Сергей Носов. А ХОЧЕТСЯ ЧУДА

* * *
Человечество еще не все доело,
а уже самому себе надоело.
Впрочем, нам ли обсуждать человечество
и его возможности расчеловечествоваться.
Не царей, – попрошу, – и не шоуменов,
не шагающих строем к плечу плечом,
Господи, пожалей бушменов,
не виноватых ни в чем.

* * *
Слушай дедушку, мой мальчик.
Жизнь, она такая жесть.
Разогни-ка средний пальчик.
Это очень сильный жест.
Станешь, может, олигархом,
может, будешь раздолбай.
Все земное кончит прахом.
Тренируйся – разгибай.

Памятник Петру I в Петропавловской крепости

Сидячий сиднем, гладкий и бесполый,
он дум не полн великих – ибо полый.
И сны ему державные не снятся.
Туристы многие желают рядом сняться.
Французы, англичане, нидерландцы,
новозеландцы, шведы и посланцы
своей же Федерации субъектов,
а также неопознанных объектов.
Вот, говорят, что вроде не пристало,
но ничего: сидит без пьедестала.
Иные залезают на колено,
а он молчит и терпит, как полено.
Как хочется, как хочется потрогать
лицо его, похожее на ноготь.
Поскольку монументы не кусаются,
иные, в самом деле, прикасаются.

Сказ о Каплан
(Быль)

Сыро и холодно в мире.
Лег над Россией туман.
Ходит Каплан по Сибири.
Ленин простил Каплан.

«Жить тебе долго-долго,
думать всегда одно,
даже когда «Волга-Волга»
будет идти в кино».

Сыро и холодно в мире.
Ленин в гробу лежит.
Ходит Каплан по Сибири.
Ходит как Вечный Жид.

Нет неприкаянней места,
дышится невмоготу.
Люди достойные честно
хлеб добывают в поту.

Женщину в черной косынке
видели эту не раз –
где-то явилась на рынке,
где-то зашла в лабаз.

Лицо у ней отражало
такую большую вину,
что только оно выражало
мысль на себе одну:

«Как я пошла на такое?
Встала на пагубный путь.
Нет на земле мне покоя.
Будь же я проклята, будь.

Выть же мне волком, волком.
Думать всегда одно.
Даже когда «Волга-Волга»
радует всех в кино».

Как-то приходит Ягода
к Сталину и говорит:
– Жив еще враг народа,
душа у меня болит.

Сталин ему не ответил.
Приходит тогда Ежов.
Взгляд его прям и светел.
Он говорит:

– Ужо

виться, гадюке, виться!
Хватит наймитке жить.
Ежовы
мои
рукавицы
готовы
ее
задушить!

Сталин и тут не ответил.
Сталин молчит и тут.
Берия тогда приходит,
готовый на скорый суд.

– Позвольте, товарищ Сталин,
я быстро ее скручу.
– Нет, – отвечает Сталин, –
я слово дал Ильичу.

* * *
Все раздражало
но более всего –
манекены.
Стали с некоторых пор манекены бесить.
Безголовые например –
когда мода на безголовых пошла.
Но и с головами бесили –
независимо от фактуры лица.
Гладколицые
без глаз и ушей
без носа и рта
у которых голова как яйцо страусиное
или с небывалыми харями инопланетных пришельцев
или например с нарочитыми искажениями пропорций
человеческого лица –
всех мастей микро- и макроцефалы
или напротив –
исполненные в крайне гиперреалистической манере
когда видны и морщины на лбу
и ямочка на подбородке
и когда перепутать легко эту нелюдь
с продавцом-консультантом.
Раньше были они не такими
раньше были они без претензий.
Вот за что их –
за то,
за претензию!
Глядя на манекен нельзя не думать о человеке.
Можно ли глядя на манекен
не потерять веру в род человеческий
ибо не по подобию ли человека
сотворен манекен?
Вспомнилось как по ящику некто объяснял основным свойством
всех манекенов
а именно их способностью всегда функциональными быть
их же
даже раздетых
асексуальность.
То есть манекен в принципе ни на что не готов провоцировать
человека
(кроме как на покупку).
Но во-первых
что такое функциональность –
может есть и такие
для кого основная функция манекена
вовсе и не быть обязательно вешалкой
а во-вторых
вот наш личный пример:
если по мысли того телевизионного умника
не способен манекен вызывать сильных эмоций
отчего же так хочется
дать манекену по морде?
Не любому допустим
не каждому
а хотя бы конкретно вот этому –
что стоит в бордовой футболке и клубном шелковом пиджаке
и у которого даже ресницы имеются
а взгляд
едва ль не осмысленный
или хуже:
едва ль не идейный?
Сжал кулаки
но сдержался
не дал манекену по морде.
Отошел.
Вышел на улицу, ничего не купив.

* * *
Иногда профессор Аверин берет меня на природу.
Хорошо, когда нет дождя и не жарко.
Мы обычно идем с ним в лес по Петергофскому водоводу.
Старо-Петергофский канал – дальше река Шингарка.

В этот раз мы – во! – припозднились-то оба как!
Из меня предсказатель погоды – хуже валенка.
– Это что, Борис Валентинович, за страшное облако?
– Cumulonimbus, – он говорит. – Там еще наверху наковаленка.

Будет буря с грозою. Польет как из бочки.
Все к тому, что нам вряд ли помогут накидки.
Предлагаю, говорит, переждать непогоду на этой кочке.
Сели мы, значит, на кочку и достали напитки.

Стал Борис Валентинович говорить про Набокова,
стал рассказывать мне о трансцендентальном.
И хотя мои мысли блуждали около,
был и я сопричастен глубоким тайнам.

Между тем уже час как хляби отверзлись,
твердь от грома дрожала под чёрною тучею,
потому как природе наша трезвость-нетрезвость
глубоко безразлична, что известно по Тютчеву.

И казалось, что не будет никогда больше солнышка.
И земля на глазах становилась как тесто.
А Борис Валентинович, отпив из горлышка,
о понимании говорил и неполноте контекста.

Петергофский водовод шумел, как Арагва.
Разлеталось пространство от молний на части.
Что бы делал я дома? Писал параграф?
А Борис Валентинович говорил о счастье.

В смысле холода все-таки тут не полюс –
я зубами, тут сидя, еще поскрипел бы.
Только смыло ведь кочку, и пошли мы по пояс –
по колено в воде, когда без гипербол.

Шел вперед Борис Валентинович, глядя в небо кипучее.
На ветру мне размахивалось почему-то руками.
Надо думать, мы думали о судьбе, о понимании,
о пределах величия случая
и о том, что мы все – под облаками.

* * *
Ненавидя мир в душе,
ел пирожное «Буше»..
Как всё скучно, гнусно, гадко,
мерзко, подло, вредно, сладко!

* * *
Кто-то троллей кормил, кто-то кормит кота.
Кот кому-то а-а на сиденье.
Кто-то встал под плитой, и качнулась плита.
Незатейлив рисунок паденья.

Мы умеем считать, и не только до ста.
Мы способны порой на прозренья.
Может, мир и спасёт красота-простота,
но с поправкой на случай везенья.

Оборот, оборот и ещё оборот.
И надежду не ждёшь ниоткуда.
И какой стороной упадёт бутерброд,
безразлично…
Но хочется чуда.

* * *
Покрыли землю плиткой,
а мне ползти, ползти,
о Господи, улиткой,
улиткою, прости.

Гостиница

В этой старой гостинице тихо, спокойно, дешёвая койка.
Только двери скрипят, да еще целый день с мухобойкой
ходит ключница, бродит хозяйка-старуха, и глухо
бьёт она по стене, истребляя за мухою муху.

Кроме мух и меня, в этом доме живут тараканы.
А на кухне хранятся в шкафу, между прочим, стаканы,
вилки, ложки, ножи, и тарелки, и миски, и чтобы
веселее жилось – обязательно старенький штопор.

А за стенкой одна, как бы мне обозвать её – данность.
Когда шёл мимо окон, взгляд царапнула странность.
Я сказал бы «к стыду моему», только где ж тут бесстыдство,
в общем, глянул в окно, не уняв любопытство.

В общем, как бы сказать, – если были бы вёдра и мётлы,
вот такие предметы, а там, там – имущество мёртвых:
громоздятся гробы вместо застланных коек,
и венков очень много там – ленты на коих.

Я спросил у хозяйки насчёт этой, что ли, мертвецкой.
Отвечала негромко старушка с улыбкою детской:
плохо если я сплю, то гостиница не виновата,
этот номер не их – это собственность военкомата.

Тут армейское всё, по уставу тут все, по ранжиру. Без тапочек.
Тут приводит солдат, быть бы живу, за имуществом прапорщик.
Говорит, не видала давно их. Сказать без увёрток,
хорошо, что сезон у них там – как в гостинице, мёртвый.

А хозяйку зовут, я спросил как ее – Марья Глебовна.
А когда бы не я у неё, то была бы она не востребована.
И у смерти на дальней войне тоже мёртвый сезон, тут дело простое –
у обеих у них свой у каждой резон в отношенье простоя.

Ведь у каждого сезона есть свои преимущества,
и свои цветы, и свои резоны, и своё имущество.
Но какое сегодня число? Не в страну – в эту странность
как меня принесло, где преданность – данность?

Как ей тут, Марье Глебовне, в межсезонье одной, когда время не тает?
Где у смерти и где у неё почти выходной и где витают
тени прежних приезжих – поевших, поспавших, попивших,
и предвестники будущих павших, погибших?

Я и сам, посмотреть на меня – я поевший, попивший, хотя не поспавший,
потому что сон у меня, не попишешь – пропавший.
Здесь дешевая койка, здесь тихо, спокойно,
только ходит она с мухобойкой, и случаются войны.

В коридоре стоит холодильник, и опять же – вот тапочки.
Печь с дровами. Будильник. Кипятильник на тумбочке.
Ну и что, Марья Глебовна, что в вашем мне имени?
Может здесь, Марья Глебовна, конец времени?

Между тем, между тем. Там, в поселке гулянка, гулянка. Мотивчик
популярный звучит. Не покажется проблематичным
счёт бессонный до ста, до двухсот. А и верно – как много
звезд в окне. И кусты. Ну так вот. И дорога, шаги по дороге, дорога, дорога.

Опубликовано в Плавучий мост №1, 2024

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2 (необходима регистрация)

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Носов Сергей

Родился в Ленинграде ( Санкт-Петербурге) в 1959 году. Историк, филолог, литературный критик, эссеист и поэт. Доктор филологических наук и кандидат исторических наук. С 1982 по 2013 годы являлся ведущим сотрудником Пушкинского Дома (Института Русской Литературы) Российской Академии Наук. Автор большого числа работ по истории русской литературы и мысли и в том числе нескольких известных книг о русских выдающихся писателях и мыслителях, оставивших свой заметный след в истории русской культуры: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М. «Советский писатель». 1990; В. В. Розанов Эстетика свободы. СПб. «Логос» 1993; Лики творчестве Вл. Соловьева СПб. Издательство «Дм. Буланин» 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве основателя русского славянофильства И.В. Киреевского. СПб. 2009. Публиковал произведения разных жанров во многих ведущих российских литературных журналах - «Звезда», «Новый мир», «Нева», «Север», «Новый журнал», в парижской русскоязычной газете «Русская мысль» и др. Стихи впервые опубликованы были в русском самиздате - в ленинградском самиздатском журнале «Часы» 1980-е годы. В годы горбачевской «перестройки» был допущен и в официальную советскую печать. Входил как поэт в «Антологию русского верлибра», «Антологию русского лиризма», печатал стихи в «Дне поэзии России» и «Дне поэзии Ленинграда» журналах «Семь искусств» (Ганновер), в петербургском «Новом журнале», альманахах «Истоки», «Петрополь» и многих др. изданиях, в петербургских и эмигрантских газетах. После долгого перерыва вернулся в поэзию в 2015 году. И вновь начал активно печататься как поэт и в России и во многих изданиях за рубежом от Финляндии и Польши и Чехии до Канады и Австралии - в журналах «НЕВА», «Семь искусств», «Российский Колокол» , «Перископ», «ЗИНЗИВЕР», «ПАРУС», «АРГАМАК», «КУБАНЬ». «НОВЫЙ СВЕТ», « ДЕТИ РА», «МЕТАМОРФОЗЫ» , «СОВРЕМЕНАЯ ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА», «МУЗА», «НЕВЕЧЕРНИЙ СВЕТ», «РОДНАЯ КУБАНЬ», «НИЖНИЙ НОВГОРОД» и др., в изданиях «Антология Евразии», «ЛИТЕРАТУРНЫЙ СВЕТ», «ПОЭТОГРАД», «ДРУГИЕ», «КАМЕРТОН», «АРТБУХТА», «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» , «Форма слова» и «Антология литературы ХХ1 века», в альманахах « НОВЫЙ ЕНИСЕЙСКИЙ ЛИТЕРАТОР», «45-Я ПАРАЛЛЕЛЬ», «ПОРТ-ФОЛИО, «Под часами», «Менестрель», «ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ БУКВ», « АРИНА НН» , «ЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИ», ««ЗЕМЛЯКИ» (НИЖНИЙ НОВГОРОД), « ЛИКБЕЗ» (ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ), в сборнике посвященном 150-летию со дня рождения К. Бальмонта, сборнике «СЕРЕБРЯНЫЕ ГОЛУБИ(К 125-летию М.И. Цветаевой), сборнике «МОТОРЫ» ( К 125-летию Владимира Маяковского) и в целом ряде других литературных изданий. В 2016 году стал финалистом ряда поэтических премий — премии «Поэт года», «Наследие» и др. Является автором более 10 тысяч поэтических произведений. Принимает самое активное участие в сетевой поэзии. Стихи переводились на несколько европейских языков. Живет в Санкт-Петербурге.

Регистрация
Сбросить пароль