* * *
Байкал. Паром.
Мы кормим чаек.
И даже тот, кто у руля,
Наверняка не замечает,
Что осень ближе, чем земля.
Ольхон в туманной дымке бледной,
На нем всегда теплей в разы,
Но лето отблеском последним
Дрожит на крыльях стрекозы.
Еще не знаю, что навечно
В душе застынет этот свет:
Паром, и чайки, и конечно,
Тот незначительный момент,
Где солнце над водой высоко,
И я, владычицей морской,
Твою щетинистую щеку
Целую с теплою тоской.
* * *
В нашем городе снова снег,
так надолго, и так не вдруг…
Это ада девятый круг,
и других объяснений нет.
За бедою придёт беда,
всё в тумане, как в молоке…
Прикоснёшься к моей щеке
И рассеешься навсегда.
* * *
Щекочет горло мотылёк
ещё не сказанного слова…
А ты сказал мне всё, что мог,
но облегченья никакого.
Я сломана – не починить.
Хоть плачь, хоть режь – твоя работа.
Но память не перехитрить –
пускай живёт, пускай хоть что-то…
Стою, поддатая слегка,
горжусь отыгранною ролью…
И отпускаю мотылька
на волю.
* * *
Детство юркою ящеркой выскользнет прямо из рук,
В придорожной траве растворится – и не было вроде,
Только долгие-долгие сосны шагают вокруг,
Заключая тебя в именинном глухом хороводе:
Выбирай, кого любишь, дорогу себе выбирай,
Привыкай расставаться навеки с едва обретенным.
Каравай, каравай, каравай, каравай, каравай –
От повторов становится слово сухим и соленым.
* * *
Это город-мираж, это замок в бескрайней пустыне.
Безразличием дышит над нами небесная гладь.
Время чуть задрожит и ещё на полгода застынет,
мне ещё на полгода придётся тебя потерять.
Здесь другие законы, другие причины влюбляться
в темнокожие горы и лёгкость опавшей листвы,
увлекаемой ветром, кружиться в отчаянном танце,
в ожиданьи зимы, чьи объятья сухи и черствы.
Но и это пройдёт, и останется призраком в прошлом,
поучительной сказкою станет для наших детей.
Потерпи ещё год, потерпи ещё миг, мой хороший,
и небесный табун обратится в земных лошадей.
* * *
Пожух сентябрь, простыли переулки,
прилюдно оголились тополя…
Пора, забыв бездумные прогулки,
отчерчивать тетрадные поля.
И, выводя космические даты,
вести учёт полнометражных дней,
в которых оловянные солдаты
бредут к концу истории своей.
* * *
Сегодня осень – время нелюбви,
немытых яблок, плесени и спячки…
Количество сомнения в крови
оправдывает сны и неудачи.
Привязанность – такая ерунда –
тупая боль от частых расставаний…
А этот снег – не больше, чем вода,
в одном из агрегатных состояний.
* * *
Из слов, как из кромешного песка,
я строю дом, успеть бы до прилива…
Стрекозы синие, чуть толще волоска,
к воде бесстрастной жмутся сиротливо.
А в небе осень, в небе журавли,
но слёз прощальных нету и в помине,
и листья, замирая у земли,
ещё надеются, что ветер их поднимет.
Дострою дом, и набежит волна,
потом вторая – сгладит угловатость,
росток рационального зерна
проклюнется сквозь слов витиеватость.
И вот уже ни дома, ни песка –
слова и буквы, символы, значенья…
Вот так неодолимая тоска
освобождает мысль из заточенья.
* * *
Парение листвы и яблок звон,
разлитый в воздухе, помноженный на вечность,
особенность трамваев: весь сезон
сходить с путей – надеяться на встречность.
Температурный трепет, сквозняки,
иллюзия ненужности морали.
Чужое прикасание руки
теплоотдачи требует едва ли…
Остывший сон, октябрьский привет,
осенний полутёмный полубред,
больнее боли жар воспоминаний:
минорный книголюб и стиховед,
а завтра повод для переживаний.
Ненужные люблю страшней войны…
Уйдём туда, где осень только снится!
Ложится тень несбывшейся вины
чернильным сном на книжную страницу.
* * *
Кормлю стихи с ладони, боюсь спугнуть.
Ловить их – не по мне, не по плечу ноша:
над бумагою спину до смерти гнуть.
Лучше брошу ещё им сердечных крошек –
пусть едят, насыщаются, пусть растут,
пусть к другим не бегают за подкормкой…
Без меня их изловят и издадут
в беломясых книгах – хранить на полках.
* * *
Мне кровным братом сделался вокзал
в дурной привычке расставаться молча…
Когда один фонарь на весь квартал,
и тот разбит, как не завыть по-волчьи?
Как не завыть, когда из года в год
один сценарий: дом – работа – дача,
когда аптекарша, краснея, подаёт
тебе презервативы вместо сдачи?
И каждый вечер, по пути домой,
как не мечтать свернуть и заблудиться,
когда квартира, делаясь живой,
тебя подстерегает хищной птицей?
* * *
Спокойной ночи, серый волк!
Раскаиваться? Нет, не нужно,
Ведь это твой священный долг —
Есть маленьких и непослушных.
Сама от скуки заварю,
Потом расхлёбываю кашу…
Ты не случайно на краю
Нашёл заплаканную Сашу.
Хотела знать из первых уст,
Густа ли шерсть твоя наощупь,
Как выглядит ракиты куст,
Упитанный ты или тощий…
От этих знаний будет толк:
Я обниму тебя за шею
При следующей встрече, волк,
И уцелею.
* * *
Я в пику прочей детворе,
Предпочитал войне и тирам
Ловить кузнечиков в траве
И отпускать обратно с миром
Туда, где солнца до краев,
Где суетливой круговертью
Полупрозрачность муравьев
Соединяет жизнь со смертью.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №34
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!