>>>
Тебе ли вручили тебя до утра,
игрушку тебя с кровотоком подкожным.
Тебе ли сказали — пойди поиграй
с ключом, и кувшином, и зеркалом тоже.
Тебе ли, чей выдох бессмертней стократ,
которая смотрит на свет и не знает —
тебе. Ибо ты догорающий сад,
мерцающий плод и вода слюдяная.
Вода ледяная, распавшийся плот.
О, как выходили, не помня за кем,
и долго стояли, и молча смотрели,
где ты — невеличка, душа налегке,
не губы, не волосы, не ожерелье.
Бесценное яблоко в смертной руке.
>>>
И этого, который ужас птичий,
бродяге морок и кроту погибель,
стоящего под ветром, береги.
Пиджак его хозяина не знает,
а знает только мокрую солому,
похожую чуть-чуть на человека.
И шарф его хозяина не знает,
висит, побитый молью и погодой,
и трогает соломенное горло
(которая вязала — умерла).
Смотри, как он стоит. И в дождь, и в стужу.
Такая ночь в рукав к нему залезла,
такой подземный гул живёт в жестянках,
а всё равно, держи его и слушай,
пускай стоит, плечо его — причал
для всех стрекоз и бабочек-крапивниц.
И этого, чьи мраморные руки
обуглены закатом и пылают,
простёртые над городом неспящим,
где в каждом доме чайник и свеча,
где в каждом доме глобус голубой,
где каждый дом вертеп неутолимый,
подсвеченный, горящий изнутри…
Пускай стоит недвижный и прямой
над площадью и площади не чует,
отравленный искрящим языком
проезжей бестолковой фотовспышки.
Он держит только собственные крылья —
и это очень важная работа,
ведь там, внизу, и голуби, и дети,
и два киоска, и блошиный рынок.
И этого, бредущего в запое,
несущего латинское клеймо
холодное меж сердцем и ключицей,
поющего на мёртвом языке.
Он потерял читательский билет,
и проездной, и кошелёк, и память,
и говорит: душа моя сибирь.
Он говорит и сам не понимает,
но слышит, как под рёбрами растёт
крылатый жар, один сквозной простор
огромный, от которого так больно,
что боли нужно дать другое имя.
И он её по имени зовёт.
Всех нас, пожалуйста. Любой, кто сам себе
бессменный часовой — других не видит.
И даже если любит — то не видит.
И даже если плачет — то не видит.
И охранять не может. И в ночи
не смеет ни позвать, ни дотянуться.
Поэтому смотри и охраняй.
>>>
отыщи в кармане холодный нож
выговори родину через дрожь
не печалься, умница — горячо:
ледяная звонница за плечом
кандалакшахатангаколыма
в глотку заколоченная зима
кипяток и порох наперечёт
холодно не холодно горячо
кто болел от холода тот потом
ходит по реке жестяным плотом
к берегу примёрз онемел затих
что горело выпито на троих
за снегами прятался чёрный дом
где на всех хватило воды со льдом
где слепая дымная иордань
приняла в объятья любую пьянь
холодно не холодно горячо
провалился в прорубь считай крещён
онемел бы напрочь да вслух несёт
дым пошёл наверх горячо и всё
я хожу по холоду у меня
слово кочегара печать огня
говорили зиму взахлёб навзрыд
полюбили всякого кто горит
каторжное дело зимой гореть
как рука без варежки в январе
будто наледь сколота с потолка
трещинами ходит по дну зрачка
>>>
белей крыла летала полуночница,
теплее крови таяла во рту,
горела, будто выдохнет — и кончится.
дыши до света, оставайся тут,
где шёпотом поёт, не чуя времени,
вода, себя укрывшая сама.
ещё не слепота.
уже не зрение.
ещё не холодно.
уже зима.
Опубликовано в Лёд и пламень №2, 2014