Андрей Рослый. ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ МАРИИ СТЕПАНОВОЙ

Степанова Мария. Против нелюбви. — М.: АСТ, 2019.— 288 с.

При внешних простоте формы и лёгкости прочтения эссе было и остаётся одним из самых сложных жанров. Это касается как обязательного гармоничного сочетания авторской мысли со средствами выражения, так и степени проникновения в сущность описываемого явления. В каком-то смысле эссе о литературе сложнее вдвойне: ко всему прочему, автор сталкивается с необходимостью не только грамотно трактовать художественный текст, но и создать адекватное ему словесное произведение. В этом смысле эссе поэта Марии Степановой, собранные в небольшой книжке «Против нелюбви», можно назвать образцовыми.
Книга вышла в издательстве «АСТ» в 2019 году и объединила эссе Степановой, посвящённые, как отмечено в аннотации, «знаковым текстам и фигурам последних ста лет русской и мировой культуры в самом широком диапазоне». Название — отсылка к книге стихов 2017 года «Против лирики»; в том избранном были произведения, объединённые — опять же цитата из аннотации — взглядом на «возможность лирической речи в современной культурной ситуации». Признанный автор (лауреат премий «Московский счёт», «Ясная поляна» и «Большая книга»), Степанова собрала тогда под одной обложкой стихи разных лет, так или иначе демонстрирующие главную способность лирики — именовать окружающий мир, который может звучать в самых разных регистрах — от высокого до сниженного.
В сборнике «Против нелюбви» — произведения прозаические, обеспечивающие восприимчивость слуха к этим регистрам. Имена получили важные для автора социокультурные явления. Эссе посвящены Марине Цветаевой, Любови Шапориной, Сьюзен Зонтаг, Сильвии Плат и многим другим ключевым персоналиям, причудливо объединённым фокусом внимания Степановой-эссеиста.
Действительно, название появившейся через два года после поэтического избранного книги не может не быть прочитано как программное. Его значимость в авторском мире Степановой подтверждается и масштабом карты, которую она прочерчивает на основе знания культурного ландшафта и в современности, и в исторической перспективе. Такая пестрота может насторожить подготовленного читателя, поскольку не предоставляет возможности сразу же навесить на книжку один из нескольких десятков имеющихся у него ярлыков и методологически единообразно прочесть её как книгу о чем-то одном: слишком велик разлёт персоналий — от Александра Блока до Майкла Джексона. Читатель же неподготовленный будет лишён такого неудобства — ему сборник может напомнить, например, журналы «Караван историй» или «Ридерс дайджест» — с точки зрения произвольности соседства материалов. Обманутыми окажутся ожидания обоих — ни на одно, ни на другое восприятие книжка Степановой не рассчитана.
Несмотря на то, что каждое эссе написано в честь того или иного имени (эпизода, фрагмента жизни, текста), читателю явлены не истории про фигуры, а истории про точки на маршрутном листе, в последнем пункте которого — понимание механизмов творчества, памяти, культуры и даже большого времени: через текст (которым может оказаться биография, стихотворение, мемуары — что угодно) Степанова видит явление, характеризующее исторический период, литературное событие, культурный феномен, социальный парадокс.
Показателен здесь, например, текст «Little black boy», довольно неожиданный герой которого — Майкл Джексон. Текст о нём соседствует с текстами о Владимире Высоцком или Григории Дашевском, но свидетельствует не о всеядности Марии Степановой, а об универсальности её подхода.
Джексон предстаёт олицетворением своей эпохи: «Любимая игра XX века — игра в точное знание; вопрос, который в ней решается — как далеко может зайти эксперимент, который человек проводит над человеком; можно и над собой» (с. 132). Рассуждая о многочисленных экспериментах поп-идола с собственным телом, репутацией, пространством Неверлэнда, Степанова вписывает их в широкий контекст смыслов — от пресловутой американской мечты, от Нового времени с его «религией преодоления, труда и победы, труда и награды» (с. 136) до Уайльда и Блейка. Понятый так Майкл Джексон позволяет увидеть культурный и социальный срез времени как своего рода Гамлет, ищущий ответы на самые главные вопросы расшатавшегося века, фигура, ориентирующая нас в пространстве массовой культуры и шуме времени.
Проницательный читатель при этом получает двойное удовольствие в меру своей эрудиции. Мария Степанова щедро рассыпает по тексту аллюзии, привлекает неожиданный литературный контекст. В случае с эссе о Майкле Джексоне это и Стругацкие, и Набоков, и даже Ришад Нури Гюнтекин («королёк, птичка певчая» — такую, например, номинацию даёт Степанова Майклу Джексону среди прочих).
У книги «Против нелюбви» большой просветительский потенциал. Часто Степанова расширяет границы и без того свободного жанра, вводя в свои рассуждения о героях биографические сведения, анализ художественного текста, побуждая читателя узнавать больше — подниматься до интеллектуального уровня автора. Без этого нельзя — необходимость владения участниками диалога контекстом здесь, как и в художественном произведении, обусловливает необходимый уровень понимания. Эссе — сложный не только для создания жанр.
В эссе «Против нелюбви» автор рассуждает о смысловых аберрациях, которые обязательно сопутствуют попытке зафиксировать память о персоне (выставление напоказ останков Ричарда Третьего как параллель «мусорным мемуарам» — воспоминаниям о Марине Цветаевой и Осипе Мандельштаме). «… Любая жизнь имеет официальную версию, за которую изо всех сил держится герой (пока жив), его семья, друзья, ученики, все то есть, кто знает о нем что-то существенное. И есть драгоценные крупицы тайного знания, позволяющие увидеть героя в халате, без халата, без галстука, без штанов; из них в тишине лепится образ-противовес, образ-противовес, наконец-то убеждающий — затем что мал и мерзок, как мы» (с. 277). Это не только про отдельные эпизоды воспоминаний Эммы Герштейн или записки Ольги Ваксель, это про необходимость понимания масштаба вспоминаемого и оцениваемого, про соответствие ему. Следует сказать, что ни в одном из своих эссе Степанова не занимает позицию судьи — она держит необходимую для сохранения нейтралитета дистанцию, предостерегая саму себя от выхода «на территорию иллюзорного знания и скорого суда, где слишком легко оказаться, а лучше бы не бывать» (с. 282).
Отсюда и главная «фишка» Степановой-эссеиста — чистота и панорамность взгляда.
Любое культурное явление, к которому она обращается, оказывается объективно (насколько это применимо к эссе) развёрнутым в нескольких измерениях. Это не просто авторское мнение о рассматриваемом феномене, а, скорее, несколько цепочек рассуждения «по поводу», каждая из которых запускает машину ассоциаций. Название книжки, по сути, про то, как должно быть устроено человеческое понимание. У Степановой все персоналии как бы существуют одновременно, все события происходят синхронно — мнения, факты и детали расположены на одной линии. Это вводит читателя в особое, своего рода мифологическое, пространство-время, в котором всё уже определено — и то, что случилось, и то, что должно случиться.
Так, смыслы Блока разворачиваются на фоне событий начала Первой Мировой войны, превращаясь во вневременные смыслы и давая повод для рассуждения об особенностях восприятия времени в наши дни: «современность, которую делят друг с другом и миром, теперь упразднена — она оказывается одной из альтернативных реальностей» (эссе «Позавчера сегодня», с. 20), и — на фоне социальных параллелей: «Один из острых соблазнов нынешнего времени, которому почти невозможно сопротивляться, — осуществить простую операцию: заменить в письме Милюкова на Милонова (или на Навального, что ближе к политическим симпатиям автора), а Союз русского народа — на нашистов» (с. 251). Оба посвящённых поэту текста написаны как бы из большого времени — от обилия пересечений и параллелей рябит в глазах.
В этом слитном пространстве-времени разворачиваются и те сюжеты, к которым каждому ценящему и знающему литературу нужно возвращаться. «16 мая 1941 года (то есть, как знаем мы из далека своего дня и года, жить ей остаётся три с половиной месяца) Марина Цветаева пишет дочери в далёкий северный лагерь…» — так начинается эссе «Прожиточный максимум» (с. 41). Письмо Цветаевой оказывается той деталью, которая скрепляет знаковые точки её писательской судьбы и фактически является предвозвестником цветаевского самоубийства: Степанова даёт понять, как отстающий от нас во времени образ поэта сейчас распадается на Цветаеву в жизни и Цветаеву в творчестве, давая не один, а два текста — «творчество» и «жизнь», — и в логике движения от смерти к жизни поэта сплетает оба. Пожалуй, это эссе о Цветаевой изо всей книжки меньше всего похоже на эссе, больше — на пропитанную личным чувством вступительную статью, но не к какойто конкретной книге, а в целом к творчеству. Для статьи это, однако, слишком интимный текст. По-прежнему оставаясь неоценивающей, сохраняя нейтралитет по отношению к описываемым сложным биографическим моментам, Степанова сплетает вокруг жизни и творчества Марины Цветаевой лирическое полотно. И эта обращённость к субъективному, понимание одного поэта другим становится ключом, гораздо более ценным, чем получаемые читателем биографические сведения.
Важно и то, что эссе Марии Степановой действительно против «нелюбви» — они пропитаны любовью к предмету каждого высказывания, и любовь эта основывается на понимании, а понимание, наоборот, на любви. Это чувство (для выражения которого жанр эссе годится как никакой другой) — луч, фонарь, направляемый на вещи на тёмном чердаке. Направление света зависит от предпочтений автора и определяет фокус внимания читателя.
В стихах самой Степановой есть, кажется, очень подходящий образ:
Волос-голос-завиток,
Электрический фонарик,
Быстрый и неровный ток 1 .
Электрический фонарик небольшой по объёму, но огромной по сути книжки то и дело превращается в волшебный фонарь — и мы видим, как на белой простыне страниц сменяются проекции имён и эпох. Эти проекции, пожалуй, самое важное в книге Марии Степановой: Степанова — поэт, взглянуть на мир её глазами стоит дорогого. Примерно как почувствовать себя пушкинской Татьяной, знакомящейся со списком и манерой чтения возлюбленного в его библиотеке. Возможно, тому, кто хочет начать знакомство с её творчеством, стоит начать со стихов. Потому что все вошедшие в книжку эссе обладают своего рода «обратной силой» — через них можно читать не только историю культуры, но и саму Марию Степанову. Раньше с помощью волшебного фонаря миру являлись тени и призраки, сегодня же он помогает нащупать среди призраков твёрдую почву.