворения Не­красова «Железная дорога» – стро­ительство дороги Орёл – Москва. В черте Москвы каждая верста обо­шлась в 140 тысяч рублей. В стро­ительстве тогда помог орловский предводитель дворянства Алек­сандр Васильевич Шереметев.
В Орле после шума и дорожной кутерьмы окутывает ночной покой и прохлада широкой привокзаль­ной площади с тёмным силуэтом семиметрового взлетающего орла, широко распростёршего свои кры­лья. Его топиарная фигура сделана из экологически чистого однолет­него растения кохия.
С названием города связана ле­генда. В 1566 году по указу Ивана Грозного для охраны границ Московского государства от набегов крымских татар строили город­скую крепость. У слияния Оки и Орлика с вершины дуба, который стали вырубать, слетел орёл. Один из мужиков сказал тогда: «А вот и хозяин». Царь повелел назвать го­род именем гордой птицы. Об этом написано в Никоновской летописи: «Того же лета повелением государя царя и великого князя Ивана Васи­льевича всея Руси поставлен бысть город на поли на реке Орлее».
Иван Бунин в книге «Жизнь Арсеньева» описал орловский вок­зал и сам город: «Думал я о том, что вот, как это ни странно, скоро и цель моего путешествия, тот са­мый Орёл, которого я ещё почти никак не представляю себе, но ко­торый уже одним тем удивителен, что там, вдоль вокзала, – великий пролёт по всей карте России: на север – в Москву, в Петербург, на юг – в Курск и в Харьков, а глав­ное – в тот самый Севастополь, где как будто навеки осталась молодая отцовская жизнь…
Случалось, я шёл на вокзал. За триумфальными воротами на­чиналась темнота, уездная ночная глушь… Полевой зимний ветер уже доносил крики паровозов, их шипение и этот сладкий, до глу­бины души волнующий чувством дали, простора запах каменного угля. Навстречу, чернея, неслись извозчики с седоками – уже при­шёл московский почтовый?.. Буфетная зала жарка от народа, огней, запахов кухни, самовара, носятся, развевая фалды фраков, татары-лакеи… За общим сто­лом – купеческое общество, едят холодную осетрину с хреном скопцы… В книжном вокзаль­ном киоске было для меня всегда большое очарование, – и вот я, как голодный волк, брожу вокруг него, трясусь, разглядывая над­писи на жёлтых и серых кореш­ках суворинских книг. Всё это так взволновывает мою вечную жаж­ду дороги, вагонов и обращается в такую тоску по ней, с кем бы я мог быть так несказанно счастлив в пути куда-то, что я спешу вон, кидаюсь на извозчика и мчусь в город, в редакцию…»
Об орловском вокзале надо сказать особо, это один из самых красивых вокзалов в стиле рус­ского классицизма. На противо­положной стороне перрона – две каменные галереи, своей отчетли­вой пронзительной белизной они фосфоресцируют на тёмном фоне. Башенные часы, расположенные посередине, исполняют красивую мелодию Первой симфонии Васи­лия Калинникова.
В 1868 году было построено локомотивное депо, названное по­сле революции в честь члена ЦК Якова Свердлова, оно сохрани­лось. В марте 1919 года, когда тот возвращался в Москву из Харько­ва, поезд был вынужден остано­виться – орловские железнодорож­ники бастовали. Тогда был силь­ный голод, они требовали, чтобы Свердлов вышел к ним. Когда он сделал это, в него тотчас полетели уголь и поленья. Свердлов поте­рял сознание и упал, охрана завя­зала драку. Будучи уже больным, он через неделю скончался в Мо­скве. В том же году и станция, и город переходили в руки белой ар­мии Деникина. После войны в вос­становлении вокзала участвовали пленные немцы, они мостили цен­тральную улицу брусчаткой.
… Ночные звуки то обрыва­лись, то застывали на каких-то длинных, протяжных, тягучих но­тах, слух улавливал доносящийся монотонный шум проезжающих такси.
Вспоминались строки апухтинского романса «Ночи безум­ные»:

Вкрадчивым шёпотом вы заглушаете
Звуки дневные, несносные, шумные…
В тихую ночь вы мой сон отгоняете,
Ночи бессонные, ночи безумные!

Поэт родился в Орловской гу­бернии в небогатой дворянской семье с древними корнями, вос­ходящими к Франции, жил здесь в своём родовом имении.
Сколько их, замечательных «дворянских гнёзд», разбросан­ных по Орловской губернии, сни­скавших этим удивительным ме­стам подлинную славу! В Орёл надо ехать со свободной душой, свободной от виртуальных реалий современной жизни, бытовых и семейных неурядиц, чтобы не спе­ша обойти центр города, побывать в доме Н. Лескова и Л. Андреева, съездить к И. Тургеневу в Спас- ское-Лутовиново, в Нарышкино – к А. Фету, посетить музеи И. Буни­на и Т. Грановского, М. Пришвина, И. Новикова. Здесь, в Орле, родил­ся Б. Зайцев, сюда в 1832 году был определён советником Ф. Глинка.
С городом связаны имена Д. Писарева, Марко Вовчок, П. Сто­лыпина, М. Бонч-Бруевича. Вме­сте с родителями в усадьбе деда с материнской стороны Ивана Пе­тровича Вульфа, орловского гу­бернатора, чей потомок Дмитрий Алексеевич Вульф был её вну­чатым племянником, тут жила и Анна Петровна Керн (урожденная Полторацкая) – русская дворянка, известная по роли, которую играла в жизни А. Пушкина.
Наверное, нет в России такого города, где бы не стоял памятник Пушкину, в этом заложен глубин­ный смысл. По традиции назнача­ем встречу с Орлом у бюста вели­кому поэту.
Рядом с «польским» корпусом Орловского пединститута – памят­ник Сергею Есенину. Его взор об­ращён на здание, что расположе­но наискосок, туда, где когда-то была усадьба жены поэта Зинаиды Райх, здесь родилась их дочь Та­тьяна. Сейчас на этом многоэтаж­ном здании – мемориальная доска с барельефом Есенина, тут разме­стился частный музей поэта. В нём хранятся письма Шаганэ к орлов­скому учителю Н. А. Алхимову и письма В. А. Туинову от сестры Есенина Александры и дочери Та­тьяны, его посмертная маска.
Мимо памятника композитору Василию Калиникову доходим по бывшей Кромской до сквера А. П. Ермолова, прохожие кормят голу­бей. Стоит лишь бросить крошки вкусного орловского хлеба с ро­мантичным брэндовым названием «Дворянское гнездо», как тотчас отовсюду слетаются радостные курлычущие стайки.
Неподалеку от магазина «Дам­ское счастье» в центре сквера установлен камень, на котором миролюбиво устроилась голубка, с любопытством осматривающа­яся по сторонам. «На этом месте будет установлен памятник вы­дающемуся военному и государ­ственному деятелю России, гене­ралу от инфантерии, артиллерии, дипломату, герою Отечественной войны 1812 года, нашему земля­ку Алексею Петровичу Ермолову (1777 – 1861). Камень установлен 4 июня 2002 г. в день 225-летия со дня рождения А. П. Ермолова». Давно уже сидят на нём птицы, на­верное, чего-то ждут.
Идём по Карачевской улице к памятнику Николаю Лескову и Михаило-Архангельской (Успен­ской) церкви, в которой был кре­щён Леонид Андреев. Мимо быв­шей гимназии (сейчас это один из корпусов университета) и театра «Свободное пространство» (быв­шая городская дума) – к колорит­ным старинным торговым рядам на Гостиной улице. Подходим к самой старой церкви – Богоявлен­ской, к ней пристроили колоколь­ню, когда-то здесь был кукольный театр.
Идём в ногу со временем, по­всюду атрибуты современной жиз­ни – рекламные растяжки, изо всех почему-то запоминается слоган: «Как я провёл Интернет этим ле­том».
Проходим мимо знаменитого часового завода «Янтарь», в 90-е он прекратил своё существование. Памятник жертвам радиационных катастроф производит довольно странное впечатление – непонят­ное сооружение, его окрестили «цирроз печени».
Названия многих улиц харак­теризовали сословие их обитате­лей, многие сохранились: Большая Дворянская, Верхне- и Нижне­Дворянские, Большая и Малая Ме­щанские, Прядильная, Кузнечная, Пушкарская… Когда-то здесь были улицы Подострожная, Заострож- ная, Институтская, Пожарная, По­роховая, Гостиная, Казарменная.
На берегу Орлика у места ос­нования города высится ещё один памятный камень. Наконец вы­ходим к стрелке – месту слияния Орлика и Оки, взору открывается изумительное пространство – реч­ной русский безбрежный простор, которому, кажется, нет конца. Зе­лень смешана с водой, она плывет в ней, отражается и переливается, превращаясь в зелёную волну, тут же рядом в воде плывут, ласково играя и кувыркаясь, белёсые обла­ка, обгоняя друг друга, они летят и по небу, как наши мечты и же­лания.
Проходим по висячему мосту, оказываемся в парке, где в стожке сена в изгнании, вдалеке от собра­тьев чутко и настороженно дрем­лет косуля. Дальше наш марш­рут пролегает мимо кинотеатра «Победа», что на бывшей Волхов­ской улице. На этом месте была когда-то Георгиевская (Сретен­ская) церковь, где крестили Бориса Зайцева. За зияющей пустотой вы­сится сумрачная тень поклонного креста, в нём вся скорбь и величие русской души.
В канун праздника Петра и Февронии повсюду проносятся свадебные кортежи с прикреплён­ными сзади жестянками, отбива­ющими современный ритм, се ля ви, этот аккомпанемент – не вальс Мендельсона.
Молодожены стайками выпар­хивают из дорогих авто, опоясан­ных многочисленными лентами, букетами и рюшами, фотографи­руются у памятников знамени­тым орловцам. Милые, на первый взгляд, «непристойности», наваж­дения и соблазны, когда молодым кажется, что в мире всё возможно и дозволено. Пара в экстравагант­ных ковбойских шляпах забирает­ся на скамейку, где сидит Лесков, другие радостно обнимаются с памятником Тургеневу. В произ­ведениях писателя все когда-то не были по-настоящему счастливы. Будут ли счастливы эти милые ор­ловские девушки?!
Направляемся к Тургеневско­му бережку, к памятнику писате­лю. Очень любивший Тургенева Лесков собирал сведения о нём, записал свидетельство обывателя – няньке приказывали вывозить его в коляске на обрывистый берег Оки, чтобы он чувствовал воду, пространство, воздух. Оттуда по­шло название «Тургеневский бере­жок», на котором писатель остался сидеть до сих пор.
Тургенев родился в 1818 году в Орле в тургеневской городской усадьбе, в доме, напоминающем букву «глаголь». Крестили его в Борисо-Глебском соборе, который не сохранился, как не сохранился и дом его матери, Варвары Пе­тровны. Крестным отцом был Ува­ров – командир полка отца.
Кружим по городу, отыски­вая места, отмеченные историей. Через городской парк, где у вхо­да из зелёных насаждений сдела­ны фигуры слонов, идём к улице Салтыкова-Щедрина. На месте нынешней больницы была Бори­соглебская церковь, там крестили Тургенева. О том времени напоми­нает несколько вековых деревьев, которые знают всё, но уста их сом­кнуты, они ничего не расскажут, лишь задумчиво шелестят листвой и напоминают о далеко ушедшей от нас прошлой жизни.
На углу Полесской – железный Феликс отполирован до блеска, он сидит в кресле у здания ФСБ, словно приглашая к разговору. По­сле начала первой мировой войны Дзержинского увезли из варшав­ской тюрьмы в Орёл, где он отбы­вал каторгу за побег из сибирской ссылки, в 1916 году его перевели в Таганскую тюрьму в Москве.
На улице Тургенева находи­лась усадьба, где родился Иван Тургенев. На многоэтажном зда­нии – мемориальная доска. Напро­тив – дом Талызиных, где снимали квартиру дворяне Гальские. Вла­димир Львович Гальской, один­надцатилетним ребёнком выве­зенный из Орла, поэт русского за­рубежья, похоронен в 1961 году в Касабланке. На здании областного управления внутренних дел – до­ска с барельефом, свидетельству­ющая о встрече генерала Ермоло­ва с Пушкиным. В самом конце улицы – дом купца Бакина, рядом – бюст Фета.
Здание архитектора Тибо-Бриньоля, зажатое с одной стороны массивным корпусом торгово-эко­номического института, а с другой – зданием больницы. Дворянское гнездо – символ города, дом Лизы Калитиной в плачевном состоя­нии, он огорожен забором. Смо­треть на него без содрогания про­сто невозможно, пройдёт ещё не­много времени, от дома, похоже, не останется следа.
Неподалеку от беседки-ротон­ды – бюст Тургенева, на его шее повязан длинный бант, он улета­ющей волной развевается на ве­тру меж берёз, плотным кольцом окруживших писателя, лента ино­гда запрокидывается высоко над его головой, создавая белоснеж­ный метущийся ореол. Ветер на­гоняет тучи, они опускаются над Окой, над домами и ракитами, приближая к нам небо, ощутимо его дыхание. Вечереет, доносится запах воды и звуки с противопо­ложного и такого близкого поло­гого берега.
То и дело пересекая по мост­кам Оку и мелководные заводи Орлика, можно долго бродить по окраинам и закоулкам с уцелев­шими ещё кое-где деревьями, му­дрыми великанами, покосившими­ся деревянными домами, которые тоскливо провожают проходящих своими резными окнами-глазница­ми. Полной грудью вдыхаем воз­дух, напоённый русской стариной, витающей здесь, сидим под ивами с томиком Бунина, который в «Ор­ловском вестнике» начинал лите­ратурную деятельность, дожида­емся сумерек, ждём, когда лугови­ну укроет туман, скоро он начнёт опускаться в низины, стелиться, собираясь полосками и облачками у кочек и вдоль оврагов.
У каждого орловца есть своя Лиза Калитина. В архивах писате­ля-эмигранта Иосифа Калиникова найдена рукопись его отца – Федо­ра Калиникова, сына дьякона клад­бищенской церкви, – «Семейная биография», которую 1927 году он выслал сыну в Прагу. В ней упо­минается игуменья Серафима, в миру – Варвара Соковнина, при­надлежавшая к древнему и богато­му роду. Узнаём тайны орловского некрополя.
После смерти отца шестнадца­тилетняя девушка с верой в сердце определилась в Севский Троицкий девичий монастырь, почти чет­верть века она была настоятельни­цей Введенского монастыря, что был на Волховской улице. Молва о духовных подвигах Серафимы до­стигла столицы, о ней знала сама императрица Александра Федо­ровна.
Серафима умерла 3 января 1845 года. После отпевания при стечении народа тело почившей опустили в склеп недалеко от кладбищенской церкви, укрыв чугунной плитой. Рассказывали о чудодейственной силе игуменьи. Троицкое кладбище, где она была захоронена, посещали больные, служили панихиды, с могилы бра­ли землю, зашивали в ладанки и носили на шее как спасительный талисман.
По желанию монастырской игуменьи Антонии была устроена усыпальница, куда хотели пере­нести бренные останки Серафи­мы. В назначенный день кладбище оцепили, явился пристав во главе с полицмейстером, прибыла игу­менья с причтом, двадцатью мо­нахинями и монастырским хором. Монахини предполагали найти нетленный прах, но к началу рас­света, к трем часам, докопавшись до праха, нашли только несколько костей, неизвестно кому принад­лежащих.
Так узнали о том, что прах игу­меньи Серафимы так и остался под полом церкви в правом приделе Троицкого кладбища. На этом же кладбище был погребён когда-то прославленный Алексей Петрович Ермолов, они похоронены рядом. Захоронение генерала отмечено указателем, а место погребения игуменьи Серафимы, образ запе­чатлён в романе «Дворянское гнез­до», известно немногим.
О смотрителе тургеневского музея Евгении Васильевиче Про- це можно с уверенностью сказать, что он, действительно, знает всё и вся, о Тургеневе, не только о нём и его окружении, но и об орлов­ской жизни тех лет. Это настоя­щий кладезь мудрости, его очки слегка опускаются на переносице, таинственно поблескивают, свер­кая как музейные витрины. Его фразы точны, строго выверены и выразительны, тембр голоса за­вораживает. Он умеет в одноча­сье легко и непринужденно пере­нести в далёкое время, о котором рассказывает, говорить он может часами. Если торопитесь, нужно обязательно сказать ему об этом, в противном случае из музея уйдёте не скоро.
С особым воодушевлением он вспоминал о Спасском! Порой ка­жется, что сам жил неподалеку и подолгу со стороны наблюдал за происходящим. Его старый орлов­ский говорок ещё звучал, ещё дол­го летел за нами следом, когда мы, трясясь в небольшом рейсовом ав­тобусе до Мценска, отправились в родовое именье Тургенева.
Ранней весной старые липы стоят в голубом мареве, как в воде. Взору открывается поразительное видение – огромные поля непри­метных маленьких цветущих не­забудок под липами. Сначала эти слёзки-цветки кажутся слегка розо­выми, но потом становятся небес­но-голубыми. Налетает ветер, воз­никает ощущение, что он колышет голубые волны, эти пронизываю­щие душу голубоглазые цветы-за­витки. Они о чём-то шепчут, ожида­ют и верят, кажется, что эти слёзки шёпотом говорят тебе: «Не забывай меня!» Когда Господь давал имена всем своим цветам, незабудка, по­забыв своё имя, вернулась, чтобы переспросить. «Не забудь меня», – сказал тогда ей Господь.
Если когда-нибудь захоти­те ощутить Спасское, которое он так любил и чувствовал, надо не­пременно читать «Фауста», где и спасский дом, и спасские книги, и спасский сад. Тут он написал на одном дыхании за семь недель свой первый роман «Рудин», его необыкновенным героем стал сво­еобразный русский пылкий, но не­решительный Дон Кихот. В именье Покровском сестра Льва Толстого Мария и её муж Валериан стали первыми слушателями романа.
Автобус останавливается не­подалеку от огромной зелёной лу­жайки, посредине который – склеп семьи Лутовиновых, в 1813 году тут был захоронен дед писателя.
О барине с жёстким характе­ром вспоминают в рассказе «Бежин луг» мальчики, в поисках раз­рыв-травы призрак Ивана Ивано­вича ходит ночами от места своего упокоения к Варнавицкому оврагу нечистому месту в Спасском. Старый садовник спрашивает его: «Что, мол, батюшка, ищешь?» Крестьяне верили, что после смер­ти его душа не успокоится, его бу­дет давить земля, эта легенда зву­чит в произведении писателя.
Старо-Спасская усадьба в вер­сте отсюда. Там жил Иван Андре­евич Лутовинов. Вековые липы помнят не только Ивана Сергееви­ча, но и Ивана Ивановича.
Обступают клёны, берёзы, то­поля, лужайки и пруды, поросшие лютиками, незабудками и земля­никой… «Эти деревья, эти зелё­ные листья, эти высокие травы заслоняют, укрывают нас от всего остального мира; никто не знает, где мы, что мы – а с нами поэзия, мы проникаемся, мы упиваемся ею…» – писал Тургенев.
Ново-Спасская усадьба… Огромная подкова дома, полукру­глой каменной галереей разверну­того к храму Спаса Преображения, в нём отпевали деда Тургенева, Ивана Лутовинова, здесь венча­лись родители писателя. Чудный усадебный дом на вершине хол­ма, в котором было когда-то сорок комнат. Великолепный сад, кото­рый Тургенев никогда не называл парком, говоря: «Мой чернозём­ный сад».
Толстой говорил, что никто не умеет писать эту природу, как Тур­генев. Рядом с домом писателя ли­ственница, она выглядит мрачной, постаревшей, её темнеющий силу­эт встречает и провожает приходя­щего. После того как в неё ударила молния, вершину её обрезали, это дерево помнит писателя.
Неподалёку от центральной аллеи, на просторной поляне за лутовиновским домом – стошести­десятилетний дуб, посаженный в детстве самим Тугеневым. Испо­лин, обнесённый оградой, весь в заплатах, чем-то походит на веч­ного спутника Дон Кихота.
Вещи Ивана Ивановича, Вар­вары Петровны, матушки писате­ля, самого Тургенева поразительно очерчивают уклад жизнь. За всеми этими предметами ощутимо дыха­ние времени. Тургенев почти не менял обстановку. Здесь чудные импровизации крепостных худож­ников на мифологические темы. Два старика вот уже более 200 лет едят арбуз в золочёной раме, они оживают в его рассказе «Конто­ра». Всё так или иначе звучит в «Записках охотника» и других по­вестях. Старые английские часы в виде башни, старинный бильярд, который сдвигает Харлов в пове­сти «Степной король Лир». Турге­нев описывает и «усадебные» пор­треты, эти испуганные лица кир­пичного цвета. Весьма обыденные истории, но за ними необычайный трагизм и безысходность русской жизни. Россия открывается в его рассказах. Писатель удивляет нас, сравнивая простых мужиков в рас­сказе «Хорь и Калиныч» не с кем- нибудь, а с Гёте и Шиллером, видя в них великую духовность. Это люди, которые для него важны. Лицо Хоря подобно лицу антично­го философа Сократа.
В 1440 году предок писателя поступил на службу к Василию Тёмному, в крещении получил имя Иван Тургенев. От него пош­ли Тургеневы, которые служили России, в разное время были во­еводами в Орле. Один из них, не­счастный Тимофей, был воеводой Царицына, с ним расправились разницы.
Когда-то над усадебным до­мом висели два вымпела с гербами Тургеневых и Лутовиновых. Когда Варвара Петровна была не в духе, она приказывала спустить вымпе­лы, подъезжавшие к усадьбе гости, видя столь зловещий знак, повора­чивали восвояси назад.
Герб рода Тургеневых – орёл, воспаряющий от мусульманской веры к христианской, – напомина­ет о том, что в роду всегда были готовы к ратной службе. Меч на красном поле напоминает време­на польской интервенции и сму­ты. Пётр Тургенев не принимал Лжедмитрия, для него тот был лишь беглым монахом Гришкой Отрепьевым. Он сказал об этом ему в лицо, в тот же день его схва­тили и казнили на лобном месте в Москве.
Прадед Тургенева Роман во время Полтавского сражения был при Петре I. Писатель вспоминал о нём и его сыне, как о людях, участвовавших в петровских ас­самблеях. Накануне 1700 года они стригли бороды боярам, участво­вали в своеобразных шутовских затеях Петра.
Яркая фигура – Петр Ивано­вич, дед писателя. В Преображен­ском полку прославился громкими скандалами, принимая участие в охране Петербургского тракта по случаю проезда Государыни, он затребовал лошадей, а полу­чив отказ, скомандовал роте: «В ружье!» Лошадей ему выдали, но дело получило огласку, на суде вспомнили все его пьянки, драки, кутежи, карты, его уволили из пол­ка. Обида, связанная с тем, что его карьера не удалась, мучила его до конца жизни, из-за его «неукроти­мого нрава» все, даже родные, от­вернулись от него. Грандиозным скандалом обернулось побоище, в котором погибли более десяти его дворовых. Забросив трупы на телеги, он поехал в город Ливны, поджёг хлеба своих врагов и, стоя на телеге, кричал: «Я – бич ваш!»
О сёстрах Лутовиновых из­вестно мало. Аграфену Ивановну Лутовинову, в замужестве Шен­шину, назвали «второй Салтычи- хой». История её младшей сестры Елизаветы Ивановны, у которой тоже был тяжёлый характер, изо­бражена в рассказе Тургенева «Бригадир».
О родственниках писателя по отцовской линии сведения также скудны. Родной брат отца писате­ля, Алексей Николаевич, был весь­ма странным, Варвара Петровна избегала, сторонилась его, неохот­но принимала у себя. Странностя­ми отличался и его сын Михаил Алексеевич, прототип рассказа «Отчаянный».
Когда в 1813 году её муж умер во Мценске, мать, Варвара Пе­тровна, проявила волю и характер. Голова несчастной девочки, кото­рая так много пережила в детстве и отрочестве, похоже вскружилась. Она не уступила своим тетушкам, долго вела с ними судебное разби­рательство и выиграла более 3 000 крепостных, тысячи десятин земли в Орловской, Тульской, Тамбов­ской и Калужской губерниях.
Мать Тургенева за многое бе­рётся, она человек с размахом, у неё широкая натура и связи. Под­держивает крепостной театр Ивана Ивановича, размещая его в одном из залов, иногда представления давали прямо в парке под деревья­ми при свете сияющих фонарей, в спектаклях играют крепостные актеры, музыканты, танцоры и певчие. В Спасское приезжал поэт Василий Жуковский. Тургенев вспоминал спрятанный в кладов­ке колпак, украшенный звёздами, в котором тот сыграл на спасской сцене роль волшебника.
Варвара Петровна имеет соб­ственный оркестр, увлекается цве­тами, живёт по-барски, на широ­кую ногу, приглашает многочис­ленных гостей, устраивает охоты, даёт балы, маскарады, театрали­зованные представления, любит французские книги.
Варвара Петровна очень лю­била Екатерину II, во многом следовала правилам, которых та придерживалась в жизни. В Спас­ском у неё был свой двор, мини­стры, тайная полиция. О её «ндра- ве» и причудах ходили легенды, она наряжала слуг в форму слу­жащих государственных департа­ментов, давала им фамилии ми­нистров. Чего стоит один только стеклянный ящик, в котором во время эпидемии холеры, чтобы, упаси боже, не заразиться, бары­ня требовала выносить себя на улицу.
Семью обслуживала бесконеч­ная дворня, которая составляла около 60 семей. Варвара Петров­на театрализовала свою жизнь, её стада по звуку рожка выходили пастись и по рожку возвращались. Подъезжая к дому, исправник бес­прекословно отвязывал колоколь­чик, чтобы не потревожить её по­кой. Министр почты звонил в ко­локольчик, когда привозил почту из Мценска, флейтист безропотно при этом стоял наготове. Если на письмах были чёрные печати, он исполнял грустную мелодию, еже­ли с красными, когда в дом при­носили добрые вести, – она была весёлой. По мнению хозяйки, её надлежало заранее обо всём пред­уведомить, чтобы ничто не могло ворваться в её жизнь неожиданно. Всё и вся должны были безропот­но подчиняться ей.
Одного из крепостных маль­чиков, у которого был талант к рисованию, она отправляет учить­ся в Москву. Ему даже поручили расписывать потолок в Большом театре. Как только юноша овладел искусством живописи, Варвара Петровна принудительно возвра­щает его опять в деревню и велит ему рисовать ей цветы. Он рисо­вал их со слезами на глазах, очень страдал, вскоре спился и ушёл из жизни.
Однажды она узнаёт, что дво­ровые затеяли праздник, тотчас притворяется умирающей, застав­ляя всех целовать ручку, прощаясь с ней. Сама при этом приглядыва­ла тайно за всем, зорко следила, кто радуется, что барыня уми­рает, кто напился, а кто вообще не явился проститься с барыней. Наутро она с криком восстала из мертвых: «Пьяницы, негодяи, об­радовались, что барыня умирает». Провинившиеся пошли согбенно в серых халатах, как каторжники, мести спасские аллеи.
Во время подлинной смерти Варвары Петровны, по её пожела­нию, в соседней комнате оркестр исполнял польку, дабы ей легче было уходить из жизни. К этому времени она рассорилась со всеми своими детьми. Сыну Николаю, приехавшему к ней попрощаться, на смертном одре сказала: «Ты ещё не знаешь, простила ли я тебя. Поезжай в Петербург и открой вы­сланный тебе сундук. Коли в нём икона – значит, простила». Сын не осмелился перечить ей, тут же уехал. В сундуке оказалась икона, он так и не успел проститься с ма­терью.
Один из портретов матери на­поминал икону тёмного письма, он не понравился маленькому Тургеневу. «Ты похожа на обе­зьяну, – пробурчал Иван, за что та высекла его. Она любила повто­рять: «Но секла я вас в детстве, зато людьми выросли». Варвара Петровна любила своих сыновей, особенно младшенького, но сек­ла их за малейшую провинность, приговаривая при этом: «Дога­дайся сам, за что тебя наказыва­ют».
Покидая усадьбу Тургенева, вспоминаю легенду о девушке, которая просила своего суженого сорвать для неё желтоглазый цветок, который рос у кручи. Исполнил её желание, но сорвался в бурную реку, продолжая сжимать в руках цветок – свою голубую надежду. Незабудка – цветок чистый, как ангел, каждому, кто взглянет на эти голубые нежные лепестки, он возвращает память о любви, о позабытом доме, о дорогих и близких людях.

Елена Валентиновна Баранчикова
г. Ростов-на-Дону

Опубликовано в Бийский вестник №1, 2022