Исповедь адмирала монгольского флота
Поговори со мной, каменная черепаха родины Чингисхана,
о Небесном Коране, что лежит у Подножия Престола Аллаха,
о ночных поездах – предвестниках человечьего праха,
о Сыне Божьем, похожем на воду ледниковых озёр.
Моя мама строит подводные лодки, мой папа – великий шофёр,
а наша деревня стоит дальше всех от самых высоких гор,
она крепче всех крепостей, потому что в ней бог – прокурор.
Поговори со мной, черепаха, переползающая Каракорум.
Я хотел быть на свете жрецом и поэтом, солдатом и вором,
перемётной сумой, деревянным забором,
гранитным осколком, частицей неба над водой ледниковых озёр.
Моя бабка до лучшего дня в серванте хранит дорогой фарфор.
Она в детстве хворала, ей шили саван из шёлковых барских штор.
Она рассказала, что видела Китеж и слышала ангельский хор.
Поговори со мной, черепаха – частица усопшего храма.
Где живут мама кедрового бубна, и мама там-тама,
И нежная мама крошки-гиппопотама,
и снежная мать, разродившаяся водой ледниковых озёр?
Над степным сухарём нависает закат-помидор.
Я ни жрец, ни поэт, ни солдат и, тем паче, ни вор.
Но стоят за спиной, отчего-то стоят
тени самых высоких гор.
* * *
Белое солнце садится в белую реку.
Кто нас придумал таких, похожих на травы?
Друг мой, я так боюсь майского снега
Над жёлтой крышей прихода Святого Саввы…
* * *
Я вижу сны, которых проще – нет:
Цветы, и птиц, и облако над домом,
И яблоню, и крышу, и тебя,
Мой самый дорогой и незнакомый.
И каждый день проходит, точно век,
Такой тяжёлый, медленный и странный,
Как три войны, два срока за побег
И пулемёты африканским странам.
* * *
Я ждала тебя, как из тысяч войн
жёны не ждали своих мужей.
И молчали псы, и домашний кот
на коленях спал и щадил мышей.
И погряз в пыли постоялый дом,
и травой порос залежалый свет.
Мне сказала ночь: ты придёшь потом,
когда сгинут сто отдышавших лет.
Застоялась рожь, захворал отец,
замело пути, почернел алтын,
скисли щи в печи, подавился крик,
в ангелочках твой засиделся сын.
Степь да степь кругом,
тишь да блажь в тиши,
караси в реке, скороход в пути.
Я ждала тебя, вот и ты теперь
подожди, родной, подожди.
Прогорит зима, отойдёт трава,
и ещё зима прогорит в печи.
Я ждала тебя, вот и ты теперь
не спеши, родной, помолчи.
Ты же знаешь сам, что таёжный зверь
не идёт на шум, не идёт на свет.
Пол-луны в окне – это мой вопрос,
пол-луны во мне – это твой ответ.
В четырёх углах только пыль да пыль,
несказанных слов невозможный рой.
И два метра – как два десятка миль.
Дождалась.
Боюсь
говорить
с тобой.
* * *
Там ветры пляшут повсюду,
И на ледяном ветру
Лошади, как верблюды,
Бредут в свою Бухару.
Сквозь глупость больших и серьёзных,
Сквозь остывающий лес
Ко мне козерожьи звёзды
Срываются с синих небес.
И каждый вечер тревожней,
И каждый костёр горячей,
И пахнет бараном рожа,
Уснувшая на плече.
Там у озёр холодных
Снятся цветные сны.
Мне прежде не нравились вроде
Трусы и болтуны.
Осталась на перекрёстке
Греться в руке рука.
Нежное в мире просто –
Как травы и облака.
Дорожная
(из цикла «Низкие звёзды»)
Если слишком много ветра, если слишком много солнца, и штормовка, словно парус, пузырится на ветру, и с вершины перевала тропы вьются прямо в небо – твёрдо знаю, что я умер и что больше не умру.
Я устал от сложных песен, расколол цветную дудку. Только цвет травы сожжённой, только цвет сухого мха, да небесные медведи в облаках, набитых снегом, очень добрые медведи, недоступные пока.
Храбрый бурундук и хваткий сторожит мою палатку, очень хочет слопать гречку, слопать всё и слопать всех. И тайга стальным рассветом пришивать к душе заплатку станет холодно и больно. Mea culpa – «грешен». Всех…
Всех забыл, покинул, продал. Надо ж быть таким уродом…
Бурундук сидит напротив, гречку лопает мою. Я сижу, роняю слёзы, жду осеннего мороза, жду, когда совсем замёрзну или гречку дожую.
Очень много смысла в гречке, если ты у горной речки и совсем один на сотню километров по тайге. И смешно тебе, и страшно, каша кажется бумажной, и кедровый сук напомнит: «Кони ходят буквой “Ге”!»
* * *
Ходят кони в хороводе, кони где-то ходят, ходят. Ходят, ходят где-то кони, ходят кони стороной. Ходят люди, звери ходят, ходят кедры, травы ходят, все одеты по погоде, вокруг дома и домой.
Только я один из дома, невесомый, незнакомый. Только бурундук и может поздороваться со мной.
Слышишь, мама, я бессмертен!
Верьте мне или не верьте…
Я бессмертней скал и кедров!
Только, что ни говори…
Мама смотрит на рябину, а на ней сидят и стынут так похожие на сына снегири…
Про муху
Поезд «Москва – Хабаровск». Муха в углу стекла.
Месяц лежит и едет – месяц как умерла.
Свет фонарей станционных ярок, как божий свет…
Муха лежит и едет, ей ни к чему билет.
И не волнует муху вечный, как мир, закон
Длительности остановок и санитарных зон,
И то, что всегда в одиннадцать гасят в вагоне свет,
Утром её не волнует очередь в туалет.
Муха лежит, качаясь, в мире до слёз большом –
Между стаканом чаю и портящимся беляшом.
Муха нетленна, едет – четыре рейса в пути,
От края до края света следом душа летит:
Ёлки, берёзки, ёлки, домики, ковыли…
Рай – это путь до рая, жажда края земли,
Где, говорят, даётся каждому свой ответ,
Где океан варенья, а мухобоек нет.
…Сахаром белые звёзды августа падают в чай.
Муха лежит и едет в вечное «не скучай».
Ёлки, берёзки, ёлки, окна вагона в пыли…
Ехать бы этой мухой вечно на край земли…
* * *
В тридцать лет очень страшно любить.
Лёжа на одном диване, мы двое –
маленькое кладбище брошенных кораблей.
Не говори мне о дальних странах, в которые нам уже не попасть.
Спрячь от меня своё сердце юнги, смешное и хрупкое,
я хочу позабыть его трепет,
и запах солёного ветра, и песни дельфинов…
Под гниющей обшивкой ещё стучит
мальчишеское сердце седеющего капитана.
Он никуда не ушёл, доживает на вечном причале.
Его ужин – объедки случайных историй,
чужих странствий, похожих на тёплых и очень хороших женщин,
которые утром уходят затем, чтобы больше к тебе не вернуться.
«Когда-нибудь», «может быть», «мы созвонимся потом» –
вечное послезавтра…
У капитана кот и бутылка рома.
Не говори мне о том, что из двух гнилых кораблей
получаются крепкие лодки.
Не так страшно стоять на вечном скрипучем причале,
как страшно,
ещё раз узнав трепет ветра и песни дельфинов,
опять возвратиться на вечный причал
слушать, как годы о палубу тихо стучат…
Твои поцелуи пахнут солёным ветром.
Рождественское
Домик с окнами на закат.
Домик с окнами на рассвет.
Где ты, мой долгожданный брат?
Где ты, мой негасимый свет?
Пахнет осень сухим листом,
И, под первый снег с головой,
Сумасшедшие строят дом,
Чтобы крышу крыть в рождество.
И дивится честной народ,
И стоит, озлоблен и нем,
Корабли, набирая ход,
По Оби плывут в Вифлеем.
И ложатся к снегам снега,
И ложатся листы к листве.
Домик с окнами на закат.
Домик с окнами на рассвет.
Опубликовано в Складчина №1, 2018