СКУЛЬПТОРА УБИЛИ
– Саш, ты дурак что ли? – спросила Элеонора Аркадьевна. Часы в кабинете второй год шли в обратном направлении, поскольку стрелки не расставались, а шли навстречу.
– Нет, – задумался я.
Стержень у неё был. Ось! Об эту ось терлась вся наша редакция, потому что большую часть других обитателей Дома печати за маленьким исключением уже давно оптимизировали и превратили в пюре. Элеонора Аркадьевна была абсолютный батька в пекле.
– Чего ты задаешь глупые вопросы? Ты же понимаешь, кто нам деньги дает. Значит, и материалы такие публиковать не можем.
Вопрос на самом деле был вполне резонным: когда зарплата не фонтан, сны все чаще приходят о чем-то большем. Я – молодой растущий организм, мне хочется в пампасы.
– Кстати, посмотри в почте, комментарий прислали насчет убийства скульптора. Собери информацию и сделай. Добавь реакции живых людей. И не тяни!
Вот и пампасы. Впрочем, некрологи мне удавались. День подходил к концу.
В кабинете сидел Ганс и настойчиво щелкал клювом по клавиатуре.
– А ты не думал, что колбаса, которую покупают журналисты, просто обязана наполовину состоять из бумаги? – не глядя спросил Ганс.
На самом деле Ганса звали Гена, но ему больше нравилось немецкое имя. Оно привязалось после одной студенческой постановки: тогда ему вдруг понадобилось выйти из университета перед самим выступлением, будучи в немецкой военной форме – он играл фашиста, осознавшего, что война – зло. Пенсионерка-вахтерша по какой-то причине передумала пускать его обратно. Вопрос Гены «Я что, злодей, что ли?», прозвучавший неожиданно громко из уст немецкого солдата, повис в воздухе, а факультетская газетка «Вектор» еще долго дискутировала об эхе войны. Я помню это хорошо, потому что сам эти статьи и писал.
– С чего это?
– Ну, им же нужна пища для размышлений.
– Смешно.
– Какие тут шутки… Вчера в магазин захожу – бабулька смотрит на прилавок, а там сосисок целая телега. Смотрит, смотрит, а потом голосом Вассермана говорит: «Сосиски за 150!»
– Ты почту не глядел? Там должно быть какое-то письмо из министерства про убийство скульптора.
– Было дело.
– И чего там?
– Да ничего необычного. Жил себе Галимханов Д.Д. из солнечного Узбекистана на улице Революционной. Однажды утром в возрасте шестидесяти восьми лет проснулся, потянулся и вспомнил молодость. На волне своей памяти начал приставать к соседской дочери Гюзель. А соседи оказались не менее горячими людьми с Востока. Гюзель – не по годам сложенная – по паспорту вообще несовершеннолетняя. Короче, она папе пожаловалась. А папа ее – бывший боксер, победитель конкурсов. Долго думать не стал и пошел врезал узбеку так, что тот сломался пополам. Хрясь – и все.
– Дичь какая-то.
– Восток – дело тонкое. И быстрое.
Около лифта кто-то вешал объявление о закрытии домопечатной библиотеки из-за недостатка денег. Я там так и не был, но было заранее жаль – склад литературы, говорят, там лежал капитальный. Дом печати вообще похож на печень молодого человека, который регулярно загружает ее дрянью и надеется, что выдержит. А потом вдруг то окно не откроется, то кусок стены отколупнется. Поэтому у журналистов в этом городе такие стареющие лица. Мы обличаем и расследуем, настаиваем и советуем, отнимая деньги у всех подряд (17 рублей за номер). Сейчас верить нельзя ни одному прохожему, тем более сидящему в кабинете, но нам зачем-то – все еще – верят. Хотя мы даже не прохожие, у нас и ног-то нет, мы лежим, порубленные на части, в киосках, где тихо и мягко и в обед пахнет чабрецом. Простите нас, ибо ведаем, что творим.
Глубоким вечером мы рванули в новое заведение «Выходной», которое отчаянно рекламировали в интернетах – Ганс такое не пропускал. Его можно было понять: почти все подобные кафешки через полгода после открытия превращались в дорогие и неприятные, как лоботомия, места. Поэтому ковать железо стоило в назначенное время – пока горячо.
Ганс пришел в модном пиджачке.
– Ирландский твид, я надеюсь?
– Я тоже надеюсь. Когда покупал, чую – смотрят на меня продавцы. А я еще не понимаю, что такое – пиджак ничего такой, приталенный, как я люблю. И удобный, зараза! В автобусе смотрю – в кармане наклейка «Beautiful woman». Ну их всех, буду носить, как будто кто-то знает, что это женское. Не заметно же?
– Ну-у…
«Выходной» находился в одном здании с компанией по выдаче кредитов с конскими процентами «Деньги быстро». По равнодушному тону вывески было категорически непонятно, то ли они деньги предлагают, то ли выпрашивают. Рядом сидел потрепанный мужик и пил пиво. Обращаясь в нашу сторону, как будто мы с ним только-только прервали задушевную беседу, он сказал:
– У всех дырки одинаковые, только документы разные, ага?
Мы кивнули и исчезли в «Выходном». Местечко ничем особенным не отличалось: большинство сидело за столиками, тыкаясь в телефоны и зыркая по сторонам, а на неразмятом танцполе кучковалась стайка девчонок неопределенного возраста. Играла колючая электроника, слепящая и обесцвеченная настолько, что у посетителей можно было разглядеть седину. Ганс нашел кого-то из своих многочисленных знакомых, мы плюхнулись на диванчик, взяли пива и какое-то время наблюдали, как те отстраненно смотрят в сторону.
– Шумно тут!
– Что?
– Шумно!
– Ага!
На разговоры не оставалось места, музыка напоминала слабые удары током.
Мы вышли.
– Странное место.
– Это ты давно по клубцам не ходил.
– Теперь везде такая чушь играет?
– Ты просто не умеешь ее готовить.
– Ну да, а то я все никак не могу найти подходящую музыку, чтобы в тесном кабаке посмотреть в телефон.
Вывалились знакомцы Ганса, кто-то закурил. Стало ясно, что говорить нам особенно не о чем.
– А вы знаете, у нас скульптора убили, – ляпнул я.
– Бывает. А что он сделал?
– Приставал к дочке бывшего боксера.
– Капля в море! Каждый день на дорогах десятками сбивают. Привыкли уже.
– Искусство требует жертв…
Разорвавшийся в кафе музыкальный ритм окутал всех вышедших. Через пару секунд изнутри вылетел Ганс с какой-то сизой девицей и широко открытыми глазами обозначил, что даму надо проводить.
– Привет! – дружелюбно гаркнул я.
– Привет! Есть позвонить?
Невзрослое лицо и тонкий голос. Большие глаза – как потом окажется, это результат хирургического вмешательства: она родилась со сросшимися веками, пришлось разрезать. Общую картину дополняла нескучная фигура.
Абонент не хотел отвечать.
– Вот ведь… Дойдем до «Спички»? Надо найти кое-кого и забрать ключи. А то
домой не попаду.
– Да, тут все равно скучно.
– Ганс сказал, что ты нормальный.
– Это он плохо меня знает.
Мы пошли. Девушку звали Настя, она любила фотографировать.
– Это знаешь, еще с детства. Я как-то фильм смотрела – там кого-то посылают обворовать квартиру. А воры вместо того, чтобы вытащить драгоценности, свистнули целый чемодан фотографий. До меня через какое-то время дошло, что это и правда куча сокровищ. Ну, самое дорогое. А потом – все эти советы по оптимизации жизни вроде «Сфотографируйте любимые ненужные предметы и избавьтесь от них» и так далее. А ты чего в журналисты пошел?
– Не знаю. Вообще-то я всегда любил слова. Где-то дома есть фотография меня лет пяти с охапкой карандашей: я – гордый и без штанов, а обои на фоне украшены словами «мама», «папа» и «саша». Отсюда все и идет. Думаю, мне просто не хватает еще одной фотографии с расписанной стеной и гордостью на лице. И без штанов, конечно же.
– Чем дальше фотографирую, тем больше понимаю, что это развратное заня-тие. Насилие, за которое платят деньги.
– Чего это сразу насилие?
– Или работа частного детектива. Увидеть человека таким, каким он себя не видит, и узнать о нем то, что не знает он сам.
– Любишь подглядывать?
– Все любят. И ты тоже. Потому что так можно разглядеть красивое.
– Красивое?
– Да. Настоящее, неподдельное.
– Это страшновато.
– Все настоящее страшновато.
Клуб «Спичка» как всегда был полон позолоченной молодежи, отплясывающей будто в последний раз. Настя зашла внутрь, я остался снаружи. Через пару минут ко мне прилип парень с бритой головой и горящим взглядом. Нервно почесываясь и вертя головой, он представился Витамином. Рассказал, что попал в непростую ситуацию: недавно вышел из состава националистической группировки, теперь должен скрываться и приехал сюда.
– Надолго у нас?
– А как повезет. Вроде спокойно, можно перекантоваться. И недорого.
– У нас тут на днях скульптора убили.
– Это фигня, я сто раз так делал. Я спокоен. Ты спокоен?
– Более-менее. Но у нас нечасто такое бывает.
– Все мы встаем перед выбором – охотник или жертва. Ты охотник или жертва?
– Охотник, наверное.
– Молодец, молодец. Чем докажешь?
– Девушку вот поймал.
– Молодец, молодец. Хочешь «Волгу»? 20 тысяч, черная, без номеров. Красава будешь!
– Не, денег нет.
– Может, бабу твою раскулачим?
– Да у нее откуда?
– А давай попробуем. Ты охотник или нет? Короче, я сейчас отойду, через пять минут буду. Никуда не уходи, понял?
Я машинально кивнул. Витамин скрылся в клубе. Надо было валить. Я почти завернул за угол, когда меня догнала Настя.
– Мы куда-то торопимся? Мог бы и подождать.
– Один парень настойчиво хотел продать нам «Волгу».
– Респектабельно выглядишь, значит. Так-то каждый выживает как может. Откуда, думаешь, пацаны из «Спички» берут деньги?
– Не люблю ни пацанов таких, ни их деньги.
– Зато в шоколаде.
– А по-моему, они в говне, просто запах уже не различить.
– Уверена, они думают абсолютно симметрично насчет тебя, – засмеялась Настя. – А ты еще спрашиваешь о красоте. Вот же она. Это человек, которого можно считать человеком во всем этом.
Я пожал плечами.
– А что бы ты сделал? Ну, для собственного выживания? Смог бы пойти по головам, использовать кого-нибудь, а потом выбросить?
– Не знаю… По-моему, всегда есть другой выход, нет?
– А ты слабый.
– А ты приставучая.
Настя хмыкнула. Она вдруг показалась болячкой на ободранной коленке, которую неумолимо тянет расковырять до крови.
Рок-бар «ТТ» встретил нас тихим блюзиком и почти пустым залом. Настя скользнула вглубь искать своего человека, я сел за стойку. Рядом сидела пара – мужчина потенциально рекордных размеров со вкусом ел и пил, его девушка неопределенного возраста томно вздыхала, тихо скучая и потягивая коктейль с зонтиком.
– Что будем пить? – спросил бармен.
– Возьмите фирменного светлого, оно здесь отличное, – влез рекордсмен. – Повсюду разбавляют, а здесь нет.
– М-да?.. Ладно, давайте фирменного.
Рекордсмена звали Михаил, он работал на стройках и раз в неделю приходил сюда со своей женой – парикмахершей Викой, которая не любила отпускать его одного. Мише хотелось общения.
– У меня здесь дед неподалеку жил, – начал Михаил. – Раньше кинотеатр на этом месте стоял, мы ходили. Атмосфера сохранилась – не знаю как. Хотя плани-ровка, само здание – совсем другие, переделали все напрочь.
– Я как-то архивные материалы читал про этот кинотеатр. Один из его строи-телей был некто Адольф Иванов. Родился чуть ли не в начале века, в то время имя было модное. Видел его фотографию – тяжелый взгляд. С другой стороны, каким еще он может быть? Все-таки войну прошел. Это как Бога увидеть.
– А ты сам-то верующий?
– Да как сказать…
Легкость в мыслях царила необычайная. Фирменное светлое било точно в цель.
– Я – солипсист.
– В смысле?
– Ну, это значит, что весь мир – это лишь продукт моего сознания. И как только не станет меня – исчезнет и все остальное. А значит, все это вокруг – сплошной субъективный взгляд…
Михаил приостановился, допил пиво и попросил еще. Вика вовсю таращила любопытные глазки. Пауза растягивалась и неприятно липла.
– А вы знаете, у нас скульптора убили, – нашелся я.
– Жалко его. И того, кто убил, тоже жалко, – вдруг зазвучала Вика.
Мы в тишине потягивали напитки. Потом Михаил повернулся ко мне:
– То есть это значит, что все, что вокруг, это создал – я?
– Так или иначе. Как прекрасен этот мир, посмотри…
– Ты прям все перевернул, – сказал этот необъятный мужчина и задумался окончательно, неуловимо приняв позу роденовского мыслителя.
Подошла Настя.
– Я нашла ключи!
– Ура… Ну, мы пошли, рад был познакомиться.
Пара кивнула.
– Значит, одиссея закончена?
– Можем дойти до моего дома, тут недалеко. Автобусы все равно не ходят. Мы медленно потягивали из какой-то бутылки и двигались по космически темным дворам. Когда путешествие заканчивается, всегда начинаешь внимательнее всматриваться в окружающее. Город поворачивался то одним боком, то другим, равнодушно покачиваясь под ногами. Газеты пишут, что это один из самых крупных городов в стране. Спорить с этим глупо, ведь, даже прогуливаясь по окраине, встречаешь всяческие эпицентры: «Посольство красоты», «Вершина чистоты», «Центр сухофруктов». И из каждого глядит что-то героическое.
– А почему ты не могла до чувака дозвониться?
– Да он телефон дома оставил.
– А зачем ты ему ключи отдала?
– Это мой муж.
Я засмеялся и закашлялся.
– Ничего, что ты не одна туда пришла?
– Ничего. Мы сейчас немного отдельно живем.
– Немного?
– Да, он устал от моих расспросов, кто та женщина, которую он зовет во сне.
– Правда что ли?
– Да не очень. Какая разница?
Чем дальше мы шли, тем больше становились у Насти глаза. В них чувствовался не плотский блуд, а какой-то другой. С такими можно было бы стоять, как избушка на курьих ножках, на границе между тем миром и этим, и все принимали бы тебя за своего. Хотелось спрятать её в карман.
Мы дошли. Настя закурила. Я не знал, что сказать, и весело пошатывался.
– А ты знаешь, у нас скульптора убили.
– Какого скульптора?
– Кажется, его фамилия Галимханов.
– В смысле? Откуда это?
– Да нам сводку прислали сегодня в редакцию. Твой знакомый?
– Ну да, он же тут через пару домов живет…
Как выяснилось, Настя в детстве ходила к Галимханову в художественную студию. Он в свое время работал над какими-то скульптурами в Москве, из-за чего потерял три пальца на правой руке. Рисовал – и необычно, но, кроме учеников, работы эти никто и не видел – сам он не считал их по-настоящему красивыми и удачными для выставки или продажи. Недавно все говорил о красоте и яркости снов, захотел слепить скульптуру и искал подходящую натурщицу, чтобы не боялась раздеться.
– Какой он извращенец – тихий как одуванчик. А самое глупое, что где-то полгода назад я ее сама фоткала, в том числе и без одежды. «Это всего лишь тело, зачем мне его стыдиться!» Она эти фотки в сеть выкладывала, отец увидел и ей накостылял, мне чуть не досталось. Дура…
Настя вдруг стала растерянной, чуть помятой и не такой острой, какой рисовалась вначале. У меня что-то щелкнуло, и образовался поцелуй. На мгновение стало тихо, тесно и темно, потом Настя отклонилась.
– Ты же понимаешь, что дальше ничего не будет?
– Да, – соврал я.
– Я знала, что ты хороший.
Я витиевато развел руками и встал как гоголевский Городничий, демонстрируя: что есть – то есть. Потом на одном крыле добрался до «Выходного», где кутил Ганс. Когда я пришел, он поднимал тост за безвинно убиенные в местной прессе точки над буквой «Ё».
Утром я чувствовал себя ледоколом, с треском пробирающимся сквозь льды. Вслепую был написан текст про скульптора, за который минут десять было стыдно, но потом Элеонора Аркадьевна похвалила за тяжесть отдельного слова, которой я дорожу больше, чем скоростью вращения словесной массы:
– Умеешь ты про мертвых писать. И людей добавил, это хорошо.
– Либо хорошо, либо ничего! – я скромно потупил разъезжавшиеся глаза.
– Скоро у нас вся газета такая будет, особенно на предвыборные кампании. Материал ушел в верстку. В обед мы с Гансом в легком болезненном бреду сидели в кабинете и, ощущая невнятный гипнотический эффект, смотрели канал «Дискавери» по компьютеру. Там увлекательно рассказывали, что если бы не Юпитер, то были бы мы все мертвы к чертовой матери. Размазанные по стульям, мы хором думали: спасибо тебе, Юпитер.
Настя казалась уменьшающейся точкой, болтающейся на знаке вопроса. Потом пошли какие-то звонки, просьбы помочь с заголовками, байки с недавних выездов, чай с конфетами. Ганс уже планировал вечер, но очередное задание вытолкнуло меня на улицу. Оказалось, что весеннее солнце куда-то сбежало, пошел легкий снег. В поле зрения попал памятник Маяковскому – черный, как мавр. Сурово сдвинув брови, мы грезили о неслучившемся.
КАПУСТА
Проходила весна. Такие вёсны бывают только в России, всегда до смерти набитой ледовыми городками и снежными королевами. В вязком перезвоне песочных автобусов, в мягчеющей грязи, в холостом щелканье ртов чувствовался ритм – тощий, наглый, живучий. Доверившись ему, Асгат без особого азарта просадил за ночь в игровых автоматах все деньги и наделал зыбкое количество долгов.
До утра было долго, Асгат сел в кафе поглядеть в стену.
– Извините, мне в чай кто-то плюнул, принесите другую чашку, пожалуйста,– пискнул соседний столик с короткой женщиной неопределенного возраста. Ржавые кошачьи глаза не умещались на ее крысиной мордочке. Она была одета в бесконечные накидки – круглая, слоеная, как капуста. На столике в беспорядке валялись разорванные на кусочки салфетки.
Асгат заказал у официанта что-нибудь горячее попить и пошел в туалет. Нужно было перезанять денег – завтра возвращать первые долги. Была пара кандидатур, но это утром. Ладно, пора на выход.
Крысиная морда в капустных листах стояла над его чашкой неслучившегося чая и пускала туда слюну. Зачем-то выждав, Асгат подошел к столу. Крысиная морда уже сидела за своими салфетками:
– Извините, вам в чай кто-то плюнул. Я постоянно сюда хожу, у них каждый раз…
– Так это вы и были.
– Нет-нет– нет-нет, вам показалось, – защебетала Капуста. – Это была другая. Она одевается как я, и выглядит как я. Точно такая же, как я, но не я.
Асгат стал собираться. Хотелось спать.
– А вы, кажется, совсем без денег? Я бы могла вам помочь, если окажете мне услугу.
– Найти того, кто вам слюни в чай пускает?
– Понимаете, я растеряла всех детей, сейчас живу совсем одна. Засыпать тяжело, когда рядом никто не лежит, бессонница.
– От меня вам что нужно?
– Может быть, вы поспите в моей комнате недалеко от меня? – крысиный нос стал совершенно невыносим от ее самозабвенного мечтания, а капустные усы вытянулись и лезли прямо в лицо Асгату. Она выкатила из-под одежды настойчивую сумму денег. В голове у Асгата было мутно. Ехать домой все равно было не на что и незачем.
Капуста с Асгатом долго петляли по старому району города. Дома здесь были невысокие, потрескивающие, с терракотовыми лицами. В одном из таких домов гостеприимно чернела давно открытая подъездная дверь – туда они и зашли.
В неряшливой квартирке Капусты мебели почти не было – так, стук бамбука в холодном доме. Помимо кухни, больше похожей на туалет, была единственная комната с кроватью и диваном. Асгат не раздеваясь сел на диван. Усталость навалилась и свернула его на бок.
Уже проваливаясь в сон, он почувствовал, что крысиная морда стоит у дивана и висит над ним душным пузырем. Не было сил шевелиться или сгонять сон, чтобы удостовериться в этих ржавых глазах, размазанных по крысиной морде, которая шевелилась от возбуждения в тишине квартирки. Открывай глаза или не открывай – все равно не было уже ничего: ни людей, ни животных, только эта зараза, сверлящая проигравшее тело.
Асгат взмок и растаял, талое ссохлось и рассыпалось, а рядом кто-то настойчиво смотрел и смотрел, пока он не крикнул и куда-то нырнул.
Утро глухо било Асгата по лицу и щедро насыпало песок в глаза. С обещанными деньгами и звенящей головой он проснулся у себя дома. Безразличный холостяцкий завтрак: Асгат ел и ни о чем не думал. Ему не было вкусно – ему было нормально. Но, кажется, даже если бы он сейчас оказался в первоклассном ресторане с элитным меню, ему было бы так же все равно.
Асгат вышел из дома отдать долги. Он – очень длинный и очень желтый – равнодушно смотрел на солнце, усердно поднимавшее перед ним юбку, и меланхолично подсчитывал, сколько и кому он должен сегодня отдать. Впрочем, ему всегда было пусто; алкоголю, женщинам и прочим стимуляторам уже нечего было взвинчивать в его крови. Как так произошло, он и сам не понимал. Знал только, что если бог раз превратился в междометие, то это уже навсегда. Теперь у него оставалось только любопытство – чем все это кончится.
Зайдя в игровые автоматы, он немного вспотел: краем глаза увидел, что в самом пустом углу сидит вчерашняя Капуста. Не подав виду, дошел до игроков, отдал им нужные суммы. Уже на выходе кинул взгляд в сторону Капусты – оказалось, что это просто куча грязного тряпья, сваленная уборщицей. Про себя Асгат удивился тому, что еще способен переживать и так реагировать.
На обратном пути ему показалось, что он все-таки увидел на другой стороне улицы тот безобразный кругляшок на ножках. Асгат зашел домой, сполоснул лицо и руки. За входной дверью ощущалась возня, Асгат посмотрел в глазок: в коридоре осторожно, бочком, подбиралась к его двери Капуста. Он отошел, ожидая звонка или стука, но ничего не последовало. Так прошло несколько бесполезных часов. Асгат снова посмотрел на лестничную клетку: крысиная морда нетерпеливо переживала с той стороны, колупая его дверь и едва заметно поскуливая.
Асгат ушел вглубь комнаты и лег на диван. Была в этих ржавых, никому не нужных глазах, которые бродили и плевали в чай, плохая, незрелая рифма к его собственной жизни, так и не проросшей до конца. При этом в них ощущалось что-то необходимое и раздражительное одновременно, как пчелиный гул в мире мертвых. Жизнестойкий математический иероглиф, гудящий по ночам в районе вокзалов. Мнимое число, существующее по обе стороны здоровья. Позолота, имеющая право на жизнь там, где, как в сказке, темно.
Асгат почувствовал, что Капуста в комнате и стоит около дивана, шевеля от возбуждения своей крысиной мордой, топорща усы в разные стороны. Он уже почти спал: руки прилипли, тело стыло, а комната скручивалась до размера календарной отметки. Асгат – так же меланхолично, как и жил – заснул. И окончательно провалился.
А наутро у крысиной морды появился еще один капустный лист.
Опубликовано в Бельские просторы №1, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!