Анатолий Кулемзин. РАССКАЗЫ В ЖУРНАЛЕ “ОГНИ КУЗБАССА” №6, 2021

Поздравляем нашего автора с 80-летним юбилеем! Желаем здоровья и всяческих успехов в его многогранной творческой деятельности!

ДУША ЕСТЬ У ВСЕГО

Однажды в детстве возвращался я с рыбалки берегом реки и увидел, как около зарослей ивняка, затапливаемых в половодье, копошится знакомый – дядя Федя.
– Эй, парень, – окликнул он меня, – помоги мне корягу из завала вытащить. Зацепил ее корнями старый пень, никак не хочет отпускать.
И че им надо было спутаться?
Дядя Федя выворачивал из-под пня, тоже принесенного половодьем, застрявшие ветви коряги, и они при этом издавали не то скрежет, не то стон.
– Ишь ты, жалуется. А че жалиться-то? Радоваться тебе, дуре, надо. Сейчас тебя освободим.
Он обрубил с коряги лишние сучья, мы вызволили ее из плена и погрузили на телегу. Дядя Федя присел на край телеги, снял кепку и вытер полой пиджака лицо.
– Вот теперь ей тут будет хорошо.
– Кому хорошо?
– Коряге этой.
– А почему дереву хорошо?
– Да так, хорошо, и все. Лошади хорошо, нам хорошо, и коряге тоже хорошо. Лежит сейчас на телеге, а ведь думала, что не вытащу.
Совсем тут зазимовать собралась. А теперь вот у меня во дворе полежит, отдохнет немного, и раскряжую я ее к зиме на дрова.
– Дядя Федя, а сейчас она о чем думает? – поддержал я разговор.
– А че ей сейчас думать? Лежит себе спокойно на телеге и гадает, куда мы ее повезем.
Наверное, догадывается, что к чему.
Когда открывали ворота, те жалобно заскрипели.
– Застонали, старые стали, вот и плачут, – сочувственно пояснил хозяин. – Всему приходит время. Вот и у меня стали ноги скрипеть.
Корягу свалили с телеги, я помог оттащить ее в сторону. Вдвоем мы сели на крыльцо отдышаться. Из дома пряно пахло чем-то вкусным. Дядя Федя зашел внутрь и через минуту вернулся, держа в мозолистых ладонях несколько ватрушек.
– На вот, возьми ватрушки за работу, – сказал дядя Федя. – Тетя Таня напекла. Вон как они на тебя смотрят, ажноль улыбаются. Сам съешь да домой отнеси.
Я жевал ароматную ватрушку и смотрел на старую корягу. Представил, что не всегда она была такой. Когда-то, наверное, стояла веселым молоденьким деревцем на берегу реки и приветствовала проплывающих мимо рыбаков, помахивая ветками. Мечтала, что, когда вырастет, поплывет весной вместе со льдинами далеко-далеко, к самому синему морю. И действительно, поплыла, но на пути ее в густом кустарнике встретился пень с раскоряженными корнями и ухватил за ветви. Так и пролежала она с этим пнем долго-долго. И теперь уже никогда не побывает у синего моря, не увидит белых кораблей, а холодной зимой превратится в дым, вылетит через трубу и проплывет сизым облачком над берегом, где лежала в обнимку с коряжистым пнем.

ПРОСТО СОБАКА

Она металась между коров, жующих свежую отаву, лая на них заливисто, но не зло. Я брел со спиннингом в руке по заливному, давно выкошенному лугу. Тем временем собака, обходя с фланга разбредающееся стадо, поравнялась со мной. Небольшая, невзрачная дворняга, худая, с настороженными глазами. Ушки внимательные – торчком. По привычке дружелюбным жестом я поманил ее к себе. На долю секунды она замешкалась, зыркнула на меня мимоходом и понеслась дальше, обходя стадо с другой стороны.
На следующий день медлительные коровы с грустными глазами вновь разбрелись по лугу.
Вот одна из них попыталась отделиться и с шумом вломилась в кустарник. И в тот же миг наперерез беспутной скотине кинулась собачонка, вытравливая ее из лесу. «Умница, – подумал я и опять позвал собачонку к себе: – Иди ко мне, не бойся». Она насторожилась, но не кинулась прочь, видя мое к ней расположение.
И вскоре между нами был установлен контакт.
Я спешно полез в рюкзак за угощением.
Она с любопытством следила за моими руками, поворачивая голову то на один бок, то на другой. Осторожно приблизилась к брошенному куску хлеба и, давясь, проглотила его.
Захлебом последовал кусочек сыра, колбасы, яйцо и на десерт – конфетка. Глядя, с какой жадностью она все съела, я понял, что это было для нее не угощение, а, может быть, первая в ее собачьей жизни настоящая еда. Слишком уж она была худой. К концу лета еще не полностью сбросила с себя зимнее одеяние. Клочья блеклой шерсти были видны на бедрах и у охвостья. «Э-э-э, подруга, – приговаривал я, поглаживая свою новую знакомую, – при таком хозяине, как у тебя, ты к холодам не запасешься новой теплой шубой, не нагуляешь жиру для долгой зимовки».
Возвращаться мне пришлось без улова. Зато, как всегда, я набрал на берегу Кии шиповника. А еще подарил две блесны местному рыбаку, подростку из ближайшей деревни. Он тут же на моих глазах извлек из светлых вод на самодельные снасти двух небольших щучек.
Парень был доволен и уловом, и моим подарком. До деревни мы с ним шли вместе. По пути догнали стадо, которое вела домой все та же дворняжка. Я спросил у своего попутчика, чья это такая умная собака. Оказалось, ничья.
«Так, просто собака, – ответил мальчик. – Коров пасет».
Как выяснилось, собачонка эта осталась от пастуха, умершего несколько лет назад. Нашли его в жаркий июльский день на этом самом зеленом лугу, лежащим у ног своей лошади. Был он в фуфайке, резиновых сапогах и зимней шапке. Рядом валялась порожняя бутылка. И лошадь была уже без признаков жизни: видно, не вынесла смерти хозяина, пролежала возле него без воды и пищи несколько дней и издохла. А собака поскулила, поскулила по утрате своих близких и… одна продолжила их общее дело. Каждое утро она выгоняла стадо за деревню, весь день охраняла его, а к вечеру возвращала коров хозяевам, не получая за это от людей ни пищи, ни ласки.
По возвращении в город я вдохновенно рассказал о зарослях шиповника на берегах Кии одному знакомому художнику, которому нужны были эти ягоды для лечения. И сманил его на Кию, в обжитые мною места.
И вот через год я вновь на том же лугу.
Вновь тучные коровы пожинают его зелень. Но не слышно заливистого звонкого лая. И умной собачки нигде не видно.
Пока я добывал на уху, живописец писал с натуры окрестные пейзажи. Потом, набрав шиповника, мы с ним вернулись в деревню, где оставили у знакомых свой автомобиль. А уже за столом после нескольких незамысловатых тостов я вдруг опять вспомнил про собаку, что в прошлом году самостоятельно пасла стадо. В ответ хозяин махнул рукой куда-то в сторону и сказал: «А-а-а, тут один, как освободился, в школьной кочегарке работал. Все чахоткой болел. Вот она в кочегарке у него и жила. Пацаны ее хлебом кормили. А как откормили путем, так он ее и съел, от чахотки чтоб. Да все без толку».
Теперь у меня в зале на стене висит картина, подаренная художником. На ней широкий зеленый луг, обрамленный зарослями шиповника. Мне же на нем еще видится стадо пестрых коров и маленькая звонкоголосая собачонка, бескорыстно служившая людям.

В ИНЫХ МИРАХ ВРЕМЯ ТЕЧЕТ ПО-ИНОМУ

В троллейбусе мужчина спрашивает у меня, может ли он этим маршрутом доехать до цирка. Мы как раз только что цирк проехали, и я показал его мужчине. Тот глянул в окно и сказал, что имел в виду не этот цирк, а деревянный, который около универмага в центре города. Я сообщил ему, что тот цирк сгорел 34 года назад, в 1971 году.
Мужчина очень удивился.
Я поинтересовался, где же он был все это время, если даже не знает, что цирк давно сгорел.
– Я только вчера освободился, – последовал ответ.
Теперь удивился я и спросил, сколько же он отсидел.
– Дали-то мне сразу немного, всего пятнадцать лет, а потом понемногу добавляли…

СОКРОВЕННОЕ СКАЗАНИЕ

Спросил я как-то пожилого мужчину в Осиновке, почему заброшенную деревню неподалеку называют Ермаки.
«Краевед» начал издалека: и что баня его раньше не на этом месте стояла, и что на месте бани никак огурцы толком не росли, и что ровно через его огород раньше на мельницу дорога проходила, и что современный мост мимо мельничной дамбы построили, и много чего другого наговорил. Я долго выслушивал его отвлеченный рассказ.
Но когда, потеряв терпение, поставил вопрос прямо, собеседник мой также прямо и ответил:
– Когда Ермак-то Колчака отсюда попер, то там, за деревней, его со своими ребятами-то и разбил. Ленин за это Ермаку свою шубу подарил и орден дал. А как наши-то Колчака разбили, то делать им больше стало нечего. Вот они там себе деревню и поставили. И в честь своего атамана назвали Ермаки.
А под конец старожил наклонился ко мне и шепнул на ухо, прикрыв рот ладонью:
– Ты только никому не говори. Ты знаешь, Колчак-то с Катериной путался…

ГЛАВНОЕ – ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА

В эпоху моей молодости, когда я работал директором сельской школы, борьба с буржуазной идеологией и культурой доходила порой до абсурда.
Однажды в одной из радиопередач были озвучены результаты эксперимента с коровами. Оказалось, буренки повышали надои молока после прослушивания русских народных мелодий и резко снижали их после западных «рок-н-роллов».
В ту пору появились первые портативные магнитофоны, а в культурную жизнь советских людей неожиданно ворвалось творчество Владимира Высоцкого. На моем подоконнике тоже стоял магнитофон и хрипловато орал непривычные для села песни: «Страшно, аж жуть…», «Порвали парус…», «Мой друг уехал в Магадан…». Те из местных жителей, что постарше, проходя мимо моих окон, бранились, плевались, матерились. А кто помоложе – заходили послушать этот отчаянный надрыв. А вечером навеселе после трудового дня так же орали на всю деревню пропитыми голосами:
– Па-а-арвали парус!
И вот однажды меня вызвал к себе секретарь парткома совхоза Сергей Александрович и назидательно заметил: нехорошо получается, официально не признанного певца Высоцкого крутите, народ плохому учите.
И тут я вспомнил радиопередачу про буренок и надои.
– Сергей Александрович, но ведь после песен Высоцкого у учеников успеваемость повышается! – соврал я.
– Ну, если повышается, тогда ладно, – отпустил мне грехи партийный секретарь.

НА СЕЛЕ СВОИ ЦЕННОСТИ

После окончания педагогического института меня как молодого специалиста направили работать директором восьмилетней школы в село Калиновка Мариинского района. Чтобы завоевать авторитет среди селян, я сразу стал проводить родительские собрания, пропагандируя достижения педагогической науки – от Песталоцци, Локка и до современников. Но особого уважения так и не мог добиться. Мешала моя молодость и неопытность в житейских делах.
Помог один счастливый случай. Мне необходимо было съездить в сельский совет, чтобы поставить печать на какой-то документ. До села, в котором находился наш местный глава советской власти, было около пятнадцати километров проселочной дороги. Автобусы туда не ходили. На конном дворе мне дали коня по кличке Громобой. Это был высоченный иноходец, видимо потомок английских скакунов, захваченных здесь после разгрома белогвардейских отрядов генерала Унгерна и полковника Олиферова. Я едва взобрался в седло.
По дороге в сельсовет конь неохотно слушался нового неумелого седока и едва тащился, постоянно норовя ухватить пучок травы с обочины. Но как только дело было сделано и мы повернули назад, он буквально наметом хватил к родному стойлу.
Влетев в деревню, Громобой, не разбирая дороги, мчался напрямую к конюшне. Селяне, сидевшие на скамейках у своих палисадников, внимательно наблюдали, как их новый школьный директор пытается усидеть в седле на неукротимом скакуне, и покачивали головами. И тут мое «транспортное средство» свернуло за угол какого-то совхозного сарая, намереваясь пролететь под свисающими с кровли досками.
Я вовремя заметил грозящую мне опасность (моя голова была бы снесена этими досками) и совершил поистине невероятный поступок.
Мгновенно высвободив из стремени правую ногу и вцепившись обеими руками в седло, я повис с левого бока коня. А когда опасные доски остались позади, тут же снова запрыгнул в седло, как это делают мастера джигитовки.
Прежде я видел такое только в цирке и искренне восхищался ловкостью наездников.
Сдав Громобоя на конный двор, я возвращался к себе домой. И опять на меня были устремлены взгляды со скамеек у палисадников. Но теперь я был удостоен высшей чести со стороны местных жителей – родителей моих учеников. Бабы улыбались мне, мужики сняли кепки. А один, самый старший, встал и, приветливо поклонившись, сказал: «Здравствуйте, директор!»
Теперь я был в авторитете!

С ИМПЕРИАЛИСТАМИ ЛУЧШЕ НЕ СВЯЗЫВАТЬСЯ

Дед Гурулев из села Новоалександровка рассказал в 1963 году:
– Тут раньше, до революции, артельщики золото мыли. Я тоже с ними подвизался. Стали рыть шурф – жилу, значит, искать. Глубоко уж вырыли. Тут моя очередь подошла в колодец лезть. Спустился я, значит, рою, рою, а бадьей ребята вверх накопанное поднимают. Вдруг что-то твердое под лопатой стукнуло. Думал, самородок большой такой. Давай руками разрывать. Раскопал. Смотрю, огромный камень лежит. Отвернул его – дыра. Голову туда засунул – свет. Высунулся я оттуда посильнее.
Глядь – мать честная! – Америка! Завалил я этот камень назад. Думаю, ну их на хрен, связываться сэтими империалистами…

НИРВАНА, ЧТО ЛИ?

Тогда не было ни смерти, ни бессмертия.
Не было различия между ночью и днем…
Тогда не было ни сущего, ни несущего.
Не было воздушного пространства,
Ни неба над ним.
Ригведа

Если священные книги утверждают, что смысл жизни верующего состоит в стремлении к Богу, то для меня таковым является Природа.
Вот и живу мечтой: прийти в конце лета на берег Кии – самой лучшей реки в мире, ополоснуть ее брызгами лицо, сесть у воды и забыться, глядя на тихие вечные струи, постигая тайны бытия, или лечь на роскошь душистого луга и глядеть в бесконечное небо.
…Вот и еще один год позади. И вновь я на любимой реке, посередине бескрайних просторов, и тону взглядом в бесконечной небесной глубине. А вокруг меня ароматная, никем не тронутая благодать, тот же куст у воды, то же самое небо… Только я старше на год.
Где-то вдали едва уловимый шум какой-то машины. Его заглушает щебет лесных птах, звон кузнечиков, шуршание насекоминок в траве. Но постепенно все это как будто исчезает, и остается лишь одна небесная синь да тишина.
И я – один посреди тишины. И не чувствую я более ни себя, ни земли, ни неба, ни границы между ними, между сущим и несущим. Будто никогда ничего и не было. Только одна мягкая тишина. Вечное безмолвие, очаровавшее древних ариев еще пять тысяч лет тому назад.

ОБ ИСТОКАХ СИБИРСКОГО БУКОЛИЧЕСКОГО ФОЛЬКЛОРА

В своих путешествиях по Сибири я всегда обращаю внимание на художественную сторону народного языка и пытаюсь найти исторические истоки современного фольклора. В исторической антропологии не все проблемы решены, и вполне естественно, что практика общения с живым языком народа довольно часто ставит интересные вопросы. Один из них состоит в том, как возник буколический фольклор русских сибиряков.
В науке давно установлено, что европейская буколическая литература сложилась на основе античной идиллической поэзии. Она очень сентиментальна и лирична. Эту литературу, рисующую умиляющие сцены, называют еще пасторальной, так как поэтизирует она простую и мирную сельскую жизнь, и пастушок, играющий на дудочке красивую мелодию, – один из самых распространенных ее образов.
А как же у нас?
…Утренний эфир, спокойно дремавший над озером,вдруг лопнул, как от выстрела. Всполошившиеся собаки забрехали перекатами от одного края деревни к другому. А следом так и посыпались громкие раскаты, словно Божья колесница загромыхала по небесным колдобинам…
Выстрелами оказались щелчки многометрового кнута, громовыми раскатами – тяжеловесная брань пастуха, выгонявшего стадо за деревню Утинку, что в Тисульском районе.
Щелчки бича рикошетом отскакивали от зеркала озера в небесную синеву, где жаворонок уже занялся песней на музыку Глинки. Слова сочных ругательств, в которых печатными были только соединительные союзы, пулеметными очередями прочерчивали окрестности и эхом метались над озером. Встревоженные гуси захлопали крыльями по воде, устремляясь подальше от богохульного берега. Густым хрипловатым голосом пастух с ненавистью перечислял все земные и потусторонние пороки и скверны. Наблюдая за этой сценой с противоположного берега озера, я не видел оратора – было слишком далеко, полкилометра, не меньше, – но отчетливо слышал каждое его слово.
С мастерством диктора Центрального телевидения, пощелкивая бичом, пастух четко и выразительно произносил каждый звук нескончаемых тирад. И от каждого взрыва его ненависти к бедным животным, веером рассыпавшимся от его бича, я вздрагивал, будто меня, а не коров полосовали хлыстом.
Стадо скрылось за холмом, но выстрелы кнута и громовые глаголы, медленно затихая, были слышны еще некоторое время. Ошеломленный, я смотрел на чарующую зелень лугов, на белые облака, купающиеся в озере, на всю эту природную идиллию и думал: «А что, если бы не была Греция от Сибири так далеко, то, может, и там не возникло бы никакой буколической литературы. Но, слава богу, все есть так, как есть».

«СТЯПАН, ВЫРУЧАЙ!»

Разговорились мы как-то с пастухом, сидя на берегу речки. На лацкане его заношенного пиджака я увидел орден Красной Звезды и поинтересовался, за что он эту награду получил.
Времени у нас было достаточно. Стадо в полуденный зной мирно стояло по брюхо в воде на отмели, помахивая хвостами. И пастух начал рассказывать. Вот его история.
«Война, Михалыч, началась. А я в ту пору молодой был, единственный тракторист в колхозе. Особой охоты сложить голову не было, но и не прятался. Как и все мужики, явился на призывной пункт. Почти всех, кроме калек, забрали. А меня не взяли, потому что трактор за мной закреплен был. А на нем ведь кто-то должен был работать. Я на тракторе то пашу, то бороню, то еще что.
Мужики-то наши воюют, а я, считай, на деревне один мужик кроме председателя да счетовода горбатого. Горбатый-то горбатый, а коров лучше всех резал. Все к нему, как ежели что. За работу говяжьей печенкой брал…
Тут уж похоронки с фронта приходить стали. Много наших мужиков не вернулось. Вон у конторы на памятнике подсчитай. Там почти всех записали…
Ну, вот и покос подошел. Тяжело было. Что бабы? Баба – она и есть баба. С граблями еще туды-сюды, а копны ставить… Кому? Опять же я. Весь измотался я с этой работой. А тут еще эти бабы…
Вот поехали раз на покос. Подсела ко мне на трактор одна (не буду говорить кто, она и сейчас поварихой в детсаду работает). Не смотрит на меня, отвернулась и все вздыхает. А потом и говорит: «Стяпан, не могу больше без мужика. Выручай!» Ну что тут поделаешь? Пожалел я бабу да отвел ее в кусты.
А другие бабы потом, видать, догадались, что к чему. Через несколько дней опять ко мне по дороге на покос подсела другая: «Стяпан, выручай!» Так и пошло-поехало почти каждый день. То одна, то другая. А что тут поделаешь – война. Измотался под осень совсем, не железный же ведь. Кожа да кости остались. А деваться некуда: один из мужиков, считай, в деревне остался.
Вот поехал я как-то в райцентр за запчастями для трактора да и заглянул по пути в военкомат. Стал проситься на фронт. Долгий разговор был с военкомом. Все впустую – не взяли.
А тут один раненый, ветеринар наш, с фронта пришел. Вдвоем-то теперь нам с бабами легче стало управляться. Я его немного подучил и на свой трактор посадил. И снова в военкомат. Теперь взяли. Сбежал я из колхоза, думаю, хоть немного на фронте отдохну. На танке воевал.
Тоже ранило. Вишь, ноги-то нету. Вот и получил я за это орден.
А как вернулся в деревню, то кое-кто из мужиков уже тоже вернулся. Кто без ноги, кто без руки. Теперь нам вместе намного легче стало.
Вот до сих пор и не женюсь. Мне эти бабы за войну так надоели: «Стяпан, выручай, Стяпан, выручай». А теперь не до этого… Вот вишь – коров пасу».

ЗНАТНЫЙ ТРОФЕЙ

Спиннинг я начал осваивать рано. Приобрел его еще в 1959 году. Тогда у нас в Кемеровской области такой снастью, пожалуй, никто и не баловался. Но первые мои опыты были неудачными, и вскоре я оставил это занятие.
Заброшенную снасть через несколько лет обнаружил в родительском доме мой старший брат Владислав. Вскоре он уже успешно охотился спиннингом. Жил он в Томске и приобрел там славу знатного спиннингиста, даже прозвище получил – Щучий король.
Как-то мы с ним устроили совместную рыбалку на Кии. Тогда-то пошло дело и у меня.
Это было настоящее удовольствие – выуживать здоровенных щук из светлых вод на тонкой, звенящей от натуги лесе. С тех пор никаких других снастей я не признаю – только спиннинг.
Запомнилась мне и еще одна интересная рыбалка с братом. День был пасмурный, и блесна, видимо, не радовала щук своей игрой.
Обычно мы с Владиславом во время наших рыбацких встреч не отходили далеко друг от друга, блеснили рядом, ведь нам было о чем поговорить после годовой разлуки. Но тут пришлось разойтись по разным сторонам – в надежде, что в другом месте повезет.
После пары-тройки часов бесполезного блеснения Владислав подошел ко мне разочарованный и без улова. А я в этот момент выудил небольшую щучку. Брат с удовлетворением отметил, что теперь будет из чего уху сварить. Сняв с крючка добычу, я подошел к растущей рядом березке и насадил рыбу на ее ветку. От этого движения на деревце затрепетали и остальные восемь выловленных мной щук. Из-за сырой погоды они все были живы.
Брат в изумлении воскликнул: «Как игрушки на новогодней елке!»
Секрет моего успеха был прост. При забросе блесны у меня случайно свалилось одно кольцо лесы с катушки. Чтобы поправить лесу, потребовалось две-три секунды. Этого хватило, чтобы блесна ушла ко дну.
Несколько метров проводки у дна, удар – и щука у моих ног! После нескольких забросов ситуация с леской повторилась. И еще одна щучка оказалась на крючке. Рыбацкий опыт из двух совпадений вывел закономерность: в пасмурную погоду рыба не активна и держится у дна. Я стал протягивать блесну ближе ко дну. И тут началось! Я ликовал. Конечно, Щучий король был обескуражен, но потом перенял мой способ и присоединился ко мне. Тутже рыбалка началась и у него.
…Сложилось так, что мы не встречались с братом в этих местах много лет. Но вот мы снова вместе, на том же берегу Кии. Только теперь я не один, а с сыном Денисом, а брат с внуком.
Привязали палатку за знакомый сучок значительно повзрослевшей сосны. Развели костер на старом костровище, поставили удилища к тому же кусту боярышника.
Мы были радостно возбуждены долгожданной встречей. Но рыбалка что-то не шла. Через два дня, разочарованные, мы решили, что будем сворачивать лагерь после утренней зорьки.
Но на зорьке у меня клюнуло, да так, что 44 пришлось звать на помощь. Первым прибежал сын. Стали с ним выуживать огромную щуку. Я передал Денису удилище, а сам, более искушенный в рукопашных схватках с крупными экземплярами, встал в позу ястреба над жертвой, готовый при удобном моменте ухватить ее мертвой хваткой. Но, увы, щука не стала добычей: вывернув серебристое брюхо, она сошла с крючка.
Мои друзья, охваченные рыбацким азартом, похватали спиннинги и стали хлестать по омутам. Однако фортуна вновь улыбнулась лишь мне. Опять удар, пулеметный треск тормоза катушки, призывы на помощь… Но пока подоспели разгоряченные рыбаки, я уже сидел убитый горем на поваленной коряге с распростертыми руками – таким горьким доказательством размера сорвавшейся рыбины.
Две неудачи подряд, когда счастье было так близко, так возможно! Расстроенные рыбаки безнадежно махнули руками в мою сторону и пошли сворачивать лагерь. Я тоже поплелся вслед за ними. Но, не доходя до палатки, свернул к берегу, решив сделать еще несколько забросов. И едва блесна шлепнулась на воду, я почувствовал резкий рывок, а потом – тугое натяжение лесы и мощные зигзаги огромной щуки.
Подтянув рыбину ближе к берегу, я увидел, что зацепилась она едва-едва одним крючком за край губы. Я снова стал кричать, призывая на помощь. Как всегда, первым примчался сын.
И совещание по поводу тактики выуживания проводить было некогда. Увязнув сапогами в прибрежной тине, Денис в резком прыжке буквально вылетел из них, плюхнулся своими ста двадцатью килограммами на хищницу и запустил пальцы под шипастые жабры. И вовремя: свободолюбивая бестия уже выбросила крючок изо рта…
На готовенькое-то сбежались и все остальные. И давай фотографироваться с моим трофеем. Да ладно, не жалко. Все же самые большие эмоции при выуживании испытал именно я.
Теперь у меня в альбоме фотографии с громадной рыбиной, в шкафу, рядом с другими сувенирами, – огромная щучья голова, а в памяти – незабываемые минуты рыбацкого истинного счастья.

Я СМОТРЕЛ В ЭТИ ГЛАЗА

Священные книги утверждают: за все злодеяния, которые совершит человек, придется расплачиваться – кому нравственными переживаниями, а кому и на сковородке жариться.
Когда-то я, по причине молодости не осознавая этих библейских мудростей, все же вовремя опомнился. Рука судьбы отвела меня от злодеяний больших, чем охотничий трофей.
Еще совсем юношей увлекся я охотой.
Стрелял все подряд, что бегало, плавало, летало. В порыве охотничьей страсти не чувствовал безнравственности выстрела. Подстреленные заяц, утка, косуля не осознавались как погубленная божья тварь, живая душа. Охота превратилась чуть ли не в ремесло, а добытые тушки – в «сработанные» вещи.
Да и не я один был таким. Все мои сверстники, а также взрослые дяди, у которых мы учились этому «ремеслу», не задумывались об ином в охоте, кроме как лучше скрасть дичь, побольше настрелять. Кровь жертвы, плач смертельно раненного зайчишки были для нас сигналом к радости по поводу удачи. А чтобы на подранка не тратить лишнего патрона, его обычно добивали прикладом. Я среди этой ватаги алчущих «любителей природы» слыл еще сентиментальным, что считалось недостойным настоящего охотника. Хотя, чего греха таить, я тоже забывал обо всем на белом свете, если перед моим скрадком садился чирок или еще какая живность.
Однажды морозным зимним днем подранил я косулю. Картечь разорвала ей кожу на животе. До глубокой ночи гонялся я за подранком, распустил все патроны. Но косуля не подпускала к себе, хотя, обессиленная, не могла уже уйти далеко. Спрятав ружье, чтобы оно не мешало, я, тоже измотанный, гнал косулю в глубокий снег пойменных тальников, прижимая жертву к крутому берегу. И такая тактика сработала: обреченная запуталась в кустарнике, увязла в снегу, не могла подняться на берег.
Тут я ее и настиг. По глубокому снегу полз я к затравленному животному, подтягиваясь за ветки тальника. Последними усилиями сделал рывок и со звериным рыком ухватился за заднюю ногу косули, подтянул к себе и стал наносить ей ножом удар за ударом. Бедняга, вырываясь, барахталась в залитом кровью снегу.
Но силы уже совсем оставили ее. Распластавшись, она с трудом приподняла голову и с тоской смотрела на меня. В этот момент я в очередной раз занес над ней нож. И вдруг замер.
О ужас! На кого я был похож?! На разъяренного зверя. Нет, хуже. Ведь я же человек… Косуля медленно клонила голову и с мольбой глядела на меня. Крупные слезы выкатились из ее красивых, почти человеческих глаз.
Наконец она затихла, и душа ее отлетела.
Но карие глаза еще несколько секунд были влажными и невинно смотрели куда-то в пространство.
Остолбеневший, я вглядывался в эти затухающие глаза. И понял, что совершил непоправимое – совершил злодейство. Нож выпал из моих рук.
Как я возненавидел себя в этот момент! Я смотрел в большие глаза убитого животного и проклинал себя за жестокость. Мне стало жутко, тошно и противно. Совершенно обессиленный и опустошенный, я поплелся домой…
До сих пор я довольно часто вспоминаю этот случай. Похожие на женские, глаза косули, в которых явно светился разум, отражалась душа, с упреком смотрят на меня. И я вновь испытываю муки совести и не нахожу себе оправдания.
Теперь всем своим друзьям-охотникам, этому безжалостному воинству, накануне каждого охотничьего сезона суетно собирающемуся за очередными жертвами, я вновь и вновь рассказываю эту историю.
Твержу одно: прежде чем поднять ружье и сделать роковой выстрел, подумай и о своей душе. Увы, многие либо хихикают, либо недоуменно пожимают плечами. А иные еще уточняют, притащил ли я тушу той косули домой.

ТРУД СОЗДАЛ НЕ ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕКА

Проходя утром рано мимо областного архива, я услыхал угрозы и брань из уст дворника, убиравшего снег:
– Убью, все равно пришибу когда-нибудь заразу!
– Ты на кого так осерчал? – поинтересовался я.
– На бабу. Сходил я, значит, за молоком с бидончиком. Вскипятил молоко, а немного оставил, чтобы кашу сварить. А она орет, что я не все вскипятил. Совсем, дура, с ума сошла.
– А почему ты сам-то себе кашу варишь?
Заставил бы жену. Вот она бы и при деле была, и не ругалась бы, – посоветовал я.
– Да нет у меня жены. Похоронил уже два года как, – с жалостью признался новый знакомый.
– Ну, тогда бы заставил ту, с которой сейчас живешь.
– Ни с кем я не живу. Нужны они мне… Я со своей всю жизнь прожил душа в душу.
– Так чего же ты тогда ругаешься на нее?
– А на кого мне еще ругаться? На тебя, что ли?
– Да ты вообще не ругайся.
– А ты вот попробуй лопатой помахай каждый день – ине ругайся потом…

СОВРЕМЕННАЯ БАБУЛЯ

1992 год. Едем по Сибири, по федеральной трассе М-53. За деревней на обочине дороги старушонка в драной фуфайке продает колбу, разложив ее на пеньке.
– Бабуля, почем колба?
– Большой пучок по 60, маленький по 30.
Взяли большой и маленький. Сдачи у бабули не было. Торговаться мы не стали. Оставили бабушке сдачу на бедность.
– Спасибо, бабуля! Как вас зовут?
– Баба Маня.
На следующий год на том же месте сидит та же бабуля на раскладном стульчике, торгует колбой.
– Бабуля, почем колба?
– Большой пучок по 100, маленький по 50.
Взяли большой и маленький. Сдачи у бабули не было. Торговаться мы не стали.
– Спасибо, баба Маня!
Еще через год на том же месте сидит та же бабуля на раскладном стуле в широкополой белой шляпе от солнца. На столе под цветным зонтом аккуратно уложенные пучки колбы. Тут же ценники: 100 р., 150 р., 200 р. Из портативного приемника звенят веселые песенки современных эстрадных звезд. Мы опять купили пару пучков колбы. И, как всегда, у бабули не оказалось сдачи.
Через пять лет на том месте уже придорожная торговая палатка с надписью: «Таежные дикоросы». За ней в тени розовая иномарка.
Заглянули в палатку. На витрине в аккуратных упаковках грибы, кедровые шишки и орехи, ягоды, целебные травы. За прилавком – почти неузнаваемая баба Маня. Голубые волосы, короткая стрижка, на висках татуировка в виде каких-то драконов.
– Здравствуй, баба Маня.
– Здравствуйте. Только я не баба Маня, а Марьяна Вольдемаровна. Что будете брать?

МОЙ «ЗАТЕРЯННЫЙ МИР» – ОЗЕРО-МИФ

Истину о том, что в жизни всегда найдется место подвигу, я прочно усвоил еще со школьных лет. И, взрослея, только больше ощущал жажду открытий и подвигов. Наверное, поэтому хотел выучиться на геолога, стал археологом. Успел немало пройти, найти, изучить, поведать людям. Но одна картина, увиденная еще в детстве, долго оставалась непознанной, загадочной, манящей.
Более полувека назад (а это даже для археологических масштабов существенный отрезок времени), будучи шестиклассником, увязался я в туристический поход по Кузнецкому Алатау. И в долгом пути все время отставал от отряда, поскольку был самым младшим. К тому же обут я был не по-походному, в какие-то тапочки с подошвой без протектора – постоянно скользил и спотыкался на вечно влажном таежном суглинке.
И вот в один момент, спеша за ушедшими вперед ребятами, с высокого перевала я мельком бросил взгляд в голубые таежные дали. И вдруг мне показалось, что где-то там, за рекой, за грядой сопок, между гор блеснуло озеро.
Горное озеро! Оно блеснуло и тут же исчезло, заслоненное таежным бурьяном. Догнав ребят, я поделился с ними своим открытием.
Но они только дружелюбно надо мной посмеялись…
Наш усталый отряд продолжал путь, подбадривая себя песнями про пионеров, про отважного пограничника, про то, как счастливо нам живется. На привале мы долго сидели у костра, рассказывали жуткие истории, как бы проверяя себя на стойкость к страху. А в моей памяти медленно, как таежный туман в распадке, таяла очаровавшая меня картина…
Прошли годы, и я забыл о горном озере, которое то ли было, то ли нет. Впечатлений от этого похода и так было предостаточно.
Но все-таки правы психологи в своих выводах: то, что когда-то коснулось наших ощущений, навсегда остается где-то в подкорке криптомассой скрытых знаний. В какой-то момент та далекая картина из похода все чаще стала всплывать в моей памяти, грезиться. И я поверил, что это горное озеро существует, что я его видел. И во мне стало крепнуть желание найти его, удостовериться в реальности.
При каждом удобном случае я наводил справки у геологов, топографов, охотников, местных жителей, у всех, кто был или мог быть в тех заповедных местах. Но, увы, никто не видел озера в тех координатах, что я давал. За многие годы я собрал множество карт разного масштаба по Кузнецкому Алатау. Но ни на одной из них озера не было. Мираж, решил я и отошел от поисков. Однако по ночам мое сознание вновь открывало свои тайные сейфы, озеро-миф опять маячило перед глазами. Причем с каждым разом все яснее, все притягательнее. Его красота завораживала.
И вот настал момент, когда я решил покончить с этими видениями. Собрал отряд из четырех своих друзей, отчаянных парней: археологов, рыбаков, фантазеров и романтиков, презревших грошовый уют. С песнями, анекдотами и розыгрышами добрались мы до тех заповедных мест в Кузнецком Алатау. Озеро-призрак было где-то всего в одном-двух днях пути. И вдруг разразился страшный ливень. Два дня мы просидели в палатке, а на третий день река, перед которой мы остановились, превратилась в бешеный горный поток. О переправе через нее без плавсредств и речи быть не могло.
В итоге ограничились рыбалкой и вернулись домой. Моим друзьям-романтикам хватило и этого.
А я предпринял еще несколько попыток достичь желанного озера, но «рука судьбы» все время отводила меня от него. И наконец мое терпение лопнуло. Все, решено. Если нынче я это озеро не найду, то не найду уже никогда.
Ведь юношеская резвость уходит и мне все тяжелее преодолевать таежные версты…
Желание пойти со мной проявили шестеро, как я считал, романтически настроенных непосед. Но за несколько дней до старта, когда они узнали о подробностях маршрута и незначительной, с их точки зрения, цели предприятия, все почему-то отпали с одинаковым объяснением: «Понимаешь, Михалыч, такие обстоятельства…»
И даже в такой ситуации я решил, что отступать больше не могу. Вдвоем с сыном мы двинулись в путь. Страшновато, конечно, было вдвоем пуститься в такую авантюру – все-таки тайга. Она шуток не любит, слабаков не принимает да и глупостей не прощает. Больше я, конечно, боялся не за себя – за сына. И все-таки решил, что не отступлю ни при каких обстоятельствах. Даже если не даст идти больная нога, все равно буду ползти до тех пор, пока смогу. Знал: здоровяк сын не бросит, из любой беды вытащит. Но он неопытен, многих тонкостей и секретов таежного коварства не знает. А здесь глаз должен быть острый, ухо всегда начеку, реакция мгновенная, сообразительность интуитивная. В тайге всякое может случиться…
Эти мысли жужжали в моей голове как осы, пока мы ехали по ухабам проселка. Но как только надели рюкзаки и двинули пешим маршрутом, все колебания остались позади. Твердый шаг сына, его уверенный взгляд поддержали меня. Помогал мне и вырезанный осиновый посох.
Два дня пути по маршруту пятидесятилетней давности, мои рассказы о том, что здесь когда-то было… Причем вспомнились такие мелочи и подробности, что сам я диву давался.
Поход по старым местам воскресил память.
Настроение было хорошее. Оно давало силы.
Я даже удивился, как выдерживают больные ноги. Память, мечта помогли победить себя, убедиться в верности и силе сына. А это ведь уже результат, даже если тайна не откроется и я не найду своего озера.
И вот мы поднялись на верхнюю точку той гряды, с которой я когда-то его увидел. Увы, на предполагаемом месте озера не оказалось. И, между прочим, особого разочарования тоже не было. Не первый раз я его теряю… Но теперь уже мой сын хотел увидеть озеро. Он убедил меня, что нужно преодолеть еще один перевал, увидеть еще один горизонт. Как же я был рад, что это не я – а он предложил!
Мы спустились в лог. Поднялись на вершину почти отвесной скалы, и перед нами открылась такая красота, что мы не стеснялись своего ликования. Стояли на высоте, и только ястреб кружился над нами, прогоняя непрошеных гостей. Мы внимательно осмотрелись, «прострелили» предполагаемое место озера с другой точки, под другим углом, но так его и не увидели.
Что ж, решили мы, это наша крайняя точка пути; стали спускаться к реке, готовиться к возвращению. Но, когда дошли до середины спуска, меня взяло сомнение, ведь нашему обзору могла помешать скала, стоявшая в полукилометре от нас.
И вновь подъем – на вершину следующей скалы. Она, к счастью, была не так крута и тянулась дугой. Мы еще не достигли верха, как сын сквозь кустарник, примерно в километре от нас, заметил блеск воды. «Может, показалось?» – боялся я поверить и потому предложил подняться на самый гребень скалы.
До вершины оставалось еще несколько десятков шагов, а мы уже увидели мое озеро.
Сын счастливо улыбался, снимал на пленку красоту этого вида. А я кричал, захлебываясь от переполнявших меня чувств.
Перед нами лежало оно – махонькое блюдце, всего 40-50 метров в диаметре. Находилось озеро почти в правильной воронке, было спрятано за высоким кольцом скал. Вот почему его никто не видел, ничего о нем не знал. И тут меня осенило: да ведь это кратер потухшего вулкана! В этом убедил и поднятый из-под ног скальный обломок – застывшая лава, бурая, с розоватыми вкраплениями.
Спуск к озеру мы искали долго: стены кратера оказались почти отвесные. Но вот мы у цели и можем вблизи разглядеть таинственные темные воды.
Глубину озера на взгляд определить сложно, в воде ничего нет. Лишь у края растут какие-то травы, а чуть дальше от берега никакой растительности: ни на поверхности, ни в глубине.
Не бегают по его водам никакие букашки-таракашки, не плавают у берега козявки, не плещут рыбки. Мертвое озеро, решили мы. Мертвое, потому что в нем еще происходят остаточные вулканические процессы.
Набрав в пластиковую бутылку мертвой воды для анализа, повосхищавшись еще немного колдовской красотой озера, мы двинулись в обратный путь, но уже более легким маршрутом.
«Ну вот, сын, мы сделали еще одно открытие», – торжествовал я. А он иронизировал, что у меня, как у Мюнхгаузена, все подвиги и открытия предусмотрены и распланированы…
Пусть так, но мы все же нашли свой «затерянный мир». И никому не скажем, где именно он находится. Пусть останется нетронутым. Не мешать природе-матери – это ведь тоже культура.

ЭМЕРДЖЕНТНОСТЬ ПО-РУССКИ

Эмерджентность – это свойства системы, которые не присущи ее элементам в отдельности, а возникают благодаря объединению этих элементов в единую, целостную систему. То есть если каждая отдельная часть обладает каким-то определенным количеством чего-то, то вместе эти части составляют намного больше отдельно взятых частей, и суммарно количество изменяет качество.
Например. В 1997 году мы проводили совместную российско-американскую палеонтологическую экспедицию. По ее окончании я предложил обмыть это событие. Все согласились, а американец Майкл Моралес, который немного говорил по-русски, спросил, что означает «обмыть».
– Отметить, – пояснил я.
– А что значит «отметить»?
48 – Это значит, что ты должен взять пару бутылок водки, – разъяснял я американцу прописные российские истины.
– А «пару» – это сколько?
– «Пару» по-русски – это значит шесть штук.

Опубликовано в Огни Кузбасса №6, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Кулемзин Анатолий

Родился в 1941 году в с. Долгово Новосибирской области в семье сельских учителей. Детство прошло в с. Усть-Серта Кемеровской области. Окончил исторический факультет Кемеровского государственного педагогического института, защитил докторскую диссертацию. Профессор, работает в Кемеровском государственном институте культуры. Создал кафедру музееведения. Имеет около 200 опубликованных, научных и учебно-методических работ. Отмечен областными, федеральными и международными наградами. Печатался в журнале «Огни Кузбасса», поэтическом сборнике «Профессорские шалости», «Литературном журнале КемГУКИ». Живет в Кемерове.

Регистрация
Сбросить пароль