Деменок Е. Л. Давид Бурлюк: Инстинкт эстетического самосохранения. М., Молодая гвардия, 2020. 535[9] с.: ил.
«Отец российского футуризма» Давид Бурлюк любил рассказывать о своей жизни. В Америке вместе с женой выпускал журнал Color and Rhyme, «который стал бесконечной одой самим себе» (с. 12). Заказывал книги о своем творчестве (так появились монографии Эриха Голлербаха). Несмотря на то, что имя Бурлюка нельзя причислить к забытым, в свет не выходило ни одной его полной биографии. Эту лакуну наконец заполнила книга Евгения Деменка.
В аннотации к изданию подчёркивается, что «в нашей стране Давид Бурлюк известен, главным образом, как учитель и старший товарищ Владимира Маяковского», и это действительно так. Тот, кто в начале ХХ века стоял у руля футуризма, очень скоро был заслонён спиной младшего товарища. Уже завоевав признание в Америке, Бурлюк был практически забыт на родине (возвращению к читателям не поспособствовали даже два приезда в СССР в 1956 и 1965 годах). И если картины всё же экспонировались при жизни автора в нескольких российских музеях, то его стихи были опубликованы на родине лишь в конце прошлого века.
Одни из главных качеств Бурлюка, которые неоднократно подчеркиваются Деменком, – «невероятные трудолюбие и плодовитость» (с. 11). Почти 20 тысяч картин – «фабричное производство»? Сотни страниц мемуаров (значительная часть которых – это рассказ о себе) – самовлюблённость, так часто встречающаяся у людей искусства? Деменок не объясняет это манией величия Бурлюка. Ключ к разгадке исследователь находит в воспоминаниях самого героя: всему причиной «инстинкт эстетического самосохранения». Бурлюком руководили, прежде всего, «безграничная любовь к искусству и желание остаться в его истории» (с. 8). При этом можно сказать, что он любит и искусство в себе, и себя в искусстве (в случае с Бурлюком эти установки не противопоставлены, а вполне гармонично сочетаются).
В книге формируется образ Бурлюка как жадного до искусства художника, причём художника в самом широком смысле этого слова. Эта жажда творчества проявляется во всём: и в активном интересе к новым тенденциям, и в нескончаемых экспериментах со словом и цветом, и в постоянном поиске единомышленников-соратников.
Следует отметить, что эта биография Бурлюка – не только о Бурлюке. Она о русском авангарде в целом, ибо сам Бурлюк – это воплощённый авангард. Начальные этапы его творчества неразрывно связаны со становлением этого направления. Этим объясняется пристальное внимание Деменка ко всем вехам его развития: от первых встреч будущих футуристов и выхода «Пощёчины общественному вкусу» до распада группы.
В историю искусства Бурлюк вошёл как художник и поэт. Евгений Деменок в одном из интервью указывает на то, что старался «найти срединный путь», чтобы представить Бурлюка во всей широте его творческого диапазона. И всё же большая часть биографии посвящена амплуа художника. Русский футуризм (особенно кубофутуризм) трудно помыслить вне связи с изобразительным искусством. Каждый кубофутурист так или иначе имел отношение к живописи. Именно в ней ярче всего проявилась та самая «плодовитость» Бурлюка. Его картины высоко ценили как соратники-авангардисты (Василий Кандинский, Казимир Малевич), так и художники-традиционалисты (к примеру, Илья Репин). В настоящее время работы Бурлюка занимают почётное место в коллекциях музеев по всему миру.
В книге досконально перечислены все выставки, в которых Бурлюк принимал участие, зачастую указаны картины, которые экспонировались. При этом стоит признать, что подобная скрупулёзность порой приводит к сухому фиксированию фактов, к представлению некой сводки событий. К примеру, так открывается описание второго «Салона» Издебского: «Давид Бурлюк представил 26 работ, обозначенных в каталоге под № 12 – 37. <…> Владимир Бурлюк представил 12 работ, обозначенных в каталоге под № 38 – 49…» (с. 219).
Фигура Бурлюка-поэта оценивается Деменком неоднозначно. Приводя цитаты из критики того времени, в которых Бурлюк представлен «великолепным имитатором Северянина и Маяковского» и даже «очень слабым поэтом», биограф приходит к заключению: «Ну что ж, с этим трудно поспорить» (с. 369). Он также отмечает, что в стихотворениях поэта «потрясающие находки соседствуют с банальностями и примитивными рифмами» (с. 97). И это вполне объяснимо: Бурлюк никогда не «шлифовал» и не редактировал свои стихи, называл их этюдами, а работу «с натуры» предпочитал «кабинетной манере» (с. 94). Часто они записывались на случайных клочках бумаги и чеках. Многие стихотворения сохранились благодаря жене Бурлюка, Марии Никифоровне, которая регулярно проводила ревизию карманов мужа и находила там «рукописи».
Деменок очень точно подмечает тесную связь между литературными произведениями и картинами Бурлюка. Внимание к форме и цвету развило у поэта особый взгляд на значение буквы и расположение текста в пространстве листа. Буква воспринималась им не как материал для слова, а как элемент, обладающий собственной формой, цветом, характером. В «Поэтических началах», написанных в соавторстве с братом Николаем, Бурлюк рассуждает о фигурном стихе, о необходимости включения в поэзию математических знаков, меняющих визуальное восприятие произведения. «Красочность и выпуклость» (с. 95) образов, с помощью которых Бурлюк стремился представить всё многообразие жизни, напрямую перекликаются с его картинами, такими же яркими и насыщенными.
Бурлюка вряд ли можно причислить к поэтам первого ряда. Однако разговор о кубофутуризме невозможен без анализа его поэзии. Стихотворения Бурлюка приводятся крайне редко и, к сожалению, практически никак не комментируются (разговору о литературном творчестве отведён небольшой раздел в начале книги). В концепции Деменка Бурлюк предстаёт не столько полновесной поэтической единицей, сколько блестящим организатором, сумевшим сплотить таких ярких личностей, как Маяковский, Хлебников, Каменский, Кручёных и т.д. Это умение Бурлюка воспринимается как «дар объединять совершенно различных людей, зачастую не терпевших друг друга – достаточно вспомнить Бенедикта Лившица и Алексея Кручёных» (с. 163).
Книга представляет собой некий жанровый синтез: с одной стороны – биография Давида Бурлюка, с другой – своеобразная летопись русского авангарда. Оба жанра, как правило, предполагают линейное повествование, позволяющее читателю проследить хронологию событий. В книге она порой нарушается пространными проспекциями, внезапно отбрасывающими читателя на годы вперёд. К примеру, описание одесского периода жизни Бурлюка прерывается главкой «Работая и кистью и пером» (с. 92–103), грешащей жонглированием датами и повествующей об основных вехах его литературной деятельности.
Несколько глав посвящены очень важным страницам биографии Бурлюка – годам жизни в эмиграции. До выхода книги этот период был описан довольно скупо, а ведь неугомонный Бурлюк после отъезда из России не прерывал творческой деятельности ни в литературе, ни в живописи. В Америке успех пришёл к нему не сразу: этому предшествовали годы безвестности и бедности. Деменок, увы, не демонстрирует перехода от небытия к признанию, всё меняется внезапно. Виной тому уже упомянутые частые хронологические прыжки, которые мешают воссозданию картины жизни русского эмигранта.
Книга Деменка, помимо прочего, ценна и напоминанием о том, что в истории русского искусства, помимо Давида Бурлюка, есть, как минимум, ещё три представителя этой фамилии: Людмила, Владимир и Николай. В начале ХХ века имя Владимира Бурлюка было достаточно известным в среде авангардистов. Более того, его картины успешно конкурировали с полотнами старшего брата: Василий Кандинский поместил работы Владимира в знаменитый сборник «Синий всадник», а Михаил Ларионов ценил его выше, чем Казимира Малевича. Деменок проводит целое расследование, которое в итоге проливает свет на судьбу Владимира. В частности, развенчивается версия Давида Бурлюка о том, что он погиб в 1917 году под Салониками (благодаря архивным письмам удалось установить, что Владимир умер не раньше 1919 года в ходе гражданской войны).
В русской поэзии оставил след другой брат Давида Бурлюка, Николай. Несмотря на то, что семья Бурлюков была «футуристической», стихи Николая не столь радикальны: «…они были гораздо более лиричными, сдержанными, даже тихими» (с. 56). Его «сдержанно хвалил» (с. 56) Валерий Брюсов; Николай Гумилёв, рецензируя футуристский сборник «Садок Судей II», отмечал, что «самыми интересными и сильными можно назвать В. Хлебникова и Николая Бурлюка»[1].
Восстанавливается и биография Людмилы Бурлюк – самобытной художницы, в 1910-х годах принимавшей участие во многих видных выставках и заслужившей похвалу Валентина Серова.
На карте русского авангарда остается всё меньше пробелов. Открываются новые имена, воскрешаются незаслуженно забытые. О Давиде Бурлюке знали и не знали одновременно. В советские годы его имя было замалчиваемо, в постсоветские – оттеснялось фигурами более масштабными. Кроме того, вопрос о его значимости для живописи и литературы всегда оставался открытым. Благодаря книге Евгения Деменка Бурлюк раскрывается для читателя во всей полноте творческих возможностей и свершений и уравнивается в правах со своими собратьями-футуристами.
1. Гумилёв Н.С. Письма о русской поэзии. – М.: Современник, 1990. С. 169.
Опубликовано в Prosōdia №13, 2020