РАДУГА
Отмаялась гроза, и радуга повисла,
срывая в небеса набухшие пруды.
Смахнув с лица струю живительной воды,
восторженный чудак придумал коромысло.
Природа не всегда в ладу со здравым смыслом,
и может, было всё совсем наоборот:
уставший водонос раскрасил коромысло
и радужно вонзил в унылый небосвод.
Лихого мужика радушная беспечность,
рождённая с тоской рутинною в борьбе…
А радуга манит настойчиво к себе,
величие храня. И тает в бесконечность.
* * *
Дом фасадом обращён на магистраль,
прочертившую сквозь Русь диагональ.
Невеликий пятистенок — на семью,
на стене чернеет надпись: «Продаю».
В чём тут дело? Остаётся лишь гадать:
что заставило построить и продать,
это радость написала иль беда…
И разносят по России поезда,
дробью мучая стальную колею:
продаётся, продавайте, продаю…
Ночью вздрогнешь, сон рассыпав на куски, —
это поезд или кровь стучит в виски,
иль колотит, беспощаден и жесток,
над страной аукционный молоток?
КРИВОЙ СТАРТЁР
Когда в дорожном запустенье,
устав чихать, заглох мотор,
шофёр достал из-под сиденья
«кривой стартёр».
И, проклиная бездорожье
и вспоминая чью-то мать,
мы с ним ловили искру божью
и не могли никак поймать.
Тупое грубое железо
вертела нервная рука,
как кружит леший ошалелый
в глухой чащобе грибника.
Уже в глазах плясали черти,
ладони жгло сильней костра,
и в сумасшедшей круговерти
нашлась пропавшая искра.
И, разогнув немую спину,
тугой баллон с размаху пнув,
он влез в промозглую кабину,
туманом руки сполоснув.
Опять дорога нас кидала,
как потрясение основ…
И я зарылся в одеяло
худых надежд и рваных снов.
Нас затащили против воли
в нечистоплотную игру —
одни топились в алкоголе,
другие лезли на иглу,
иные гимны пели строем,
а кто-то книги жрал запоем.
Весь этот вздор, вся эта чушь —
Кривой стартёр для наших душ,
больных, издёрганных и слабых,
себя сгубивших на ухабах…
Взяла машина речку вброд,
а за стеной тугого ливня
не то закат, не то восход
горел пугающе призывно.
ОСТАНОВОЧНЫЙ ПУНКТ “4127-й КИЛОМЕТР”
Его названьем одарила
Транссиба гулкая верста,
она здесь по лесу бродила
и в поле грелась у костра.
А позже люди приезжали
и под истошный грай ворон
по сторонам от магистрали
покрыли гравием перрон,
вписав в пространство, краской чёрной
заляпав голубую муть,
четыре цифры над платформой,
как номер узнику на грудь.
И, вымыв руки, в завершении
ломоть придавленной земли,
насквозь простреленный движением,
на карту мира занесли.
И будут тут экспрессы мчаться,
чечёткой проносясь в момент
четыре тысячи сто двадцать
в окне размытый километр.
ТУНГУССКИЙ ФЕНОМЕН
Николаю Юрлову
Время собирать метеориты —
острый зуд гуляет по рукам,
у Земли растянута орбита,
как в броске стремительный аркан.
Между двух российских революций
поразив империю в упор,
век назад космическое блюдце
вызвало землян на разговор.
Или, оглушённый перегрузкой
в триста предстоящих хиросим,
огненным пророком над Тунгуской
бешено пронёсся херувим.
Мы в ответ кричим проникновенно,
но язык общенья на нуле —
каменную азбуку Вселенной
взрывом разметало по Земле.
Потому-то для людей закрыты
тайны внеземного языка —
время собирать метеориты,
россыпью пронзившие века.
ОДНОПУТКА
Зашёл состав на однопутку,
и стало холодно и жутко.
Дорога мчится лишь «туда»,
и вдруг становится понятно,
что, как ни бейся, никогда
ты не воротишься обратно.
И всё, что выпало оставить,
не переделать, не исправить —
бескомпромиссна, как змея,
единственная колея.
А поезд в гору прёт упрямо
прерывисто, как телеграмма,
в тоннельный ствол врезаясь плотно
гремящей лентой пулемётной,
пронзая ночь полоской света
от Абакана до Тайшета.
* * *
Упал мужик в осеннее ненастье,
на лбу — шишак, в карманах — ни шиша,
и до пупа распахнутая настежь
загадочная русская душа.
А жизнь вокруг то тлела, то кипела,
шли мимо люди, листьями шурша,
и покидала стынущее тело
в его плену уставшая душа.
Не сокрушив вселенского порядка,
бесшумно, словно в шарике прокол,
нырнула в вечность русская загадка…
Сержант Пасюк составил протокол.
НОЯБРЬ
Острый лайнер небеса поранил,
воздух кровоточит снегирями.
В горизонт вонзились облака,
как насквозь промёрзшая река.
Не зима ещё, уже не осень —
зыбкий мир неясен и несносен.
Притаилась злобная пурга,
а кругом — ни друга, ни врага.
Даже рак не свистнет на горе…
Одиноко в смутном ноябре.
* * *
Когда твой опыт не опора,
а вроде давящих оков
и сторожит тебя, как свора
предельно мудрых дураков,
забот и бед гнетущий ворох
сжимает горло, как удав…
Сумей уйти, рванувши ворот,
как письма рвут, не прочитав.
* * *
Морской залив я гладил мерным брассом,
ленивый вал созвездия качал —
тогда я компас называл компа сом
и километры в мили обращал.
Удобно под одной стандартной схемой —
на клеточки расчерчена земля,
но не в ладу с метрической системой
овраги, перелески и поля.
Мы так легко всё лишнее забыли,
но держит память, видно неспроста,
чему равны взволнованная миля
и рваная российская верста.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
