***
Бывают странные заботы —
на службе вроде бы стоишь
как вдруг в груди начнёт работу
аполлоническая мышь
И мнится: Греции зловещей
ночная древняя тоска
знакомые преображает вещи
как бы при свете ночника
Но и во сне ты слышишь ропот
менады, пущенной в расход
как будто станция «Последняя Европа»
последние стихи передаёт
НА ДНЕ ДОПОТОПНОЙ РЕКИ
Когда ты спишь, ты пьёшь на дне реки
а там плывут, летая, мотыльки
не мотыльки — а рыбы, рыбы, рыбы
глотнуть которым Господа пора бы!
Куда ты спишь, когда не спится?
— под Ялтой допотопных крыш
больная ноет половица
шумит мерцающая мышь
В ещё семье темнее воздух
как яд, бессонница быстрей
ночней — кровать, острее — звёзды
и рыбий глаз Луны — желтей
Ничьим дыханием согрета
холодным чаем, сигаретой
пустой на ощупь алычой
спи под чалмою минарета
спи, не тревожься до рассвета
душа моя, глаза открой!
ЛУННАЯ БАЛЛАДА
Я помню расстоянье
от моря до Луны
и сонное шуршанье
таврической волны
но я забыл названье
астральной глубины
которой в наказанье
мы все обречены
Вот слева от страницы —
ещё, ещё левей! —
идёт по черепице
белейший из людей
Идёт, плывя по крыше
лунатик молодой
а звёзды блещут ближе
совсем над головой
Он знает расстоянье
от носа до планет
и носит в наказанье
в себе астральный свет
Когда его качает
почти в последний шаг
тебя он замечает
и говорит вот так:
«Ты помнишь расстоянье
от Крыма до Луны
и влажное рыданье
обиженной волны?
А если кто обижен
но плакать не спешит
то значит, он в Париже
на гвоздике висит
Душа его всё тише
всё дальше и светлей
и муза в виде мыши
торопится за ней
И ангел в виде кошки
летит за музой вслед..
На это из окошка
глядит другой поэт
Глядит и горько плачет
жалеет всех троих
и ничего не значит
его последний стих:
— Я знаю расстоянье
от лиры до Луны
и странное дрожанье
оборванной струны
и ровное мерцанье
астральной глубины
которой в наказанье
мы все наделены
которой на прощанье
мы все обречены!..»
СТИХОТВОРЕНИЕ ПОЭТА
КОТОРЫЙ РАЗДЕЛЯЛ СЛОВА
ЗАТЕМ —
СКЛЕИВАЛ КРОВЬЮ С ДОБАВЛЕНИЕМ ТИПОГРАФСКОЙ КРАСКИ
И ПО СОЗДАВШЕМУСЯ УЗОРУ
ГАДАЛ О БУДУЩЕМ РОДНОГО ЯЗЫКА
Кто узнает, кто поверит
кто запишет от руки? —
— кто кронциркулем измерит
из Касталии звонки? —
— кто мышиной кровью склеит
двух наитий позвонки?
Когда в скитаньях одиноких
средь облаков и голубей
подвоплотятся наши вздохи
в рифмованный ликейский клей
который свяжет эти строки
чем кровь мышиная прочней —
какой вивариум теней
мы предпочтём своей эпохе?
Ну как — какой? Такой-сякой:
скорей закрой закат рукой —
ты видишь? — пальцы розовеют:
вот всё, что нужно от стихов
от голубей и облаков
от всех, кто светят, но не греют.
***
Мышиное дитя надзвёздного эфира,
шурши среди друзей как пастернак простых,
пока мы пьём мускат, пока в руках моих
не тёмная жена, но жёлтая гитара 1 .
Что эта желтизна такая же химера
как слоги МУ и СА — я слышал от живых
Но мёртвые мудрей. Я не слыхал от них:
«Рифмовку соблюдай! Не нарушай размера!»
А я в ответ любил двоих из тех богов,
кто проложил тебе дорожку из стихов —
не разминусь на ней ни с тем, ни с тем поэтом,
над Стиксом серебром в кармане шелестя,
когда и сам уйду с мускатом и сонетом
туда, откуда ты, хвостатое дитя!
Хвостатая сестра! О воплощеньи дара
тебя ли я молил в блужданьях городских
пока искал мускат, пока в губах сухих
шуршал и сей сонет для вящего примера?
Опубликовано в Prosōdia №11, 2019
