ДВЕ МИНУТЫ
Над ними простиралось небо, огромное, иссиня-черное, в многочисленных огоньках, словно космический шаттл. Дэн прищурился: он был близорук и без очков плохо отличал огни станции от звезд.
— Убрать инфраструктуру, — сказал он.
Небо изменилось. Половина огоньков исчезла, небесный свод изогнулся куполом и посветлел. Дэн обернулся. Взошла луна — бело-желтая, с точечками кратеров и прожилками каньонов, она мягко сияла над зубчатыми верхушками хвойного леса, серебрилась на пригорках, поросших то ли кустарником, то ли небольшими деревьями.
Где-то рядом было море — дул бриз, нежно щекоча кожу и заставляя передергивать плечами. Воздух принес беспричинную радость, энергия словно потекла по венам, захотелось бегать, прыгать и смеяться.
— Супер! Ну, как тебе это нравится? Здесь можно ходить. — В подтверждение своим словам Дэн сделал несколько шагов.
Земля была твердая, как камень, — должно быть, они и в самом деле стояли на скале.
Его спутник, сухой жилистый старик, молчал.
Дэн вздохнул и начал изучать местность сам, делая аудиозаметки:
— Вижу амсонию табернемонтана, Северная Америка — есть, адиантум педатум, папоротник — есть, арункус вулгарис, волжанка, ага, лунария редивива… Стоп! Дамочка, — наклонился он над растением с россыпью бледно-фиолетовых мелких цветков, — вы должны быть в другом месте. — Лунник растворился в воздухе, и на его месте образовалась подходящая замена.
Дэн выпрямился, победно посмотрел в сторону старика (это был его дед) и затараторил:
— Дед, деда, смотри! Я не пропускаю ни одной мелочи. Слежу за всем, абсолютно, даже за составом воздуха, воды и флоры. Смотри! Турист скажет: трава и трава. А я знаю, что она не растет там, где мы сейчас находимся. — И он ткнул наугад в кустарники. — Видишь? Ну, как?
Он ожидал похвалы. В конце концов, он же старался.
— Деда, ну ты же здесь был? Я хотел, чтоб это было по твоим воспоминаниям. Все облако перерыл, сопоставил фон на всех фотографиях того времени, но! Знаешь, что самое интересное?
Дед улыбнулся и кивнул.
— Все, что ты видишь, — база. Потому что это, ну, частично и мое восприятие. Я сделал по фотографиям и по данным климатологов. Но ты можешь создать реальность при помощи собственных нейронов. Звук, запах, цвет, ощущения… — Парень вздохнул и добавил: — Деда, ну я просто хотел написать свою дипломную так, чтобы она и тебе принесла радость.
Старик осторожно погладил внука по плечу. Тот с надеждой спросил:
— Хочешь сам? — Не дожидаясь ответа, дал команду: — Передача управления.
Все исчезло: горы, ночная прохлада, луна. В глаза ударил солнечный свет. В горле запершило от перемен в атмосфере — морской бриз сменился сухим, горячим воздухом, кожа моментально согрелась. Дэну показалось, что он чувствует, как в организме синтезируется меланин.
Они стояли в каком-то захудалом дворике, окруженном трехэтажными обшарпанными домами. Со скудно обустроенной детской площадки, блестящей на солнце нагретым металлом, доносились возня и крики малышей. Старик подошел к скамейке под большим раскидистым деревом, сел.
Дэн недоуменно оглянулся.
— Дед… Это что? Наверное, сбой программы? — И начал щелкать по кнопкам панели, вылезшей из наручного управления. — Погоди. Программа должна вытащить самые счастливые воспоминания.
Как то, где мы были — шикарная природа, уединение, чистый воздух. А не это… Я имею в виду, на что здесь смотреть? Это где вообще? — Он, прищурившись, пригляделся к ближайшему дереву: испещренный морщинами ствол, зазубренные небольшие листья. — Это… Это… Вяз.
Дед не ответил. Он улыбался и, закрыв глаза, слушал. От улыбки морщин на его лице стало еще больше.
Расстроенный, Дэн сел рядом.
— Деда, я так спешил. Вот это мой дипломный проект, понимаешь? — зачем-то повторил он еще раз. — Врачи говорят, что твое сердце, что тело…
Я хотел, чтобы напоследок ты забыл о том, что не можешь ходить. Чтобы пошел по воспоминаниям, по самым счастливым, куда угодно. И показал мне их, а я бы запомнил. А это… Не знаю что…
И времени у нас осталось… Две минуты.
— Красиво здесь, — впервые подал голос старик.
Его внук подпрыгнул.
— Работает! Деда, работает! Смотри, ты говоришь!
С тобой вчера все попрощались, остался я. Хотел подарить тебе… Вот это… Ну, не это… А что-нибудь красивое. Фьорды, Аляску, северное сияние…
Лес рядом с нашим домом… Что угодно, что бы ты захотел.
— Спасибо. — Дед осторожно поднял руку и снова погладил Дэна — по голове.
Минуты потекли, а они сидели, слушали, молчали.
Издалека запикал прибор.
— Конец программы.
Все исчезло. Шелест вяза, детские крики и жара сменились шумом и запахом больницы, которые, видимо, не меняются столетиями. Дэн снял шлем, отцепил паутину сенсорных датчиков с себя, потом с неподвижно лежащего на кровати деда.
Расстроенный, парень покачал головой:
— Наверное, ты не помнишь. Папа сказал, вы были счастливы на отдыхе в лесах. А говорить ты можешь только там, в программе. Она же нейронная.
Но я рад, что мы прогулялись.
В палату забежали нянечки, медсестры, врач. Все как обычно в таких случаях. Стало очень беспокойно и суетливо. Кто-то из старших родственников, наверное, отец или дядя, разговаривал с врачом.
Дэн нашел укромное место в дальнем коридорчике. Надел шлем снова.
Вернулся в знойный полдень, на скамейку под вязом. Неожиданно вспомнил, что дед называл это дерево карагачом. Прислушался — ничего примечательного. Дед сидел, закрыв глаза, — и Дэн сделал то же самое. Потекла минута… Вторая. Он почувствовал: жар от песка, прогревающий ступни сквозь подошву кроссовок; от едва ощутимого дуновения ветра — щекочущие прикосновения острых листочков. Запах чьей-то выпечки — и как он не заметил этого раньше? Топот детских ножек…
Чувства обострились и стали полнее. Где-то сзади, с площадки, как эхо, раздался звонкий детский голос:
— Дед! Деда! Смотри!
БЕССОННИЦА
Кто-то пишет, что рассвет наступает, когда гас – нут уличные фонари, но у нас в Алматы совсем не так, у нас две смены фонарщиков, одна укладывается спать рано, предварительно врубив фонари так, что они светят прямо мне в глаз — четвертый этаж, мы параллельны, — а другая заступает на работу, когда небо уже побелеет и из-за деревьев с мелкими еще листиками, кашицей, как называют это салатовое напыление на темных ветках, медленно выкатится золотисто-желтый круг солнца, и я знаю, что уже нет профессии фонарщиков, это архаизм, как прачка, например, прачечные есть, а прачек нету, фонари вон тоже стоят, а самих фонарщиков нет, ну и наступает новый день, и когда эти дурацкие фонари уже не светят в глаз, тогда я засыпаю, расстроенная, после бессонной ночи, потому что, во-первых, солнечный свет мягкий и от него не болит голова (лучше бы я спала!), а во-вторых, я себе клятвенно обещаю одну великую вещь, что сегодня я посплю, а завтра из совы превращусь в жаворонка, потому что ну какой же у нас одуряющее прекрасный рассвет, после ночи, когда машин меньше, воздух чистый, и мы с кошкой выходим на балкон, у нее печальные большие глаза — не потому что она печальная, она та еще хулиганка и мошенница, а потому что ей так выгодно, ну или потому, что она такая родилась, с красивыми печальными глазами.
Мы выходим на балкон, она влезает на перила и ястребиным взором наблюдает, как взмывают в небо из-под крыши крупные сизые голуби, и я, стыдно сказать, начинаю думать, а можно ли, к примеру, наловить штук шесть этих птичек, ощипать и приготовить голубей с соусом по-венециански, ну что вы говорите, разве это я придумала — это знаменитый детектив Ниро Вульф, почитайте о нем у Рекса Стаута, это все его рецепты, а я просто стою, дышу почти чистым воздухом, и мысли мои, как скворцы на ветках деревьев, перепрыгивают одна на другую, я вспоминаю, что мы с мамой очень любили Ниро Вульфа и выискивали по книгам — а папа нам их купил целый ящик! — его рецепты, и однажды испекли вкуснейшую, но долгую (полчаса в четыре руки) яичницу в духовке с молодым картофелем и шампиньонами, пытались приготовить и что-то другое, но у Ниро Вульфа еда какая-то для небожителей — руанские соусы, пироги с устрицами, пирожные из каштанов, пока приготовишь, оголодаешь, еще и не поймешь ничего.
Припозднившиеся бегуны не подозревают, что я бормочу насмешливо им вслед, да откуда им знать, разве нормальный человек бежит по улице, высматривая, не глазеет ли кто на него с четвертого этажа, но на самом деле это бегунам надо смеяться надо мной, потому что они бегут, а я сейчас уйду спать, но смеюсь я не над ними, а над тем, что молодые и здоровые бегают намного позже одного старичка — я знаю по седой бороде и согбенной спине и по тому, что трусит он еще медленнее, чем я хожу, что это старик, — его я приметила еще с декабря, с того месяца, как меня накрыла ужасная, изнуряющая бессонница, и вот этот старичок всегда пробегает в одну сторону в пять утра, а обратно — в пять тридцать, и ни разу не пропустил, даже когда была зима и в утренней темноте под фонарями медленно падал хлопьями мягкий снег, он бежал в своей не новой спортивной форме, в советской шапке «петушок», то появляясь под одним фонарем, то исчезая в темноте, пока не выныривал у другого, — три фонаря напротив моих окон вдоль проспекта, три раза туда, три раза обратно.
Я пытаюсь перебороть себя и уговорить выйти на позднюю пробежку, но все мое существо, встретив рассвет, дождавшись, когда мигнут и погаснут фонари, когда пробегут и пройдут все те же утренние люди, вдруг делает гигантское усилие и разворачивает перед моим воспаленным сознанием план: поспать, встать, сделать зарядку и полезный завтрак, вытащить себя на улицу, выучить новые слова, выполнить норму по работе, прочитать книгу из списка, сделать первое, пятое, десятое, найти точку опоры и придумать, как жить, но вначале, конечно, спать, это однозначно, засыпать и чувствовать, как новый день врывается в широкие окна, как кошка мягким шагом массирует мое уставшее тело, и знать, что я все равно проснусь через пару часов, и пустота, с которой что-то нужно делать, заштриховывать ее новой работой, ставить заплатки из хобби и интересов, придумывать новые цели, зная, что уверенность в завтрашнем дне спряталась где-то рядом, что я чувствую ее, будто в детстве, когда мы играли в прятки и я знала, что есть всего три-четыре места, куда могут спрятаться мои друзья, искала их и не могла найти, потому что пока я шла в одну сторону, они перепрятывались в другую, и понятно же, что это игра и совсем не обидно, потому что это я должна проявить ловкость и смекалку, потому что они-то уже все спрятались, и я чувствую это дыхание уверенности, мне кажется, что тень мелькнула за забором, я мчусь туда со всех ног, но там пусто, пусто и у меня на душе, и вот эта пустота и страх одиночества заставляют вжиматься в подушку, зажмуривать глаза и уговаривать: спи, спи! через пару часов начнется новый день.
Опубликовано в Юность №1, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!