* * *
Воробушек, мой современник,
нас время поймало в силок.
И ты, оперившийся пленник,
чирикать обязан весь срок.
Нам будущее не годится,
и в прошлом себя не найдём.
Ведь сказано: будьте как птицы,
живите сегодняшним днём.
Здесь кажутся лишними краски
и трелей концертный набор.
Костюмчик обтрёпанный штатский
мне нравится твой, крохобор.
МИХАЙЛОВСКИЙ ЗАМОК
Не люблю я это место. Дворик…
Каменная замкнутость беды —
замка строгий четырехугольник.
Верю, были под землёй ходы.
Вёл один к признанию и к славе,
а другой, быть может, в Летний сад.
Не успел воспользоваться Павел.
Шарфом был задушен, говорят.
Стала крепость клеткой. Рядом птичка —
бронзовая пташка у реки.
Шапка-пыжик, жёлтые петлички:
пили водку здесь ученики —
правоведы, но, исполнив роли,
сгинули во тьме, ослабив гнёт.
Чижик-пыжик в выборе не волен —
он-то никуда не упорхнёт.
* * *
О жизнь, — черновик, неудачная книга,
где жанры смешались и логики нет!
Вот стих о любви, вот рассказик с интригой,
а вот — публицистики будничный бред.
А ты бы хотел, чтобы стала романом:
пророс и раскрылся гигантским тюльпаном
в тумане нирваны задуманный план,
вплетались в контекст золотистые нити,
связуя пространства далёких событий,
и в завязи слова таился обман.
* * *
Ещё без листьев лес, кустарник невысокий —
пространство распахнувшихся пустот,
но в веточках уже гуляют соки.
Ни холодно, ни жарко. На пороге,
в преддверии пленительных красот,
стоишь на подсыхающей дороге:
куда она, бог знает, приведёт.
Апрель — чистилище, весенняя химчистка.
И небо цвета сброшенных бахил
так высоко и так безумно близко.
Подснежник на припёке — как записка —
послание оттаявших могил —
привет от Персефоны. Столько риска —
к себе вернуться, стать таким, как был!
* * *
Морозными ночами отучала
зима от счастья. Как же я скучала
по вам — лиловый бархатный шафран,
подснежник чахлый, обморочно-бледный
и одуванчик в золоте победном,
мне кажется, вы — зрения обман!
Я лишняя, похоже, в этом парке.
Охрипли две вороны в перепалке.
Ещё лежит в овраге чёрный снег,
но зацвела просохшая дорожка.
Ожившая букашка или мошка
намного ближе здесь, чем человек.
Древесный, травянистый мир послушный,
цветов, травинок крошечные души,
прохладу суеверную храня,
в раю живут поныне: это чудо
сквозь дымку вёсен всех глядит оттуда
на грешников — на птицу, на меня.
ПЕРВАЯ БАБОЧКА
Апрельская пьянчужка, наркоманка —
капустница — как жалок твой полёт!
Но взгляду оторваться не даёт
от трепыханий, раз такая пьянка,
и всё плывёт.
От солнца обалдевшей, ей бы в нише
понежиться, пригревшись, но опять
где верх, где низ нет времени понять:
воздушная волна уносит выше
летать.
Быть первой трудно, надо быть с приветом.
На радость, на беду,
какая сила выбросила в это
пространство ослепительного света,
оставила одну?
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Живёшь на даче, думаешь о насущном,
тянешься к свету, жадно ловя лучи
вместе с люпином синим, уже цветущим,
с лилией рыжей, сделанной из парчи.
Напрочь себя забыв, продолжаешь ловко
существовать, такая, какая есть,
слившись с округой, чувствуя прыть, сноровку,
будто не две руки, а четыре, шесть
словно, прозрачней воздуха, легче пуха,
выросли крылья. Хлопая по плечу,
ты говоришь: «Слетай-ка за пивом. Мухой».
И я лечу.
* * *
Мне доктор что-то бормотал про почку
и прятал взгляд. Мне было жаль врача.
Лев Лосев
Закроешь дверь, закончив разговор.
Бессильны сострадание и жалость.
Сбежишь по тусклой лестнице во двор,
взгляд за спиной почувствовав — укор,
за то, что распрощалась, не осталась.
Агония, багровый сердцепад
осин и клёнов. Этот жар последний —
природы пламенеющий закат —
столь не похож на личности распад,
смятение, тоску души в передней.
Пьянит осенний запах, как бальзам,
глотнёшь ещё и пробормочешь строчку.
Здесь так красиво и так страшно там,
где жизни не покинуть ветхий хлам,
не хлынуть, прорывая оболочку.
* * *
Промокший август. Светло-серая листва.
И отовсюду, где бы нынче не был,
уйти стараешься, скрываясь от родства
с готовым вниз сорваться тучным небом.
Но никуда не убежать. Не ты один
приговорён безрадостным пейзажем:
стоит с поникшей головою георгин,
уставясь в землю, трепетен и влажен
лиловый выцвел шёлк и аромат потух.
Над старой кровлей ласточки последней
полёт пронзительный захватывает дух, —
отбиться от своих рискуя, медлит.
ИЗАБЕЛЛА
Не вино «Изабелла» чернеет в бутылке —
это южная ночь с бездной звёздной у дна.
Зашумит снова Чёрное море в затылке,
если выпьешь одна.
Я, когда молодая была, выпивала
и, любовью наполнена, видела сны,
где плыла, заплывала, себя забывала.
Но итоги теперь неясны.
Где-то в недрах буфета, средь всяческой дряни,
затерялась бутылка, стоит уже год.
И с гостями открыть почему-то не тянет,
ну а тот, с кем хотела б, не пьёт.
КРОНШТАДТ
Здравствуй, Кронштадт, что-то сдали нервы.
Низкое небо довлеет, плющит.
День безысходный, тяжёлый, серый;
духом бунтарским влекомы тучи.
Кто здесь последний и кто здесь первый —
видится сверху плывущим лучше.
Пристань, казармы, завод, кутузка…
Полон когда-то тревожным гулом,
нёс историческую нагрузку
город, не созданный для прогулок.
Нынче затишье. Унылый, узкий,
даже есть Надсона переулок.
Мутный канал, старых стен короста…
Где же величия позолота?
Вооружён только с виду остров:
три корабля и курсантов рота.
Чувствуешь боль отщепенца остро,
словно обломок морского флота.
* * *
Шесть утра. На затемнённом фоне
светел двор, никто не наследил.
Выпал ночью снег. Как на ладони
ты стоишь, оторопев, один,
впопыхах посеребрённый сбоку
мёртвым светом укрупнённых звезд,
поднесён к всевидящему оку.
Вышел первым — так с тебя и спрос.
Что тут скажешь, всё давно не ново,
лишь земля кругом белым-бела.
Отвечая, выдыхаешь слово —
бархатное облачко тепла.
Опубликовано в Паровозъ №9, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!