***
Последнего гвоздя –
Пожизненная хватка,
И крапинки дождя
Сперва как бы украдкой
С лазурной высоты,
Затем напропалую
Испробуют листы
На прочность вековую.
И, тронутый до слез
И месяцем сияя,
На крыше в полный рост
Поднимется хозяин.
Я влезу на конёк,
На смотровое чудо.
Мой главный теремок
В моих мечтах покуда.
А дождь – хороший знак
Небесных канцелярий.
И пенится первак
В ореховом угаре.
***
В осеннем лесу осиновом,
Играючи, топорищем
Он разорил осиное
Папирусное жилище.
Осы детишек нянчили
В легкой предзимней спячке,
Было им не до мальчика,
Вставшего на карачки.
Пахло все это пакостью,
Не шаловливым детством.
Осы взлетали и падали,
Как от разрыва сердца.
***
У проказника внука
Поэтический толк:
Чем страшнее старуха,
Тем душевней восторг.
Остановится с каждой
И поведает враз
Вразумительный, важный
Весь словарный запас.
Будто знает секрет он,
Что в юдоли села
Та старуха Джульеттой
Для кого-то была.
Мудрость доброго света
Хоронится в душе…
Обо всем непоседа
Будто смыслит уже.
***
Обильные, размашистые вьюги
Легли лебяжьим пухом в тополя.
Красивые, улыбчивые други
Из чёрных рамок смотрят на меня.
В эпоху знаменитых пятилеток
Из них по праву каждый знаменит.
Забой последний пройден, напоследок
Землёй и снегом ласково укрыт.
Мои друзья, как в раскомандировке,
Сошлись рабочей силой поиграть.
И наплевать друзьям на забастовки,
На власть блатную тоже начихать.
До лампочки и гибнущее втуне
Чахоточное чрево рудников.
Они сошлись, как будто накануне
Собрания былинных горняков.
«Пыль-Дым»
Дядя Ваня «Пыль-Дым»,
Клана некогда падшего,
Под окошком моим
На похмелку выпрашивал.
Дашь, не дашь – пилигрим
Отойдет, не обидится.
Лишь ругнется: в пыль-дым,
На том свете увидимся.
Осенила меня
Вроде выгода шкурная,
Будто книжка моя –
Что клубничка гламурная.
Вот подам-подарю,
Может быть, не побрезгует,
И за чтивом зарю
Встретит – зореньку трезвую.
Сочиненье моё
Нрава доброго, строгого
Пусть украсит жильё,
Бомжеватое логово.
Вроде, от кулака
Он шарахнулся, или от подлости,
Мол, нашел дурака
Изучать ваши повести.
Одарил бы рублем –
Взял бы он без зазрения.
Горе горькое в нем
Моего поколения.
Под окошком другим
Руки жмет заскорузлые
И поносит в пыль-дым
Сочинителя русского.
Письмена
Сам – блаженный, сам – юродивый
Через тыщи вёрст ко мне
Посылает иероглифы
В каждом мамином письме.
Служба – лямка, чтоб ты сгинула
В чужедальние края.
Уж давно невеста кинула
И гражданские друзья.
Тяжко служится, и вроде бы
Жить красиво на миру.
Что ты пишешь мне, юродивый,
Я никак не разберу.
Избы светлые соседние,
Ты, торчащий из рванья,
Звуки нечленораздельные –
Вот и всё, что помню я.
Несусветная нелепица
В малахитовой траве…
Неужели память теплится
В никудышной голове?
А вот жаждет с нетерпением
Сердце чёрствое моё
Вроде как благословение –
Наивысшее – твоё.
***
Откукует кукушечка скоро
На опушке окрестного бора,
Насчитает лихие годины,
Не осилить мне и половины.
Но коснётся коса травостоя
На макушке Петровского зноя,
Да нальются медовые злаки –
Я забуду кукушечьи враки.
И забудет родная сторонка,
Но овсянка – приёмная мать
Будет нянчить её кукушонка
И научит по жизни порхать.
Опубликовано в Кольчугинская осень 2022