Семь стихотворений
1904
Когда хандра, в час тёмной синевы,
где знай кривляется луна кривая,
промчусь по льду красавицы Невы
в звенящем электрическом трамвае.
Стук чёрного металла о металл.
От жалости к себе вдруг втихомолку
расплачусь, потому что так устал,
что даже санатория без толку —
развалины, лимоны, лаццарони.
Как всё же гнусен пресловутый юг!
Пускай Харон не терпит посторонних —
в своём каяке — мне давно б каюк
настал, когда б не славный фармацевт
с Васильевского, не шары с цветными
растворами в витрине, не рецепт
с печатью смазанной, и на чужое имя.
Спеши, трамвай, не быстро, а бистро,
как то метро в Париже. Только не заснуть бы.
Ах, химия, как широко ты про-
стираешь руки в нынешние судьбы:
витая над окаменевшею водой,
оружием играешь многогранным,
амилнитрит, эфир утонченный даря нам,
и спит в баллонах хлор, царевич молодой.
1920
когда гражданская война
не брали пленных ни хрена
и обезумевшие дети
аптекарей других детей
крестьян фабричных и врачей
расстреливали на рассвете
и красный спит и белый спит
во сне ворочается сопит
но белый вроде динозавра
а красный (хор гремит) убит
не просто так — за новый быт
за ослепительное завтра
он видит будущее где
не варят кашу на воде
наука победила голод
и старость тесно в облаках
от дирижаблей смертный страх
изжит где каждый чист и молод
как те мальчишки с полотна
дейнеки новая страна
богата солодом и мёдом
хватает хлеба всем и рыб
в пустой церквушке поп охрип
по тучным нивам и заводам
растят ячмень и варят сталь
дорога убегает в даль
и прочее и мы недаром
погибнем думает герой
предсмертной ветреной порой
шумя бестрепетным гайдаром
1988
Достиженья пытливого гения
(пароход, бомбовоз, дальногляд),
будто сытные звёзды весенние,
обещанием грустным горят.
Гончаровская цивилизация,
ананас за пятак — да, да, да!
На прогресс, господа, огрызаться я
не намерен, и кубики льда
добавляя в свою водку с тоником,
благодарен неведомому
ледотворцу. Вольно же историкам,
разгребающим пыльную тьму,
в прошлом странствовать. Лучше на выставку
электронных новинок сходи —
где наука легко и осмысленно,
с силиконовым сердцем в горсти,
альбатросом взмывает дюралевым.
ЭВМ, размерцавшись, поёт
и сияет, и вдумчивым заревом
восторгается детский народ —
тем от смертного плена и лечится.
Веселей в нашей бездне висеть,
уповая, что цвет человечества
в мировую составится сеть
и охватит вселенную раннюю,
где над кельями чёрных сестёр
пожилой инженер мироздания
перепончатый парус простёр.
1957
Потому что Эра Кольца
означает свет без конца,
жизнь в грядущем, быть может, строже,
но прекраснее, — говорит
мне с обложки «Техники — молодёжи»
большеглазая Низа Крит.
Над туманностью Андромеды
проплывёт в межзвёздной пыли,
как стальное знамя победы,
молодой далёкой Земли
представитель — корабль, раскованный,
будто спасшийся Прометей.
В этой миссии, пусть рискованной,
не бывает пошлых страстей.
Потому что давно из нор
не вылазят враги народа,
потому что есть Эрг Ноор,
командир небесного взвода.
Помнишь гибельный чёрный крест,
помнишь мужество Кэя Бэра?
Так вернул нам Двадцатый съезд
величайшее слово «вера».
Коммунизм пребудет вовек,
потому что он чист, бесценен
и прекрасен, как человек,
повторяющий имя «Ленин».
1934
Памяти Лени Рифеншталь
Родина, давно ли ты на милость
выродкам сдавалась и томилась
на коленях? Как тебя топтал
мировой Иуда-капитал!
Помнишь, как сочились договоры
кровью, как, бесстыдным счастьем пьян,
каждый жадный пёс версальской своры
в плоть твоих рабочих и крестьян
яростно вгрызался? Жизнь живая,
преодолевай постыдный страх!
Самолет рокочет, проплывая
в микельанджеловских облаках,
на уютных улицах ликуют,
о надежде только и толкуют
деды, дети, матери, отцы —
собственного счастья кузнецы.
Не придёт на эту землю Ирод!
Радость — в силе. Солнцем освещён,
чудный вождь, защитник вдов и сирот,
улыбаясь, чуточку смущён,
весело глядит и твёрдо знает,
да и все мы знаем, отчего
в голубых глазах его играет
беспощадной воли торжество.
1961
«Мы — первые!» «Гагарину — ура!»
«Даёшь Луну!» «Вперёд и выше!» «Слава!»
«Поехали!» — так первый космонавт
сказал перед отлётом, кое-как
пристроившись в люминиевой скорлупке,
улыбчивый, непьющий русский рыцарь
без страха и упрёка. Разгромили
фашизм, освободили пол-Европы,
и вышли на такие рубежи,
что и не снились буржуазным инженерам.
Ах, как ликуют толпы! Словно Сталин
воскрес, но не оболганный, а светлый,
в простой шинели, с трубкой, жизнь готовый
за Родину отдать.
А это значит,
что мы непобедимы, что на Марсе
мичуринские груши зацветут,
что войн не будет больше, справедливость
восторжествует в мире, от Аляски
до Ганы. Пусть родители героя
в смущении рассматривают ордер
на новую квартиру, на костюм
бостоновый, отрезы крепдешина
и драповые польта с меховыми
воротниками, — слава Богу
(которого Гагарин не увидел
в просторах мироздания). Великий
сын их — сын человечества! — ступает
рубиновой ковровою дорожкой
в объятия Хрущёва. «Не споткнись!» —
переживает мама, увидав
развязанный шнурок. Не бойся, что ты!
Сегодня — космос, завтра — вся планета,
и смерти нет. И голова кружится
от счастья за тебя, любимая земля.
2012
Мальчику двадцать. Выбрит, пострижен.
На коленях салфетка. Лицо слегка
одутловато. Глаза с монгольским разрезом,
но голубые. Мужественная рука
с чуть опухшими пальцами робко к маслёнке
тянется. «Васенька, лучше съесть
яблочко, — улыбается мать. — Знаете, о ребёнке
(обращаясь к гостю) — скажу, как есть, —
мы заботимся больше, чем другие
родители. Постоянно тревожимся. Он так болел
в детстве. Не пневмония, так аллергия,
корь, свинка — всё с осложнениями. Зато пел
так душевно!» Гость — это я. Вася, забыв про масло,
оживляется, улыбается до ушей.
«Раньше я жил скучно, — а теперь ясно…
Я люблю Пушкина, про белок и про мышей.
А кем вы работаете?» — «Поэтом». Озадаченный Вася
переспрашивает: «Поэтому? Но почему?
Всё спутал, простите. У нас в десятом классе
тоже имелся поэт, про Герасима и Муму».
«А ты тоже работаешь?» — осведомляюсь. В круге
света под абажуром скатерть ещё белей.
«Ещё бы! Осуществляю клининговые услуги
в Доверительном банке. Шестнадцать тысяч рублей!»
Он срывается в спальню, приходит в синем
комбинезоне х/б без единого пятнышка. «Вот!»
Беззащитная мать закусывает губу, печалясь
о беззащитном сыне, —
бог его знает, сколько он проживёт,
дети с этим синдромом, как правило, умирают рано.
А Вася, поймав её мысли, смеётся: «Не бойся! Как
минимум пятьдесят! А и умру — это вовсе не страшно, мама,
потому что мы станем добрые ангелы в облаках».
***
Любо мальчику-поэту с плошкою муки
не по ту бродить — по эту сторону реки,
исходить начальной речью, на рассвете дня
петь тенистое заречье, голову склоня.
Он поник душой, проникся рябью чёрствых нот,
он ладошкою из Стикса влаги зачерпнёт,
тесто липкое замесит, сладко засопит —
ничего любовь не весит, никогда не спит,
знай, исходит лёгким паром, как учил Харон.
Как кружатся дрожжи даром в воздухе сыром!
Всходит время, пузырится, голову кружа, —
что ж ты, жизнь меня, девица, режешь без ножа?
Что ты злишься, что ты плачешь в топких берегах,
от кого улыбку прячешь, речь в шелках, в долгах —
а огонь родной вздыхает, и дитя во сне грустит,
птичьим взмахом полыхает, хлебной корочкой хрустит.
Опубликовано в Лёд и пламень №1, 2013
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!