* * *
Вот тот же мост, его не перейти
под знаком геральдической полоски;
встречают на изломанном пути
бытийных искажений отголоски
и ассоциативные ряды
на небе вместе с привкусом молочным.
Внезапное падение звезды
намёком на избыточность (побочность)
является, а значит, и в окно
душа стучится ночью, а не ветка;
наверное, всё вымысел здесь, но
фарфоровая птица-статуэтка
реальна на руках, как никогда.
И чувства настоящие Адама
и капли полуночного дождя,
и мысленные рифмы, анаграммы.
А лужа на асфальте всё блестит.
Пейзаж достроен. Будто акварельный
сновидец Круг и маленький Давид
оттуда смотрят в город параллельный.
* * *
Цветом начала грозы засиял
отблеск звезды горизонта в прохладе;
с пеньем мерцанье совпало в цикаде,
словно она напевала в громаде
космоса синей планеты сигнал;
каждый предмет на террасе связал
свет, что горел в звездопаде.
Может душа на планете зеркал
снова живёт, и все те, кто дышал,
заново созданы в скорости света?
Кошка приснится и лапой-кометой
Млечный рукав подтолкнёт незаметно
в сторону вечных начал.
* * *
У мастерской, в израильской тени,
лежали деревянные вещицы,
сомкнув устало пыльные ресницы,
ослабил плотник узкие ремни.
Смочив ладони утренней прохладой
в каморке полутёмной тесноватой,
подсвечивал серебряной лампадой
брусок и чашу
с краской желтоватой –
простой узор закончил на столе.
Останется в искусном ремесле,
светящимся узором нанесённый,
луч теплоты согревший целый мир.
И кто-то из Его сухих ладоней
возьмёт лошадку – детям сувенир:
мерцающего Логоса сапфир
в Его лице и сердце отражённый.
О ФЛОРЕНЦИИ
Но здесь ещё живёт его доступный дух;
Евгений Баратынский
Сквозняк, наречье сумеречной речи
и лёгкий нестареющий Давид.
Здесь охра крышу бережно хранит.
И лик подлунный в ночь очеловечен.
Глазами Данте если посмотреть,
окрест находишь лишь сырые стены,
и сократить Флоренцию на треть
придётся, только небо неизменным
оставить.
Но откроются письмом
следы начал поэм и аллегорий,
где вход дугой, войдя затем в который,
ты станешь сам себе проводником.
Там время можно видеть как живое.
И видеть карту будущих веков
и что-то недошедшее, иное,
лишённое забвения оков.
* * *
Магнолия разбуженной весны;
палитра лепестковой акварели
избыточна в белённой колыбели,
где снадобье из света и росы
внезапно на мгновенье ослабело.
Безоблачность сменяется грозой.
В песочнице играет сам с собой
мальчишка, создавая мост и замок,
и тайные ходы в пространстве ямок,
где звездчатым цветком увенчан вход.
Зовут домой. Вот гром уже растёт.
Стирает дождь одним лишь эпизодом
поникшие, ослабленные своды,
и зодчий из окна не узнаёт
той крепости, где герб-цветок белеет
и гаммой шторму противостоит.
И кажется, что хрупкое вернее.
И ангел над магнолией стоит.
* * *
Дух сотворил в тишине из дождя
шёпот камней, черепиц диалоги
старого храма, где в дымчатой тоге
ритмами тени квартал обойдя,
луч вдоль канала по кладке моста
снова вернулся в чертоги
хора сопрано. У формы креста
церкви Венеции Санти-Джованни
эхом октава звучала в молчанье;
свет отражён от листа.
* * *
Просыпались ночью в Рождество
Бедные, забытые игрушки,
Обходя гирлянды и хлопушки,
Видели в мерцанье волшебство.
Неуклюже к старому буфету
Шли, шепча: «Мы только посмотреть»,
Слон прильнул к цветочному букету,
Торопил раскрашенный медведь,
Замерли… Ворочаются дети,
Снится им заветная мечта:
Как идут закутанные в пледе
К ёлке, за игрушками следя.
Опубликовано в Южный маяк №4, 2022
