Антон Чёрный. НЕВЫНОСИМАЯ ЛЁГКОСТЬ КИРПИЧА

Кузнецова Инга. Летяжесть. — М., АСТ, 2019. — 560 с.

Выход этой книги — безусловное явление. И не только в современной русской поэзии, но и в книжной отрасли в целом. Одно из наиболее влиятельных массовых издательств России, имеющее доступ к прилавкам всей страны, решило обратить внимание на современную лирику, и это само по себе заставляет воспринимать «Летяжесть» как нечто из ряда вон выходящее. Книга представляет собой типичный «корпус» — всё, написанное одним автором, под одной обложкой; такого внимания обычно удостаиваются классики. Проекты подобного типа в наши дни реализует разве что издательство «Время», выпустившее увесистыми томами многих ныне живущих поэтов, однако возможности доставки этих изданий до конечного потребителя, конечно, не идут ни в какое сравнение с теми, что доступны «АСТ».
Учитывая всё это, книга вызывает несколько вопросов. Почему именно Инга Кузнецова?
Какой образ современного русского поэта считает успешным массовое книгоиздание? Какой образ читателя держали в уме те, кто запускали в тираж эту идею? Проще говоря, кто это будет читать и почему именно это?
«Летяжесть» скомпонована довольно причудливо, если не сказать рискованно. В ней шесть больших разделов, каждый из которых — цельная книга, причём все, кроме первой и замыкающей, уже выходили ранее отдельными изданиями. Странно, но это никак не обозначено ни в содержании, ни в аннотации, так что покупатель, взяв книгу с полки, будет несколько дезориентирован обилием текста и отсутствием какого-либо справочного аппарата. Этот эффект бумажного кирпича усиливается тем, что разделы расположены без всякой логики и хронологии: 2019 — 2002 — 2012 — 2010 — 2016 — 2019. Получается не временная шкала, а что-то вроде спирали, в которую читателя должно безвозвратно затянуть. В этом 550-страничном путешествии его ждут многочисленные разделы и подразделы, циклы и подциклы.
Возможно, в основе издания предполагался некий игровой принцип, однако нужно признать, что даже искушённому читателю, знакомому с более ранними публикациями Инги Кузнецовой, он совсем не помогает.
Можно, конечно, провести небольшие поиски в сети, самому датировать разделы и попробовать прочесть эту книгу по хронологии. Тогда творческое развитие автора будет восстановлено более-менее наглядно: это поэт, наследующий обширной традиции европейского и русского модерна и даже отчасти авангарда, последовательно отходящий от принципов ясности и связности, хотя и не настолько, чтобы попасть в нишу герметичных творцов собственного языка.
В первом сборнике «Сны-синицы» (2002) Инга Кузнецова — ещё вполне традиционный лирик; размеры, рифмы, метафоры (даже самые причудливые) вполне укладываются в рамки «понятных стихов», слегка приправленных концептуализмом. В сборниках «Внутреннее зрение» (2010) и «Воздухоплавания» (2012) уже нарастает суггестивность, проявляются лучшие черты её стиля: следование за звуком, выстраивание повторов и звукорядов, ломающих логику текста, порождающих странную двусмысленность и неожиданные повороты речи. В книге не один раз встречаются сентенции вроде «понимаю экспрессионистов» (С. 206), «отвага экспрессионистов» (С. 353), и может показаться, что сказано это для красного словца, однако главный экспрессионистский принцип — абсолютная метафора как соположение чужеродного, связанного только звуком — также является существенной частью поэтики Инги Кузнецовой. Своё «звуковое кредо» этого периода, как мне кажется, она довольно ясно сформулировала в начале цикла «Книга реки и осоки»:
смыслы воздуха плотнее чем гранит
вспышки яростного звукового зренья
на каких носителях хранить
только на стихотвореньях (с. 205).
Прямолинейные определения своей поэтической миссии, близкие к самолюбованию, вообще довольно свойственны Инге Кузнецовой. Себя она позиционирует как серьёзного творца, почти пророка. В недавнем интервью «НГ» она без тени самоиронии утверждает: «поэт — визионер, как, например, в случае со мной», «абсолютный языковой слух… мне говорили профессионалы, что он у меня есть». Этот старомодный романтический антураж несколько сближает её с современной поп-поэзией и даже графоманией, однако в случае Кузнецовой поэтская поза подкреплена текстами, содержащими яркие творческие находки: «Слова распахнуты, как праздничные двери» (с. 279), «слова существуют — как звери, // как зёрна в земле» (с. 297).
В разделе «Откровенность деревьев» (2016) эксперименты с утратой связности встречаются чаще, автор отходит от традиционных форм и размеров, сохраняя свои типичные приёмы словесных переборов и повторов. Разделы 2019 года, «Летяжесть» и «Неандертальская книга», обрамляющие основной корпус, дают нам картину всё более напряжённых поисков собственной интонации, нового языка, позволяющего демонтировать реальность и пересобрать её из речевых отрезков заново:
мне нужно снова вспомнить все слова
пока выходит стрелочник из будки
пока выходит парусник из бухты
пока из почек прорастают буквы (с. 321)
Если вернуться к вопросу о композиции этого увесистого тома, получается, что некий условный неподготовленный читатель при погружении в книгу сразу оказывается в потоке отважных и прихотливых языковых опытов недавнего времени, затем внезапно переносится в начало творческого пути автора, где царит относительная ясность, после чего его ждут две центральные книги 2010-2012 гг. (на мой взгляд, наиболее удачные), а к концу логика хронологии вновь приводит нас в сегодняшний день. Правда, учитывая объём и пестроту этого корпуса, я с трудом представляю себе ценителя изящной словесности, который мог бы прочесть такой объём плотного поэтического текста в разумные сроки. Повторюсь, установленная нами (верно ли?) некоторая логическая последовательность частей никак не обозначена в самой книге. По сути, это кирпич неструктурированного текста, притом довольно сложного.
Кто же будет это читать? С одной стороны, поэзия Инги Кузнецовой представляет собой привлекательный компромисс между традиционной и экспериментальной поэзией. Раскрыв книгу наугад, вы почти всегда видите рифмованную силлаботонику, и условный неподготовленный читатель безусловно воспримет это как «нормальные стихи», хотя и довольно изощрённо закрученные. Бессвязность и словотворчество свойственны им в той степени, которая не вызовет отторжения. С другой стороны, такой объём текста для представления современного поэта, о котором за узкими пределами литературного цеха мало кто знает, кажется по меньшей мере рискованным. Конечно, поэтический том вряд ли бы состоялся, если бы не недавний довольно успешный роман Кузнецовой, напечатанный в том же «АСТ», и некоторый задел в плане узнаваемости имени у неё есть, однако странно было бы делать ставку на то, что читатель современной прозы и читатель поэзии — одно и то же явление.
Думаю, время расставит всё по местам: «Летяжесть» либо взлетит, либо останется тяжким грузом на полках сетевых книжных магазинов. В любом случае, кажется обоснованным выбор в качестве стартовой фигуры новой серии именно Инги Кузнецовой — романтического творца, балансирующего между ясностью и невнятицей, между потоком сознания и обыденной речью, между читателем газет и читателем фолиантов.