Ури Цви Гринберг
СМЕРТЬ – ТЫ ВЕЧНЫЙ ВЛАДЫКА И ВРАГ
1
Философская мудрость – флакон золочёный.
Но скрывается смерть за духов ароматом.
Помню, я разбивал дорогие флаконы!
И грустил над осколками, как виноватый.
Смерть – ты вечный Владыка и Враг!
Плоть беспомощна перед смертью разящей:
– Медицина бессильна, – изрекают врачи.
Плоть бездомна. Работник руководящий
ей квартирку отыщет в могильной ночи.
Три аршина земли для неё подберёт.
Плачьте, родственнички, будет и вам в свой черёд!
Смерть останется, если умрёт гробовщи,
и его закопают всё той же лопатой.
Жизнь кончается смертью – это закон.
Так младенец в утробе, только-только зачатый,
на кладбищенский холмик уже обречён.
Но бывают герои, подобные Богу:
ревнители веры, бесстрашные духом,
народной мечты воплощенье.
В подвигах этих бессмертных героев –
Божья воля. Творца проявленье.
2
Не встречался ли вам одинокий мудрец,
кладбищенский житель, копатель могил,
что хоронит, хоронит стариков, молодых?
Собирает покойник народ – вот хитрец!
И его в дар земле принесут, как других.
Зев бездонный земли нам могильщик открыл –
и проглочен почивший одной из могил.
Скорбящие держат венки из цветов,
чтобы яму сырую от глаз оградить.
А цветам не понять ни тогда, ни сейчас –
для чего их растили, не жалея трудов,
почему выносили из уютных теплиц?
На погосте придётся цветам увядать.
А могли бы ещё много дней урашать
тёплый дом. В яркой вазе, под пение птиц.
Люд собрался. Хазан, как всегда, среди них.
Похоронным напевом он мучает нас.
Заставляет «Аминь» повторять каждый раз.
Вот оратор-глупец. Он трещит напоказ,
как сверчок – отвлекает от смерти живых.
Лишь безмолвный могильщик – перед ямой мудрец.
Он скорбящим – никто. Закопал – и конец.
Он спокойно идёт и лопату несёт.
Не судья. Исполнитель. Приговоров боец.
Постоянный, как время в неисправных часах,
зев земли он раскроет опять и опять.
Снова в саване белом человеческий прах
тянет в землю магнитом. Кого обвинять?
Он уж точно мудрец. Ведь от смерти лица
не скрывает. Зачем? Только смотрит вослед.
Больно видеть его. Как лицо мертвеца.
Как гвоздики, венки, – нет Спасения, нет.
3
Вгляделся я зорче в лицо мудреца:
он складывал мёртвых, как в ряд кирпичи,
чтоб строить в глубинах. А вдруг мертвецы –
посланцы могильщика, в бездну гонцы?
Такой, я решил, не теряет лица:
Страданием нашим не мучится он,
а в сердце – один из могильных камней.
Помрёт, только если забьют топором.
На подвиг не выйдет он ради людей.
И будет ржаветь, как лопата его,
которой зароют его самого.
Такой не гнушается с глазу на глаз
со смертью болтать. Они слились давно
в одно. На кладбищенском поле весь день
он пашет, её выполняя наказ.
А на ночь спешит запереть поскорей
железные створки скрипучих дверей…
Он думать не станет, что так же зарыт
окажется вскоре, и всеми забыт.
Как жизненным соком налит виноград –
могильщик, он запахом смерти налит.
Он впитывать плесень могильную рад
и падаль с червями его не страшит.
На камень могильный присев наугад,
он хлеб свой доест, запивая водой,
он трубку набьёт и закурит табак
из листьев, слетевших в промокший овраг,
из мёртвой золы пополам с лебедой.
Детёныши есть у него и жена…
Но я не пойму, как смогла понести
от мужа, что роет могилы, она?
Разрушится всё, но никак не уйти
от зеркала, что отражает сполна
деревья без тени, шаги без пути.
4
Я зорче в лицо мудреца поглядел:
он, словно животное, невозмутим.
Смеяться не станет он шуткам ничьим.
Пожать ему руку – ну кто бы посмел?
И я отвернулся, решив посмотреть
на поле за кладбищем, речку и лес,
на ветер, что веет с прозрачных небес…
Вот счастье, что я – не могильщик-мудрец,
что мрачные мысли ушли наконец!
Накроет мой город пунцовый закат,
багряной листвы золотой аромат.
Мы руки омоем прозрачной водой,
восславим Всевышнего перед едой,
на мягкой кровати при свете луны,
живые – возляжем, и будем нежны.
Зажгут светлячки мириады огней…
И ночь эта – праздник средь прочих ночей!
5
Дай последний разок на тебя поглядеть!
Пусть ты в саван зашит! Пусть ты плоть без души!
Ты покойник. Ты белый и страшный теперь.
Ты вчера был живой! Белый, страшный теперь.
Утром помер – и в яму – и там холодей!
Жил ли я? Был ли мудр?
Неужели ценней
я диковинных бабочек, рыб и зверей,
что живут неосознанной жизнью своей?
Я стоял и смотрел, как живой человек,
вот такой же как мы, – тело в саван зашил,
в тёмной яме от глаз дорогих схоронил.
Кто же ты, тот безумный оратор, что встал
над могилой разверстой – и речи держал?
Разве, воем зайдясь, шкуру в горе рвёт пёс?
Кто видал, чтоб петух чушь надгробную нёс?
Как же мы обманулись, как духом скудны,
дети тостов пустых и ненужных речей,
мы, над ямою стоя, совсем не умны.
А скотина, напротив, безмятежно мудра.
толпою с венками она не бредёт –
хоронить и скорбеть только люди должны.
Да, скотина мудра… Пропустите быка!
На рогах он несёт замогильную тьму.
Мычанье его – словно сдавленный крик.
Сравнится ли с этим пиитов язык?
Бесконечную жвачку жуёт житель хлева,
пока смерть не возьмёт в ненасытное чрево.
6
В кроне сосны корабельной ворон построил дом.
Но разыгралась буря над деревом и гнездом.
Ветки гнулись, качались на леденящем ветру,
дерево надломилось и упало в траву.
Лежало, ещё зелёное, смола сочилась в листву.
Ворон, не в силах смириться с утратой гнезда,
наверное, плакал. Да, он плакал тогда.
Мы, разумные люди, никак не можем понять,
что ворон о милости просит. Что боль не в силах унять.
Хрип его резкий, скрипучий, вселяет тревогу в нас –
певчие птицы, скорее, порадуйте слух и глаз!
Прочих пернатых, я думаю, ворон грустней:
он заранее знает: жизни конец предрешён.
Питается мертвечиной, думая, что постиг
самую сущность смерти. Как же наивен он!
На тризне пируя, верит, что гибель прогнал на миг!
Со дня своего рождения и до кончины своей
борется ворон со смертью. «Каррать!» – он привык кричать.
Ворона мы ненавидим. Он смерти предвестник. Он враг.
Вечно он облачается в чёрный траурный фрак.
Песни весны беспечной, пой нам, пичужка, пой.
Ворон иссушен горем. Кашляет ворон тоской.
7
Канаву копали рабочие. Оп – и скелет нашли.
Когда-то он был человеком. Сегодня – кости в пыли.
Мы тоже предстанем однажды перед глазами живых
горсткой костей сухих.
Где же очи твои, небесной лазури синей,
спелых вишен чернее, медовее янтаря?
Шелковый блеск волос отняла сырая земля?
Где ты плоть растеряла, груда мощей!
Ночью ливень хлестал и проникал до дна
в плоть Новосёла. Хозяина свежей могилы.
Кому он теперь интересен? Зарыли и позабыли.
Мокнут под саваном ноги, живот, спина…
Неспешно пройдут года. Истлеют саван и плоть,
один скелет сохранится. Вот он, жизни венец.
Когда бригадир прикажет со стройки его убрать,
поднимут его – и кости развалятся наконец!
На этом на самом месте сточная ляжет труба –
здесь будет построен дом, и дети родятся в нём.
Но так же в могилы лягут – вот такая судьба.
Скелеты найдут строители солнечным ясным днём.
Это замкнутый круг. От начала времён
прокляты Богом мы. И нет спасения нам.
В тесной тёмной могиле станем пищей червям.
Человек обречён?
8
Мы продолжаем скорбеть о близких, любимых,
умерших. Мы смерти боимся.
Звери дрожат, как и люди. Их тоже страшит неизвестность.
Значит, мы не смирились и смириться не сможем
с непреложным законом смерти, присущим всему живому.
Страдальческий взор устремляет больной
к Всевышнему в небе, к врачу на земле –
на избавленье надеясь.
Столпились живые,
ожидая, что доктор вердикт огласит,
слегка улыбнётся, сказав: «Опасности нет,
и время отдать Богу душу ещё не пришло».
Восславим врачей. Подвижников, жизнь посвятивших
битве с болезнью. Борящихся денно и нощно
с непреложным законом смерти, присущим всему живому.
Словно Творец за миг до Творенья,
благоговеют учёные перед грядущим открытьем!
Амен, верую я: придёт избавления день.
Скоро мир от конца и до края, словно орган, заиграет.
«Эврика! Я смерть победил!» – скажет гений,
сердца воспоют Осанну Божественному Врачу.
Это гимн утопающих, желанного брега достигших:
боль прекратилась, страхи исчезли навек.
Человек здоров и свободен, царствовать может и петь.
Сердце раскрылось. Хочешь – мечтай и люби,
погружайся в Глубины Глубин иль возвращайся к истокам,
пробуй, твори, ошибайся –
бесконечный мир перед тобою распахнут!
9
Слышишь ли ты? Да, я слышу
зелёный хор голосов,
радость древесных стволов.
Деревья поют:
– Мы больше не будет гробами,
хватит гнить в земле с мертвецами…
Лес веселится:
– День избавленья настал. Смерти никто не боится.
Деревья ещё не раз
на распил отдадут стволы.
Но сейчас
из них будут сделаны скрипки и свадебные шатры,
кровати молодожёнов,
люльки новорождённых.
оконные рамы – глядеть на восход,
надёжные двери – уйти от забот,
стропила крыш – дождь не зальёт.
Для жизни, не для могилы.
Смерть к нам дорогу забыла.
Слышишь ли ты? Да, я слышу:
ликованье земли,
чувствую зависть истлевших в пыли,
плачущих, не дождавшихся,
слишком рано скончавшихся.
Новый день настаёт.
В теле любовь поёт.
Снова девственно-чистая,
словно до изгнанья из Рая,
наша Земля.
Сброшено бремя осени.
Бремя могил, которые плоть её изрывали.
Слышишь ли ты? Да, я слышу:
– Славьте Господа, Аллилуйя!
Сердце бьётся, ликуя,
разум постичь пытается сущность Творения.
Воображения Божьего сущность живую!
10
Только мать. Та, что носила под сердцем
дочку и сына – да, только она
будет о детях умерших своих вспоминать,
на могилах у них причитать –
каждая мать, словно Рицпа бат Ая…1
Ночью шёл дождь. Страшно ей – промокнут тела.
Дети в земле. Разбухла земля от дождей.
Мать ещё помнит их запах. Стелит постель,
кладбище вспоминая. Вымокла до костей.
Снова весна. Горе ей, горе ей, ведь нигде
детей её не найти. Нет их среди живых.
Голосов не слыхать. Кто поможет её беде?
Раскраснелись могилы от цветов полевых.
Друзья и родные, дав волю своим слезам,
похоронили и возложили венки,
как обычай велит, и отправились по делам,
исполнив свой долг. Далеки, далеки
от тела в гробу. Забыв про его судьбу.
Кто он для них? Один из детей чужих.
Умер – и точка. Жил ли когда вообще?
В яму не смотрят – это удел других –
В жизни хватает более важных вещей:
Ночью дождливой слушать улицы гул,
запахом свежей сирени опьянены,
правом на мягкость кровати защищены.
11
Заключение. Посланник Бога и Неизвестный
Разве может погаснуть грива огня? – Погасла, смотрите!
Разве может умолкнуть прибой? – Он умолк, услышьте!
Неужели утихла Священная музыка Бога?
Утихла давно – поднялись из пучины руки и утащили на дно.
Когда смолкает прибой, гаснет огонь, затихает орган –
наступают холод и мрак – ночь простирает крылья.
Человек в себе замыкается, душа завернулась в саван –
Неизвестный встаёт и копает, и в воздухе пахнет гнилью.
Видя это, Божий посланник говорит:
– Перестань. Уходи.
И тогда Неизвестный заканчивает. Исчезает…
В мире Божий посланник царствует.
Человека приводит к Творцу.
Человека спасает..2
———————————–
1Примечание Игоря Бяльского:
Дети Рицпы были повешены, и Рицпа сидела не возле их могил – могил не было! А возле их висящих тел (жуткая история). Тела были захоронены вместе с телами Саула и Йонатана позже, только когда Давид “раскаялся”.
2Под Божьим посланником Гринберг, по-видимому, имеет в виду Моисея, который принёс человечеству Скрижали Завета и тем самым приблизил его к Богу.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №37
