Алексей Чугунов. ПРО КОЧЕРГУ И ДАНИЛЫЧА

Рассказ

– Данилыч, ты глянь, ты только глянь, как шьёт-то полосатый! Красотища!
– Ты про что? Чего лепишь? Непонятно. Поди и расчувствовался, как баба, раздулся, как чайник, – прогундел мужик высокого роста, здоровяк в тельняшке и старых поношенных джинсах. Он вяло, двумя пальцами держал «бычок» дольше обычного, словно позабыл про него. Дымок из окурка полз медленно, нехотя. Догорал, издыхал «бычок».
– Темнота бесчувственная! Я про дождь говорю. А что? Нельзя радоваться обычному проливному дождю? – обиженно ответил его приятель Степан, Стёпка-сосед. Или, как его чаще называли в селе, Хвостик.
Раньше Стёпка, бывало, зимой расхаживал по уличным ухабинам, по проулкам в солдатской шинели советского образца 1969 года. Правда, никто не знал толком, где он её раздобыл, ибо в армии в свои юные годы он не служил из-за потери слуха в левом ухе. Однако щеголять в военном обмундировании обожал. И шапка-ушанка с кокардой имелась у него, и повседневная форма «афганка». Про кирзовые сапоги и говорить нечего – в них полсела расхаживало. Но из шинели он прямо-таки не вылезал. Случалось, и летом красовался в ней; в три ручья изливался потом, но гордо шлёпал по местным «проспектам» в своей шинелишке. И на ней, на спине, всегда торчал оторванный с одной стороны хлястик, походивший на куцый собачий хвост. Сколько над ним шутили, сколько ни говорили ему, чтоб пришил хлястик или вовсе оторвал… Он отмахивался: успеется. Но так и не добрался до иголки с ниткой. Проходил «хвостатым». Пролетели годы всякие: несложные и с изломом, и свое пристрастие к милитаризму он давно позабыл, «детская болезнь» улетучилась. Но кличка «Хвостик» за ним закрепилась на всю жизнь.
– Да ну тебя! Красотень увидел, ёжкин-мышь! Мякотный ты. А дождь дождю рознь. Он четвёртый день хлещет. Опять личинок прорва будет с малинного жука, и розы Нинкины начнут болеть. В огороде работы прибавится. А ты здесь мёдом, вареньем размазываешь. Хвостик ты и есть хвостик!
– Хорош, Данилыч, бурчать-то! Я же с лёгкости своего сознания и души. Накатило. Размяк малость с кружки пива. И в ожиданьице, вроде как… – таял Хвостик. – Банька твоя прелесть! Эдемский рай или как там?..
– Тьфу ты. Пошёл кренделя расписывать, – застонал Данилыч. Под ним аж скрипнула скамейка, на которой сидел. Не подломилась бы.
Оба приятеля сидели под навесом неподалёку от бани. Сей навес можно в некотором смысле назвать и беседкой. И дубовый столик-крепыш стоял посередине, вдоль него – скамейки. Даже древнющее кресло-качалка находилось в «беседке» – вместилось фантастическим образом, добавив этим изюминку. Жена Данилыча (точнее, Сергея Даниловича, но он скорее будет упоминаться как Данилыч, не иначе) Нина и литровую банку с цветами с огорода поставила – для насыщенности фокусировки, для отрады глаза, для лепоты, что ли. Хотя Данилыч вечно ворчит по этому поводу, когда усаживается под навесом на перекур. Мол, зачем ему под нос солому суют? Но курит он, как бегемот, – две пачки в день уминает. Привычка укрепилась с Мурманска, куда он мотался лет шесть назад на заработки, подвязавшись к Северному флоту. Деньжата были тогда немалые, плюс «полярка». Хотя что Мурманск – не земля, а сплошные камни. Вахтой летал, но случалось, и жил там несколько лет безвылазно, когда выделили квартирку небольшую, как женатику. «Огрубел, осатанел с своего Мурманска», – говаривала ему Нина. Поэтому неудивительно, что он никак не воспринимал восторженные изливы Стёпки-хвоста.

И сейчас они сидели-посиживали в ожидании, когда банька «сварится», то есть будет готова. Насчёт «свариться» это он, Стёпка, и присочинил. Языкастый, убористый на слова, но бросало его преимущественно вкось и вкривь, то влево, то вправо. Где ухо услыхало, то и на язык попало! И телевизор горазд смотреть: обязательно научное, историческое и программу «Что? Где? Когда?». Правда, не вникал до конца Хвостик, о чём они говорят и умно изъясняются. Да ему и не нужно той тарабарщины, сам себе профессор и слесарь четвёртого разряда.
Данилыч положил в топливник печи последнюю охапку дровишек, но пред этим разворошил кочергой раскрасневшиеся кубики, треугольники углей – полупил их малость. Жар шёл сухой, всепроникающий. И сама банька вся такая зардевшаяся, горячая. Потом смёл он веником все остатки: щепки там всякие, опилки – и в ведро для мусора. Убрал более ненужные спички, топорик, лоскуты берёзовой коры, а рукавицы оставил пока… Прибрался, одним словом, в баньке.
Перед тем как выйти на воздух, Данилыч ещё разок окинул взглядом печку. Она у него новёхонькая и ладная, в начале лета установленная. Всё в ней его радовало. И бак для воды из нержавейки блестел, как зеркало, – хоть причёсывайся да гримасы строй. Ручки на дверцах топливника и каменки узорчатые с завитушками. И зольник-совок прямо шкатулка какая, пачкать золой жалко. Не печка, а декоративно-прикладное искусство, хоть в музей её. Кочергу приставил к стенке у печи, пригодится перед самой помывкой. Но при взгляде на эту пустяковую, по сути, кривую железяку с деревянной ручкой он погрустнел, обмяк.
– Что-то завозился, Данилыч. Банька твоя золотая-серебряная скоро ли?..
– Да скоро, скоро! Последнее топливо положил. Вода – кипяток, хоть сейчас ныряй в бак… для общего оздоровления.
– А я могу и нырнуть. Как у «Конька-горбунка», как его звали? Ванька-дурачок, что ли? Мне что кипяток, что прорубь ледяной… – поплыл Хвостик. – А помнишь, Данилыч, однажды зимой, в трескучий мороз… и слюна на лету в сосульку оборачивалась. В общем, нырнул я в наш прорубь на спор с Васькой Плешаковым. Помнишь? С него затребовал я двадцать бутылок пива и коньяк армянский «Арарат» с пятью звёздочками в придачу. И хворь, болячка никакая меня не возьмёт, и всё тут. Пёр я словно броненосец «Потёмкин».
– Дурень ты и балбес! И проиграл к тому же.
– Ничего не продулся, не шмякнулся я… Просто Васька, жмотина, сам пиво с коньяком и выжрал. К своей днюхе. Троглодит!
– А ты разве на третий день не слёг? Как кисель выглядел, весь в поту, лихорадил с температуры, – ехидничал Данилыч. – Всю спину твою горчичниками обклеили и банками закидали. Сам же ныл, скулил… пожалейте его.
– Дудки всё, тромбоны-флейты! Тогда накануне водяры много хлебнул я со своей бывшей. На беду ту, палёная и попалась водка. Желудок крутило, как в сепараторе сметану. На голове готов был куролесить и прыгать на потолке. К прочему и температура подоспела. Так что не финти, Данилыч! Спор тот я нисколечко не прозевал. А Васька – сквалыга, чтоб ему вечно колорадских жуков жрать да машинным маслом запивать.

Дождь то расходился, то мельчал. Не знал, видно, с какой частотой ему орошать поля-сады-дворы. В путанице он. На проводах, на бельевых верёвках с прищепками свисали, растягиваясь, прозрачные капли, но ненадолго – моментально соскальзывали вниз, торопились куда-то. В бочку с водой, точнее по её поверхности, похоже, строчил пулемёт. По крыше бани и жилого дома дождь не лупил, а скатывался играючи, как с крутой горки. И любил он шуршать, устраивать спринтерский забег в траве, в листьях смородины, крыжовника и земляники, любил-обожал, что и не передать словами. У кандейки с инструментами лежало перевёрнутое вверх брюхом металлическое корыто, и по нему дождь колотил, как настоящий рокер, барабанщик. Чем не Ринго Стар?
– Слушай, Данилыч, а ты помнишь про нашу «универсальную» кочергу? – спросил Хвостик, развалившись на скамейке. Возле него, на скамейке же, стояла кружка чёрного байхового чая, из которой он сделал всего пару глотков. Не пилось, да и чаёвничать ему не хотелось. А две шоколадные конфетки «Красная Шапочка», лежащие на тарелке на столе (принесённые Нинкой), их он одномоментно, ультрареактивно заглотил. Кто его знает, возможно, сразу с фантиками.
– Уф-ф! Снова ваша кочерга! Будь она проклята…
– А чего я такого противозаконного сказал?
– Да задолбал. При любом благоприятном случае её упоминаешь. Тебе я тысячу раз говорил: я не участвовал в ваших аферах с кочергой. Меня здесь не было, в Мурманске в те годы жил – пахал, как гном. А в ваши тогдашние злоключения-приключения я не верю. Байки, сказки!
– Леший тебя, типа, укусил, Данилыч? Аль сразу с кровати грохнулся, когда вставал. А-а! Осмыслил я истину. У тебя с Нинкой вчера это… как его… адюль-ф-ер не задался, верно?
– Бестолочь ты, Хвостик, и неуч. И поленом не мешало бы запустить в твою тупую голову.
– Не злись, Данилыч! Ну, я же так – шутейно, без злого умысла.
Тут снова подошла Нина в штормовке и в галошах.
– Вы всё сидите? Может, в дом? Хлещет же, – спросила она степенным, слегка тяжеловесным голосом.
– Не-е, Нин. Мы лучше тут! Заодно полюбуемся на красу природного явления, может, пейзажик какой нарисуем, – ответил оживлённо Данилыч, подмигнув Хвостику.
– Не поняла?..
– Да так… скоро мыться. Минут двадцать-двадцать пять от силы. До затухания углей, – произнёс Данилыч.
– Ясно с вами, художниками! Принести пожевать чего? Хотя перед баней не стоит, конечно…
– Нин, а если мою ту – прозрачную слезинку, хрустальную колбочку?
– Понесла тебя, шалая! Глядишь, и вторую, авось и третью бутылку востребуете. Шиш! Опять в зюзю налижитесь. Возись потом с вами, охламонами. Тебе сейчас, муженёк мой любезный, много не надо, чтобы в космос улететь. Да и Стёпка, как худой гвоздь, тоже недолго на своих двоих простоит. Единственно… после баньки налью по грамм двести, и точка. Поняли оба меня?
– Как не понять, товарищ главнокомандующий, – грустно пробубнил Данилыч.
– Я вам сейчас пирожков принесу, с капустой и лесной ягодой, – и ушла Нинка в дом, шлёпая по образовавшимся мутным лужицам на дорожке.
– М-да! Она у тебя железо… железная непробиваемая этажерка. Никак не могу привыкнуть. И прямо это, как его… железный-бронзовый Феликс Дзержинский, – резюмировал Хвостик.
В ответ Данилыч ничего не сказал, лишь опять потянулся за сигаретой, к пачке. Шаркнул спичкой о бок коробка. Муторно на душе. Некие душевные прожилки рвались и ныли внутри, будто кто рубанком стругал. Нет, тут дело не в Нинке с её железобетонным характером. К её законам в доме он давно привык. Да и всецело осознавал, что без неё он давно бы сгинул, пропал, а скорее спился бы, или того хуже – повесился. Ибо он тот ещё дюбель, и на него управа нужна куда более крепкая. Не знаю, как монтировка, кувалда, если на то пошло. Надёжней, верней Нинки и нет никого на свете. Баба-пламя! Но не хватало ему чего-то. И двое сыновей вымахали: выше его на целую голову. Умотали в город, так как нечего здесь ловить. Не горох же мять. Женились. И внуки имеются – пострелята, а вот в жизни Данилыча нехватка яркости, что ли, цветности… как в цветном телевизоре, когда садится кинескоп.

– Эх, вещь была, прямо как золотая рыбка… – вздохнул Хвостик и прыжками пересел в кресло-качалку. И, как следовало ожидать, принялся качаться из стороны в сторону. Извлёк из внутреннего кармана серого пиджака… а он был сегодня в пиджаке, ныне в своём любимом, под которым пряталась старая футболка с нарисованным олимпийским мишкой… На ногах непонятные штаны загадочных оттенков: местами солнце пожгло, что-то стиральный порошок понаделал. Ну и штаны его все в крапинку, в разноцветных «веснушках» – краска масленая или эмалевая; она, стало быть, разукрасила его портки. И кеды на босу ногу. Носки Хвостик носил исключительно по праздникам да в зимнюю стужу. Он, по его словам, не барин. А из внутреннего кармана пиджака достал он сигару (заявлял, якобы прямиком с острова Куба). И начал её смаковать, и таким образом стал он походить на бульдога или же на рыбу. На его достаточно худом лице собрались лишние складки, морщины, а щёки утонули, просели поначалу, потом задвигались в разные стороны, как колёса. Стёпка-хвостик выглядел теперь смешнее обычного. Хоть карикатуры с него рисуй и отправляй в журнал «Крокодил».
– Опять!.. Выбрось ты свою дрянь, Хвостик. Не ерунди! Из тебя куряка всё равно неважный.
– Я и не курю, но от сигары удовольствие получаю. Своё удовольствие… нирвану.
– Тьфу ты! Сколько ты её таскаешь? Второй год?
– Если быть точнее – один год и девять месяцев. От брата двоюродного подарочек. Он сам знаешь где побывал, сколько пыли глотал в той стране. Интернациональный долг, чужая тригонометрия, блин!
Данилыч в ответ фыркнул, махнув на лжекурильщика рукой. Взял в рот пирожок, принесённый Нинкой, и сразу половину откусил. Жевал долго и без всякого аппетита. Вновь ушёл в путанные свои мысли. Стряхнул с губ крошки, на автомате.
– Но я не договорил, – проворчал с сигарой во рту Хвостик. – Жаль, нет той кочерги. Ох, мы бы сейчас вдвоём намолотили делишек. Помнишь, Данилыч, как она впервые появилась у Ваньки лохматого? Вроде он купил на рынке, сторговался почти за бесценок у бабки какой-то, чуть не за три копейки.
Данилыч, сидевший уже спиной к Хвостику, посчитай, никак не реагировал – мял свой пирожок с капустой. И молчал как сыч. Он, если подумать, свыкся давно к его россказням, вракам всяким, хотя и вызывали они некоторое раздражение и ломоту в сердце. Корёжило. Иногда казалось, будто Данилыч верил всему, что плёл Хвостик.

Стёпка продолжал гнуть линию, то есть высокооктановый свой трёп.
– И когда он возился в огороде… ну, Ванька лохматый, значит. Картошку окучивал. Спина, типа, у него ныла. У него с позвонками бардак. Лет десять мучился. И вот когда окучивал да давил личинки колорадских жуков, вдруг споткнулся. И прямо на ровном месте, возможно, ноги его заплелись или выпимший был. Да бац – упал прямёхонько на спину. А на том самом месте кочерга лежала и в самое больное его место угодила. И откуда она возле картошки взялась, никто не знал. Сама из бани выскочила… Ванька-то, понятное дело, взвыл от боли. Кое-как его домой затащили, на кровать уложили и намазали подозрительной вонючей гадостью. И за фельдшером скачками жена его полетела тут же, как автомобиль «Волга». А Ванька вдруг встал минут через пятнадцать. Живёхонек, боли ни в одном глазу. Вернее, спина вообще не болит. Ушла немощь. После того случая и не возвращалась больше. Областной врач приезжал, осмотрел его и ничего сообразить не может. Разинул рот, как обезьяна, а ни бэ, ни мэ не говорит. Потом уж произнёс, типа таким макаром позвонки сместились в нужное место или что-то около того. Но в принципе этого не могёт быть. Диковина, волшебство! Хотел врач тот медицинским светилам показать Ваньку, но Ванька – не дурак, ни в какую. «Чо я вам, зверюшка какая из зоопарка?» – говорит. И областной врач убрался восвояси.
– Не припомню, чтоб Ванька лохматый жаловался ранее на боли в спине, – будто очухался Данилыч.
– Тебе-то откуда помнить? Северная тёмная душа! – усмехнулся Хвостик. – После чудесного исцеления кочерга попала Алевтине с крайнего дома по улице Берёзовой. Выпросила ли у Ваньки или купила за самогонку – не разберёшь их. Тайна бермудского треугольника!
– Тайны мадридского двора, – поправил Данилыч.
– Ну, я и говорю. В общем, тайны, местные хитрости. Не прошла и неделя, как у Алевтины случилась своя котовасия-безобразия. Явились к ней средь бела дня мазурики, воры. Шабашники, которые в соседнем посёлке строили птицеферму. Во всяком случае, указка на них вела. Сама она как раз возле козы своей торчала: вздумалось ей вдруг днём козу доить. И сама она должна быть на работе, на почте. Нежданчик и вышел. Их двое явилось, этих прощелыг. Залезли во двор, чай, и калитка без труда отворялась. Увидели несколько металлических труб, лежащих у неё возле забора, в теньке. Решили их прихватить. Взяли пару штук и поволокли к калитке. Когда они оказались возле поленницы, тут Алевтина их и заприметила. Сразу смекнула – кричать бессмысленно, соседей-то нет дома в день-деньской. Кто в поле, кто на ферме, в коровнике. Сама она вдовая, одна жила, как ромашка… одинокая. Доли секунды остались на решение. Не думай, типа, о секундах свысока. Да и понимала она – никак их не остановить. Или того хуже – зашибить могут. Мужики же рисковые. И вдруг под рукой у неё оказалась эта самая кочерга. Нет. На сей раз она сама кочергу в козлятнике оставила. Одним словом, запустила в нехристей наше «смертельное оружие». Будь что будет! И произошло, как в фильмах про фашистов. Кочерга полетела не прямо в них, а как-то кособоко – врезалась в поленницу. И бах-трах-тибидох! Поленница начала сыпаться: она у неё непривычно высокая. И не просто сыпаться, а разлетаться в разные стороны: поленья летели как пущенные снаряды. И, что бы ты думал, Данилыч: мазурики мгновенно дёрнулись и как-то неправильно и угодили ровно под летящие снаряды. Зашибло их, и вполне серьёзно. И, на удачу, наш участковый мимо проходил, он тотчас шум услышал. Повязали козлодоевцев… то есть ворюг. И что? Опять универсальная кочерга оказала услугу.

Обычно, когда Стёпка-хвостик раскатывал свои истории и его вдохновенно пёрло от собственного говорения, то с ним приключалась одна оказия – не замечал, что вокруг него происходило. Такой вот он, Стёпка! Возможно, фантазёр, или просто большущий охотник-спец перемывать, перебирать и укладывать в одной последовательности косточки прошлого и настоящего. Его не поймёшь – где соврал, а где сказал чистую правду. И вот, пока он рассказывал про Алевтину и Ваньку, он и не узрел… вернее, не придал значения тому, что несколько раз отходил от навеса Данилыч. Стоял в какой-то момент он под дождём, задрав голову вверх. Заходил в баню на минуту – берёзовые веники заварил в тазу с кипятком. Два раза подходил к бочке с водой и туда окунал свою буйную голову. И не просто окунал, а держал некоторое время её в воде – остудиться, наверное, хотел. Но не топиться же, хотя кто его знает, какие «зверюги» обитали в сознании Данилыча. Выходила Нинка и с крыльца кричала ему, размахивая грозно кулаками.
А Стёпка-хвостик, знай себе, балаболил и балаболил себе одному. Окончательно развернул кресло-качалку в сторону клумб с розами, гладиолусами и невесть ещё чем. И всё нежно поглядывал на них да посасывал кубинскую сигару. И вёл непринуждённый разговор…
– И потом, Данилыч, ещё веселее случилась байка. То есть настоящая история. Земляникины приобрели эту «волшебную палочку». Произошёл, верно, равноценный обмен между ними и Алевтиной. А их семья большущая, детей полный гарем… блин… полная коробочка. Целый пионерский лагерь. Ну, и дом потому у них двухэтажный, широченный, как шифоньер. Ты их не знаешь, они жили-то здесь лет пять от силы, пока ты, Данилыч, в Мурманске своём прохлаждался. На камнях загорал да в Баренцевом море за акулами бегал. И однажды их салажня ушла в лесок наш, который за речкой, не тот, что за колхозными полями. Короче, туда ускакала страна пионерия. Они устроили в лесу некое побоище, типа Куликовской битвы. Одним словом, войнушку на мечах. И один их шкет и прихватил кочергу, которая послужила ему в качестве меча. Нет, он никого не покалечил. Боже упаси! Всего лишь во время жёсткой схватки с соседским пацаном у него кочерга вылетела из рук и отлетела в сторону, к барбарису, кустарнику. И когда он полез в кусты добывать своё грозное оружие, то вдруг наткнулся на одну увесистую стальную коробку с непонятным замком. Он пытался открыть, но никак. Хотел уж было выбросить, но нет, что-то у него бахнуло в мозговом лабиринте – сразу побег домой. Без промедления. Его война закончилась. И пацанята-пионеры-тимуровцы-пожиратели яблок и не заметили его побега. Дома у них и выяснилось… а его батя первоклассный слесарь: всё откроет и закроет одним гвоздиком. Выяснилось: не проста та коробочка. В ней лежали монеты разных стран, и древние при сём, типа монеты самого Рамсеса какого-то там. Короче, Земляникины, буржуи, ещё и наварились, продав их за солидную сумму коллекционерам. И где они покупателей откопали, фиг их знает. И откуда коробка взялась? Опять-таки загадка Штирлица. Вот почему, Данилыч, буржуям всегда везёт с деньгами? Они и так как колбасные изделия в масле катаются, а тут им кочерга в довесок клад подарила. И где советская справедливость?
Стёпка повернулся вместе с креслом в противоположную сторону – к столу, стало быть. А Данилыч, словно призрак, как раз бесшумно подходил к навесу. Глаза у Стёпки широко округлились… как у клоуна.
– Ты, Данилыч, гулял, выгуливался, что ли?
– Ага! В Москву и Киев, к Крещатику летал. А ты где?.. В погребе сидел?
Не задалось. Оба не поняли друг друга, кто что имел в виду. И сказать более нечего. Данилыч хлебнул чаю остывшего со стола, затем, отвернувшись, высморкался в траву. Полез к пачке сигарет, но та, к его огорчению, оказалась пустой. Смял со злостью пачку и резко швырнул в пепельницу, будто она виновата в том, что сигареты закончились. Сел на скамью и затих всем телом. Замер как греческая статуя.

– М-да! Ты, Данилыч, не переживай, – но Стёпка тотчас замялся, понимая, что говорит не то. Совсем не то.
Вспомнилось ему: он недорассказал про кочергу. И уже было открыл свой розовый рот, но опять возникла заминка. Мухоморина одна! Ведь Данилыч отсутствовал. Минут пять или десять? Шлялся где-то, а он, слепошара, и не… И с какого места стартовать? Опять про Алевтину и Земляникиных? Решил Хвостик поступить более разумно, согласно законам высшей математики – где остановился, там и продолжать выплясывать… что редиска, что репа – ничего не слипнется. Недоразумения не возникнут. И договорить хочется прям страсть. Он в ударе нынче, хоть в писатели-классики иди.
– И началось в селе… ни в сказке сказать, ни ножиком нацарапать. Почище танцев с саблями! Все наше отечество встало на дыбы. Как же! Завелась в наших краях как бы «волшебная палочка», то есть кочерга. Поначалу, конечно, втихую все шептались, сплетничали, сидя на завалинке. Аль вприсядочку, как разведчики, разговаривали через соседский забор. Кто-то верил, кто-то ржал, как порося, но гул шёл ого-го! Казалось, землетрясение. Бабка Авдотья, правда, гнула иную черту. Типа закопать надо дьявольскую кочергу и подальше… в Антарктиде. Бесы баламутят, людей портят! Но кто её слушал? Так или иначе, в один прекрасный день, в воскресенье, народ собрался возле дома председателя; сходка вышла самотечная, не санкционированная. И загалдели о кочерге. Типа делиться надо. Всем счастья и удачи надобно. У нас советская власть или же ведро дырявое? Долго мускулы на языке массировал и мял народ, в конце концов порешили и вполне справедливо. Всем в порядке очереди даётся-дарится кочерга на две недели. И чтоб без жульничества.
Пока Хвостик пел свою балладу, Данилыч и не шелохнулся: сидел всё как мраморный постамент.
– Я бы сказал, с сего дня и возник в селе апокалипсис. Дурить взялись, посчитай, все. Почему-то сочли, будто кочерга начнёт помечать, где клады у них зарыты. Все как один возжелали разбогатеть, как те Земляникины. Антошка Сидельников прикупил несколько сундуков, говорил, что для золота, которое он обязательно теперь сыщет. Зинка с Кирюхой целыми днями шастали по всей окраине – кидали в разные стороны кочергу, авось свезёт. Что-то похожее многие проделывали. Но шиш! Более кладов-складов не попадалось. Хоть волосы рви на голове. Председатель Кузьмич пытался утихомирить жителей, заявляя, что они якобы не по-коммунистически поступают. Надо как Ильич Ленин нам завещал, по его наставлениям следует вести политику партии, а не по прихоти печной железяки. Походя, Савва Кузьмич пытался вспомнить, где у Ленина или, на худой конец, у Иосифа Сталина сказано аль написано про волшебство, в частности про «универсальную» кочергу, которой надлежит участвовать в строительстве светлого коммунизма. Бегал он в местную библиотеку (да по той самой причине) и рылся часами в трудах наших великих вождей, чем, собственно, жутко, чуть ли не до смерти перепугал старенькую Елену Матвеевну, библиотекаршу. Их сочинения годами никто не трогал, а тут явился весь взлохмаченный председатель колхоза, и подавай ему все тома, абсолютно все. Как не перепугаться?! Как ни пыжился новоявленный читатель Кузьмич, но у идеологов социализма о чудодейственной кочерге, как и о чудесах её, он ни слова не нашёл. Загвоздка, затырка! От сей недомудрости аль своей недотупости председатель чуть не сошёл с ума. Вышел на улицу, на самую широкую, и принялся орать во всё горло благим матом. Орал, вопил, как тысяча мужиков, как целая Красная армия. А спустя час-два сам снизошёл до кочерги. Принялся Кузьмич участвовать в соревновании, разъезжая на уазике с ленинским флагом. Заодно поставил задачу, как распределить чудеса на всю пятилетку, желательно с перевыполнением плана.
– И что, никому больше не улыбнулась удача халявная? – вдруг спросил Данилыч, глянув сумрачно в лицо раздухарившегося Хвостика. Но Хвостик словно ждал этого вопроса, скользнул в его глазах неоновый блеск.
– Нет, почему? Происходили везения, как без них. Но как бы сказать… Ну, сам подумай. У Семеновых старенький «Москвич-2137». И Гришка Семёнов второй год с ним колупался, весь двигатель перебрал до винтика, но не заводился, чертяга, и всё, хоть тресни. В гараже стоял, так сказать, гнил. В металлолом думал аж сдать. А когда ему досталась кочерга, согласно очереди, Гришка и не знал, что с ней делать. Новый автомобиль вряд ли пособит ему купить. Ну, полез опять ковыряться в чревах авто. Открыл капот, а в качестве подставки послужила ему как раз кочерга. Возился около часа Гришка, но без толку. Молчала машина, таки и не дышала. Плюнул Гришка на железное безобразие и ушёл обедать, жена его давно звала. И только он уселся хлебать борщец свой любимый, как вдруг со стороны двора послышалось бодрое урчание его «Москвича». Он на сверхзвуковой, как Электроник, рванул туда, аж чуть обеденный стол не опрокинул. Подбежал к гаражу, глянул – и действительно, жужжит его «любимица». Оказывается, кочерга соскользнула и упала прямо в кишки мотора: что-то заискрилось, коротнуло, закрылся капот и случилось ожидаемое чудо – автомобиль заработал. Ещё была история у двух сестриц Зябликовых. Ну, у них совсем простенько: удумали затапливать в доме печь, но ни одной спички – нема. И что делать? К соседям? И вдруг им помогла наша кочерга. Правда, я не знаю, как они с помощью кочерги развели огонь – путём трения, что ли? Но факт есть как бы факт! Дед Спиридон кочергой завалил двух крыс, что шныряли по огороду. Участковый и вовсе вместо служебного пистолета носил две недели с собой кочергу. Блин, и это срабатывало. Все нарушители, противозаконники и тунеядцы, которые попадались ему на пути, не давали дёру при его появлении, как происходило обычно, а сразу останавливались и задирали руки вверх, типа сдаёмся. Видно милиционер с кочергой вселял в них вселенский ужас. Вот и выходило, что она, эта «волшебная палочка», помогала всем понемногу, но крупного чуда – фига с маслом. Может, она обиделась на нас и устала? Или удумала сэкономить на своих фокусах, якобы нечего этих – нас, то есть дурней, баловать. И экономика должна быть экономной, типа того.
Хвостик свою сигару вдруг взял да расколошматил, смял как мог да в пепельницу. И там придавил сильнее.
– Нечего её сосать, как соску… память о брате. Вчера это вчера! А сегодня, считай, жизнь с гладиолусами, розами. И, знаешь, Данилыч, потом все в селе обрадовались… искренне обрадовались, когда кочерга исчезла, будто и не было её никогда. Участковый пытался, пёс знает, каким образом, найти её. Учинил, то есть завёл, дело, следствие. Каждую избу облазил, сараи, чердаки, бани, погреба. Бесновался он люто. Как-никак благодаря кочерге его в звании повысили, а вот уважение в народе потерял напрочь. Не человек, а псина смердящая, ну около того. Потом он сбежал, только пятки и сверкали его. Не-е, Данилыч, людям вредно питаться неестественными явлениями. Всякими причудами, даже самыми малыми. Дичают!
– Вот что, Хвостик! Пора готовиться к бане. Довольно ворошить гнилые листья…
– А я о чём! – согласился Стёпка-хвостик.

Вечерело. Стихло. Дождь, явно по щучьему велению, перестал шалить. Или сам уразумел: пора, пора уж завязывать с непогодой. Людям, травинкам тепла солнечного требуется. И куда большего тепла от самого человека. После дождя, как принято, запахи ринулись в атаку. Дыхание яблонь, черёмухи, сирени, вдобавок схожее с дыханием арбузных корок, эвкалипта, наверное, и льда. Свежо от сего этюда как никогда. А сырость, имеющая привычку быть и там и здесь, – это, собственно, ничего, уйдёт по своим микроскопическим тропкам в землю. Высохнет, воспрянет всё новое и чистое. Вот и радуга разлеглась, как барыня, в прозрачных потоках воздуха.
На коньке крыши бани уселась сорока, повертела с любопытством головку в разные стороны. Каркнула – вывела птичий вердикт – и улетела. Пронесся в вышине самолёт, оставив после себя две пенистые линии, будто разделил ими небо на две половины. Ухнули где-то вдали проезжающие грузовики, видимо, прыгали по рытвинам, которых не счесть… и не порожняком шли. Затем неожиданно всё заволокло тишиной, но ненадолго. Будто дали минуту-другую на раздумье: «А для чего мы живём? Для чего жизнь дана?»
Нинка собрала чистого белья Данилычу, завернув всё в банное полотенце, в рулетик. И себе заодно. В бане оставила новое душистое мыло, шампунь; да мало чего необходимо для мытья. Колодезной холодной воды Данилыч налил в отдельный бак, а помог стаскать её вёдрами из колодца Хвостик. Похлопотали они чуток. Затем послал Данилыч Хвостика отнести ведро с золой и пересыпать её в маленький контейнер, что стоит в сарае с дровяником. Зола – ценный ресурс для огородника, не хуже навоза. Посему ею никто не разбрасывался.
И зашлёпал весело с ведром Хвостик, куда ему указали. Отворив широкую дверь, он шагнул в полутемень деревянной постройки. Кое-как он отыскал глазами нужный контейнер, что стоял среди прочего хлама. Если всю заднюю стену занимала ровная укладка дров, то остальная часть сарая завалена невесть чем. И старые окна стояли под уклоном там же, и полуразваленная столешница, и странная тумбочка ручной работы, и рулоны рубероида, ящики с гвоздями, картон, ДСП, ДВП и прочее и прочее. Порядочно поднакопил Данилыч. Нечто подобное и брякнул Хвостик, когда пробирался через этот хлам по очень узкому ходу к контейнеру. И вдруг он то ли запнулся, то ли не знал, куда делать следующий шаг, ставить ногу – в общем, брякнулся он. Упал, но рукой успел коснуться какого-то ящика, за него и держался при падении. И ящик тот открылся, крышка, видать, прыгучая, на пружинах. Или что там – «Сим-сим, откройся?»
Хвостик, разумеется, проматерился как следует. «Огрел» выразительно сарай. Встав на ноги, потрогал ушибленное место, и уж хотел продолжить движение (благо, хоть зола из ведра не высыпалась). Но замер, словно бы привидение увидел в белом покрывале или вурдалака какого. В том ящике, именно в нём лежала куча, значительная… одним словом, покоилась не одна кочерга, а несколько дюжин. Хвостик принялся считать, но бросил бесполезное занятие. Он вытащил две кочерги и держал их долго в руке, стараясь осмыслить увиденное, найденное. Или эти железки сами ему подскажут. И, согласно жанру детектива, внезапно в сарай заглянул Данилыч.
– Стёпка! Ты уснул, что ли, в сарае? – спросил настороженно Данилыч.
Повернувшись к свету, к Данилычу, Хвостик слабенько проговорил, держа также в руке две эти «игрушки».
– Это что, Данилыч? Что за натюрморт печной?
– Блин! Просёк, значит, – просипел Данилыч. – Ну, да, да! Я человек из мяса, кожи, берцовых костей и не обделён недостатками. И существую в своей безвылазной трясине. При видимом благополучии не всё в порядке в нашем доме, семье. Сыновья-долдоны и дорогу сюда позабыли, ни письмеца за пять лет. И внуков не видим с Нинкой. Она кремень, но в подушку порой прольёт слезу. На работе частят проблемы, окаянство какое-то прям. Хоть беги, хоть падай! И да, от твоих россказней и у меня слюна потекла. Попробуй не соблазниться, если всюду ты свою «кочергу» вставлял. Она стала отчасти твоей тенью. Вы тут из-за неё временно превратились в шизофреников, теперь и мой черёд пришёл. Взялся её искать, подобно вашему легендарному менту. Но более осторожно, чтобы никто не пронюхал мой сыск. И не смотри на меня так, Стёпка! Да, можно сказать, действовал я по меркам вора. И в другие села, деревни мотался, выспрашивал тихо. И в город выезжал, выискивал-вынюхивал следы. Но мои происки, как ты понял, не увенчались успехом. Будто она действительно исчезла из нашего мира. Ну, теперь ты всё знаешь. И мне проще, легче…
– Ну, что я могу сказать? И сочувствую, и завидую, и понимаю. Типа ты теперь с нами, ты наш. Навуходоносор! – сказал Хвостик и бросил злосчастные кочерги в ящик.
– Кто?
– Да фиг его знает, что это за типчик. В телефонной книге, по-видимому, прочёл.
После они дружно и искренне засмеялись, как, наверное, сто лет не смеялись.
– Слушай, Хвостик! А ты так и не рассказал, не поделился истиной. Какую тебе эта штукенция оказала услугу, какое чудо свалилось на тебя из потустороннего мира?
– Никакого чуда и не было. Я ту «волшебную палку» вообще не брал. В руках не держал.

* * *

Повисла немая пауза, фактически сопоставимая со сценой в «Ревизоре» Н. В. Гоголя. Глубокомысленная, терапевтическая, философская передышка, затишье. Один постигал непостижимость другого. Два разных водоворота жизни, два закадычных друга с детства, и тут тебе… все расставленные точки. Без недомолвок.
– Айда в баню, что ли, Данилыч! Попаримся, отдохнём как люди, в конце концов. Я пивка прихватил, припрятал от Нинки твоей в предбаннике, под лежанкой. Тяпнем! Отметим, как полагается, нашу весёлую комедию села. Расскажи кому – не поверят! – проговорил задорно Хвостик.
– Пошли-и-и! – ответил без всякой глубокомысленной тяжести Данилыч. И улыбнулся.

Опубликовано в Бельские просторы №5, 2022