Дмитрий Дейч. МАЛАХИЯ

Фрагменты

Ангелы безымянны, и друг друга они не зовут, не окликают, поскольку менее обособлены, чем человек. Когда один ангел желает общения с другим, это подобно тому как рука гладит или чешет ногу, и так же точно как рука не зовёт ногу «нога, нога!», чтобы почесать или погладить, так и ангелам не нужно звать друг друга по имени, чтобы сообщить о том, что нуждаются друг в друге.
Люди именуют их по собственному разумению, сводя сущность к звучанию, тем самым доставляя ангелам удовольствие подобно щекотке и отчасти приводя их в смущение. Снизу, откуда люди видят свет, ангелы кажутся самодеятельными и самодвижущимися, но сами ангелы знают о себе, что растут они из тела Господня подобно пальцам руки или волосам на коже.
Поэтому когда человек зовёт ангела по имени, поименованный ангел вздрагивает и смущается. Иногда из любопытства ангел является на зов, но далеко не всегда такое свидание кончается добром для того, кто в невежестве возомнил себя повелителем Имён Ангельских. Чаще всего повторения имени или грубого заклинания недостаточно, чтобы вызвать ангела и заставить его служить. И только великим праведникам, не отличающим себя от мира, не имеющим собственных нужд и стремлений, являются ангелы на зов, и служат беспрекословно, ибо воля, вызвавшая их, не отличается от Вышней воли.
Трудно описать разговор ангелов, ведь происходит он без слов, как бы в нерассуждающей пустоте. Это не значит, что разговор этот уступает человеческому в тонкости или благородстве, напротив – не используя слов, ангелы говорят самой жизнью, сама жизнь проливается в их речении, оборачиваясь временем.

я опускался в лифте
с пятьдесят шестого этажа на первый
ехать предстояло долго
попутчиков не было
если бы в лифт вошла женщина
мы бы украдкой посматривали друг на друга
если мужчина, мы бы старались
не смотреть друг другу в глаза
но поскольку в лифте не было никого
я всю дорогу корчил рожи
своему отражению в зеркале
и когда до конца поездки осталось этажей семь-восемь
со мной заговорил диспетчер
он сказал: пассажир, вы не в обезьяннике!
ведите себя прилично!
я застыл изумлённый
ошарашенный внезапным вмешательством
ощущение было такое
будто со мной заговорил холодильник или бачок унитаза
всю оставшуюся дорогу я молчал и вёл себя прилично
когда наконец лифт остановился и двери его открылись
я сказал: извините, не знал
что тут есть кто-то кроме меня
диспетчер ответил: все вы одинаковы
мерзкая работёнка – наблюдать за вами
когда вы думаете, что остались одни –
это разрушает мою веру в человечество
я сказал: мне очень жаль! что я могу сделать
чтобы вернуть вам веру в человечество?
и диспетчер ответил: увы, слишком поздно
моя вера в человечество утрачена безвозвратно

Ангелы легче самой жизни, поэтому кажутся нам парящими. Рассмотреть их можно при помощи периферийного зрения, краем глаза: глядя в упор, ты упустишь их из виду.
О явлении ангела можно сказать лишь «Ага!» или «Вот!». Увидев ангела, не кричи «Ангел!»: сведение сущности к имени – в лучшем случае – покажется им бестактностью.
В худшем случае – грубостью.
С ангелом бесполезно бороться, он не станет ломать тебе кости или бросать молнии, он всего лишь забудет о твоём существовании: когда ни один ангел не помнит о тебе, тебя больше нет.

когда ты сидишь за мольбертом
или пристально вглядываешься в экран
я вижу внутри твоего тела
другую тебя –
там,
внутри
ты так легко помещаешься под кожей
что иногда кажется:
ты могла бы сплясать
прокатиться на велосипеде
пригласить гостей
и устроить званый ужин –
там,
внутри
будь я скульптором
я бы точно знал
как извлечь тебя
на поверхность –
хотя бы на пару минут
или мгновений
но я всего лишь тот, кто ходит – вокруг и около
когда ты сидишь за мольбертом
или пристально вглядываешься в экран
проживая свою жизнь
глубоко под кожей
посреди себя –
там,
внутри

У ангелов нет «искусства» в привычной для нас форме: всё происходящее переживается ими так ярко и непосредственно, что понятие какого-то отдельного, обособленного, намеренного «искусства» лишено всякого смысла.
Музыка, театр или стихосложение – предметы, приносящие ангелам наслаждение. Но и утреннее пробуждение, гудение воды в кране, шаги на лестнице, смерть в подворотне, счастье или болезнь, унылая или полная приключений жизнь – также предметы, приносящие им наслаждение.
Если бы кому-то из нас довелось читать поэзию ангелов, если бы она существовала, если можно было бы вчерне перевести её на человеческий язык, такая поэзия показалась бы нам скучнейшей и бессмысленной прозой, где не происходит ничего волнующего и захватывающего. Ангел способен упиваться зрелищем бегущего таракана или скачущей блохи, дефекация и мочеиспускание вызовет у него восторг не меньший, чем у человека – употребление изысканных блюд или тончайших вин.
В глазах ангела всё наличествующее – совершенно в своём роде, ничто не способно быть «ниже» или «хуже» того, что «может быть», ибо – что «может быть», то и есть.
Поэтому не стоит страшиться презрения ангелов: наш вид, манеры и привычки, всё то, что сами мы в себе презираем, чего втайне чураемся, для них – чудеса и бесконечное наслаждение.

этой ночью приснилось
что в меня ударила молния
очень странное ощущение – когда молния ударяет в макушку
во сне это случилось вдруг, совершенно неожиданно
наверное так же неожиданно это могло бы случиться и наяву
во сне я не умер от удара молнии
я трансформировался
и проснулся трансформированным
выскочил с перепугу на кухню, подумал:
так, меня трансформировало от удара молнией, что же делать?
съел кефиру
вышел на балкон, подышал, сделал разминку
потом – на улицу
погода была хорошая
заглянул в гастроном, купил яиц и молока
всё было хорошо, нормально
и я подумал: видишь, всё нормально
ну – молния, с кем не бывает

Когда человек крепко спит, извне он кажется неподвижным и обособленным, лишённым связи с людьми и миром, почти бездыханным. Однако, в состоянии глубокого сна мы гораздо ближе друг другу, чем наяву.
Попытки говорить об этом заведомо обречены на провал, ведь сновидение – прежде всего – место, а место – безымянно. Тем не менее, существует наука о сновидениях и их семенах, которые произрастают от самого дна мироздания.
Ростки пробиваются, вытягиваются, сплетаются в пространствах, недоступных людям в часы бодрствования, и, наконец, достигают нас, проявляясь в виде ночных происшествий. Их содержание быстро стирается из памяти, оставляя на поверхности невнятные пятна и кляксы, которые мы – по неведению своему – называем «сновидениями».
На самом же деле сновидения – вовсе не те смутные утренние воспоминания, которые по пробуждению выцветают, съёживаются, и на следующий день окончательно стираются из памяти.
Сновидения – это цветы ума.
Корни цветов ума уходят глубоко – туда, где тьма настолько темна, что Свет Вышний кажется тенью.
Там ожидают своего часа семена сновидений, и каждое вызревает и раскрывается в свой черёд, чтобы явить в мир свою собственную букву, которая – скорее звук, чем знак. Спящий же становится чем-то вроде музыкального инструмента – трубы или скрипки. И в той же степени, в какой скрипка или труба не помнят вчерашней музыки, люди не помнят своих снов.
Цветы сновидений распускаются быстро – в считанные минуты или мгновения, но увядают долго. Иногда сон, приснившийся деду, продолжает сниться внукам, и внукам его внуков.
Порой старый сон болит как не затянувшаяся рана, порой – греет, как воспоминание о мгновении счастья, пережитом в далёком детстве.

однажды я вышел из дому и не вернулся
ближе к ночи домочадцы забили тревогу
наутро – никаких известий
к полудню принялись обзванивать больницы и морги
на следующий день обратились в отдел
розыска пропавших без вести
в полиции посоветовали не волноваться
бывает: человек исчезает, потом возвращается
загулял
влюбился
в социальных сетях транслировали мои фотографии
друзья надеялись на лучшее
кое-кто был уверен, что это – похищение
другие говорили, что я всех перехитрил
и теперь наслаждаюсь видами Сен-Бартельми
собаки потеряли мой след
частный детектив вернул задаток
и посоветовал надеяться на г-да Б-га
и только г-дь Б-г был за меня спокоен:
он хорошо знал каково это –
исчезнуть без следа
и не вернуться

Смех, как и сон, имеет растительное происхождение. Однако, в отличии от сна, произрастающего вертикально от самого дна Мироздания, смех подобен плоскому лишайнику, угнездившемуся в складках и укромных уголках человеческой души. В обычном своём состоянии смех почти неосязаем и неощутим – так же точно камень или скала не обращают внимание на присутствие лишайника или мха, хотя мох способен покрыть камень целиком, а лишайник – поселиться глубоко в расселинах скал.
Человек не знает, что переполнен смехом, и не обращает внимание на поросли, особенно густо произрастающие под мышками и в той части души, которая ответственна за разнообразные проявления человеческой слабости. И только в период сезонного созревания смех показывается на поверхность и предъявляет себя в том качестве, каковое мы, собственно, и привыкли называть «смехом», «хохотом» или «улыбкой».
Внешние проявления смеха напоминают взрыв: семенные коробочки переполняются спорами, лопаются от избытка внутреннего давления, и ветер разносит споры окрест. Известно, что процесс этот имеет эпидемический характер. В присутствии хохочущего от души человека смеются и те из нас, кто случайно оказался в зоне поражения, даже не подозревая о причинах веселья. В таких случаях люди говорят: «смех за компанию», признавая тем самым, что смех заразителен, что видимая, ощутимая его область представляет собой расширяющийся круг зоны поражения.
Существует ложное мнение, что смех – естественная реакция человека на неожиданное и резкое сближение противоположностей.
Всё ровно наоборот: абсурд присутствует в нашей жизни не случайно, он-то и является главной движущей силой поступков, предпочтений и мнений. Знание это, однако, остаётся за кулисами, поскольку мы не способны вынести его силы и глубины, и только когда споры смеха соприкасаются с фибрами нашего существа, кулисы на мгновение приоткрываются, чтобы явить истину во всей её полноте.
В этот миг происходит нечто вроде короткого замыкания, помрачения: краем глаза мы успеваем заметить движение механизма, управляющего нашей жизнью, и тут же (во избежание смертоносного перенапряжения) падает занавес. Так выглядит удар судьбы: человек оседает на пол, из глаз его струятся слёзы, члены слабеют и на какое-то время он становится совершенно беспомощным.
Это и есть подлинная природа смеха – смерть, на фоне которой длится и продолжается жизнь.

cегодня на улице ко мне подошёл человек
и тихонько сказал: ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ
почти шёпотом
придвинувшись на расстояние поцелуя
многозначительно кивнул
мол, сам понимаешь:
не обязательно кричать на всю улицу
(я успокаивающе улыбнулся в ответ)
и пошёл себе
сумасшедший
на улицах полным-полно
сумасшедших
наркоманов
бездельников
бродяг
хиппи недорезанных
террористов
мутантов
клонов
кибер-пришельцев
ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ
и с этим ничего не поделаешь

С ангелами бесполезно спорить о времени.
Ангел может сказать, что время имеет привкус металла, как бывает если лизнуть латунь или мельхиор. И мы будем думать, что ангелы знают время на вкус. Но в другой раз он скажет, что время похоже на бельё, сохнущее на ветру. Или на слоновый бивень, похороненный в толще известняка.
Ангел может признаться, что иногда время чешется как свежий укус комара, а иногда приводит в смущение, как нескромное воспоминание.
Но если продолжать испытывать ангельское терпение, рано или поздно эти удивительные создания расскажут, что время – искусство речения, данное человеку в ощущении, но недоступное ему в изучении.
Ангелы говорят самим временем, переливают его из пустого в порожнее, обмениваются и перебрасываются им как при игре в мяч, но не пытаются измерить длительность: так же точно мы не считаем буквы в словах, которые произносим.
Можно говорить часами, и ничего не сказать, а можно сказать только «да» или «нет», и тем самым перевернуть мир.
Мгновение пытки не сообразно мгновению молитвы. Час молитвы не сообразен часу битвы. Век человеческий не сообразен веку ангела.
Поэтому час, миг, день, век – фигуры человеческого языка, лишённые смысла в Вышних.
Когда ангел предсказывает судьбу человека, он никогда не скажет «завтра» или «этой осенью».
Он скажет «однажды».