Александр Савченко. МЫ ВСЕ В ОДНОЙ ЖИЗНИ

Начало сентября 1978 года… Очередная коман­дировка в Донбасс. Всесоюзный семинар на базе Донецкого металлургического завода проводит украинское предприятие «ВНИПИЧерметэнерго­очистка».
Донецк. Здесь благостное место и такое же вре­мя года… Этот город всегда отличался приветливо­стью, обилием цветов (не зря называли городом миллиона роз!), раскидистыми каштанами и краси­выми девушками. Утром на самолёте до Москвы, а уже после обеда – в аэропорту, расположенном почти в черте Донецка…
В отличие от предыдущих приездов, когда с трудом приходилось добывать любое койко­место, на этот раз всё было обставлено чинно и благо­родно: в гостинице «Донбасс» прибывших со всей страны гостей ожидали забронированные места…
Три дня – это не хухры­мухры. Знаменитый и в то время самый главный водоснабженец с КМК Иван Михайлович Ушаков знакомит меня со своими ста­ рыми друзьями. Что ни фамилия – настоящее све­тило: то знаменитый изобретатель, то высокоосте­ пенённый учёный, то автор учебника или популяр­ ной книги. Шабалин, Вахлер, Пантелят, Клименко, Мороз, Галкин…
В первый же вечер тороплюсь на проспект Пуш­кина, 25. Это в центре города. Угловой пятиэтажный дом, построенный после войны около территории бывшего кирпичного завода.
Вот и хозяева квартиры. Представляюсь. Пере­ даю сибирский презент от моей коллеги по Сибги­промезу. Людмила Тимофеевна Люленкова, тогда старший инженер строительного отдела, выпускни­ца Ростовского инженерно­строительного институ­та, послала своим родителям кедровые орешки из нового урожая и какую­то вкуснятину, закатанную в стеклянную баночку. Приятная и радостная для ро­дителей весточка. Рука, протянутая через тысячи километров…
Стоять у входной двери долго не пришлось, хозя­ева меня не отпускают. Просят пройти в просторный зал. И вскоре на столе появляется обильное для си­биряка угощение. Тимофей Иванович, высокий и плотный мужчина со смуглым лицом и узковатыми азиатскими глазами, сидит напротив меня. У него внимательный, испытующий взгляд, говорит слажен­ но, деловито. Много слушает, но больше спрашивает о Новокузнецке. О новом городском строительстве, о транспорте, о том, сколько на улице зелени…
– Знавал, знавал те места… Многое с ними свя­зано… – И умолкает. Но тут же вроде как отряхивает­ся и с вопросом ко мне: – Как там Томь? Не зашуго­вывает с началом холодов каэмковский водозабор?
Я, как специалист в этом деле, понимаю его лю­бознательность. Отвечаю, что больше половины за­ вода переведено с прямотока на оборотное водо­снабжение. Так что даже при временном перебое на водозаборе завод не остановится… Да и дере­вянные магистральные водоводы диаметром в метр меняют на металлические. А то кое-­где клёпаные трубы лежат прямо на поверхности земли. Летом в них пацанва пытается сверлить дырки, чтоб охла­диться под животворящей струей. Охрана завода не успевает гонять малолетних проказников…
– Оно так и должно быть… В наши времена мог­ло быть намного хуже…
И опять хмуро умолкает.
У доброжелательной хозяйки квартиры Елены Петровны светятся радостью глаза. Она то хлопо­чет около стола, то убегает на кухню и вскоре сно­ва появляется, стараясь не упустить сути нашего разговора.
Спрашивает, зная наперёд мой ответ:
– Как там у Людочки горло?
– Ну что ты, Лена! Взрослая она давно… У самой вон какая красавица вымахала! – Супруг показал взором на фотографию, что была приткнута к углу зеркала, – видимо, внучка…
Елена Петровна выставляет из холодильника до­машние запасы. У нас в Сибири такого нет. На столе гора фруктов. Муж достаёт из серванта три бокала и хрустальный графин.
Незаметно в разговорах пролетело часа полто­ра. За это время переходили с одного на другое, но больше слов было о чёрной металлургии. Чувство­валось, что хозяин находится в курсе всех новшеств в этой отрасли, деловито делая замечания, и с ра­достью делится успехами Донецкого металлургиче­ского завода, где, как сказал он, значится начальни­ком производственного отдела и одновременно за­местителем главного инженера предприятия.
Но сколько ни сиди… В руках ответный подарок для дочери и внучки Оли. И на прощание приветы Сибири, Кузнецку и крепкое рукопожатие хозяина.
Ладонь шершавая, широкая, жилистая. Не как у простого городского обывателя…
Только через долгое время я узнал, что был тог­да в гостях у одного из первых директоров Кузмет­комбината, точнее, у третьего – после Франкфурта и Бутенко. У самого товарища Шкляра.
Нынешняя историческая публицистика почему­ то полушёпотом и мало говорит о времени его ди­ректорства. Попробуйте найдите в интернете мате­риал о Тимофее Шкляре… Почти одна пустота. Буд­то не было на свете такого заметного человека. В «Википедии», правда, о нём упоминается. Но, опять же, вскользь, указаны только даты жизни бывшего директора комбината: 1906–1983 гг.
А вот дословная выдержка из одного современ­ного исследования:
«Расстрелян директор КМК профессиональный металлург К. И. Бутенко. Несмотря на весь социаль­но­бытовой ад, вал доносов и маразматическую борьбу со «шпионами, террористами и подрывным элементом», завод продолжал работать и разви­ваться. В 1939 г. местные инженеры изобрели и за­ пустили в производство машину непрерывного литья заготовки – одну из первых в мире. Во время Великой Отечественной войны директором комби­ната был Роман Васильевич Белан».
Весьма кратко и даже кое в чём непонятно…
А ведь между Бутенко и Беланом был ещё один директор!
В четвёртом номере «Огней Кузбасса» за 2018 год, в статье «Твёрдый сплав», известный жур­налист Григорий Шалакин пишет:
«Остаются малоизученными отдельные страни­цы истории Новокузнецка, связанные с необосно­ванными политическими репрессиями, хотя реаби­литация невинно осуждённых идёт с 1953 года. Не­ известно, по какой причине ушла в тень жизнь Тимофея Ивановича Шкляра, который в 1938-1939 годах был директором КМК, а потом аресто­ван и осуждён на десять лет. Мне довелось держать в руках, листать и читать его дело с резолюцией Лаврентия Павловича Берии. Это было в 1991 году, когда архивы вдруг распахнули двери. Я сосредота­чивался на ответах директора на задаваемые во­просы. Отчетливо помню: никакой политической подоплёки в своих действиях он не видел и настой­чиво доказывал это.
Что касается производства, то при нём на КМК действительно не всё ладилось. Были технологиче­ские срывы, аварии, нестыковки во взаимодей­ствии сталеплавильного и прокатного переделов.
Но при Шкляре заводчане сказали новое слово в мировой металлургии, создав прообраз машины непрерывного литья заготовок, которая была вне­дрена только в 1990-­х годах во время директорства Героя Социалистического Труда Алексея Фёдорови­ча Кузнецова».
Всё верно. Известно и большее. В городе одно­ временно с технологическими объектами завода развивалась социальная сфера. Был введён в экс­плуатацию пятиэтажный жилой дом на улице Киро­ва, 18, построены или достраивались универмаг, родильный дом. Набирали производственную силу специалисты завода, ставшие потом не только ко­стяком комбината, но и трудовой гордостью стра­ны. В частности, показал свои технические и руко­водящие способности мастер сталеплавильного производства Леонид Сергеевич Климасенко, бу­дущий директор Запсиба. Он начинал работать под непосредственным началом Т. И. Шкляра. В то время на заводе безусловным авторитетом был главный инженер Кузнецкстроя Иван Павлович Бардин. «Академик в полушубке», как звали Барди­на, видимо, давно приметил способности Клима­сенко и в 1935 году посодействовал его переходу с должности директора ФЗУ в мартеновский цех, для начала подручным сталевара. А там в это вре­мя командовал Тимофей Шкляр… Надо полагать, не случайна встреча двух прирождённых метал­лургов­-организаторов с пытливым умом, неутоми­мой энергией и огромным запасом теоретических знаний.
Именно при Шкляре в мартеновском производ­стве КМК (тогда завода) зародилась плеяда талант­ливых сталеваров, а М. В. Буркацкому, И. Г. Моги­ливцеву и М. М. Привалову неслучайно впослед­ствии было присвоено звание Героя Социалистиче­ского Труда.
Вспоминается случай из прошлой жизни. В се­мидесятых начальником технического отдела Сиб­гипромеза работал Рудольф Аронович Браунштейн.
Кстати, отец будущего директора КМК Евгения Бра­унштейна. Он и мне тогда по возрасту годился в отцы. Но были у нас с ним весьма дружеские отно­шения. Рудольф Аронович рассказывал, как в ночь с 23 на 24 июня 1941 года на завод позвонил нарком чёрной металлургии Тевосян (это через два года, как исчез Шкляр). Он дал указание рассмотреть возможность выпуска в Сталинске броневой стали для танков. В считаное время завод смог выполнить государственный заказ.
На заводских задворках был сооружён испыта­тельный полигон, где в распоряжении Браунштей­на находилась специальная пушка. Там каждоднев­но гремели выстрелы, на особом стенде расстре­ливались пробные броневые листы. И вот из практически неприспособленных для этого марте­новских печей вскоре пошёл металл нужного стра­не качества.
Я, помню, поинтересовался у Рудольфа Ароно­вича:
– И сразу так у вас получилось? Или простое со­ впадение случайностей?
– Что ты! Наши сталевары имели опыт работы по пять – десять лет. В их головах, как у талантливых поваров, рождались и хранились сотни рецептов получения разных марок стали… А тут выдался слу­чай поломать голову по­настоящему.
Это я к тому, что у истоков производства броне­вой стали находился в своё время и главный стале­плавильщик Шкляр. Очевидно, на пользу пошёл на­копившийся у него и переданный молодому поколе­нию опыт.
…Итак, предыдущий директор Кузметзавода того времени Константин Иванович Бутенко после репрессированного С. М. Франкфурта вёл пред­ приятие «правильным путём», за что был обласкан лично Сталиным. Его в порядке ротации перевели в столицу заместителем наркома, но вскоре объяви­ли «озверелой троцкистской гадиной». В мае 1938 года арестовали, а через два месяца расстре­ляли. Можно сказать, «повезло» человеку, Франкфурт, например, был расстрелян в день вынесения приговора…
С повышением бывшего директора и отбытием его в столицу по приказу Лазаря Кагановича Шкляр, работавший у Бутенко главным инженером, в янва­ре 1938 года становится директором Кузнецкого металлургического завода. Он в один час оказался самым молодым руководителем в отрасли (за пле­чами всего 31 год) самого крупного и самого совре­менного предприятия Советского Союза…
Несколько слов отступления. Софья Алексан­дровна, жена Бутенко, была неординарной женщи­ной. Невысокая, с красивым греческим носом, она вызывала восхищение не только у простых мужчин и женщин. Она была организатором женского дви­жения в Сталинске. С ней считался даже первый се­кретарь краевого комитета партии Роберт Эйхе, к которому она при желании могла свободно попасть для беседы. Фотографии Софьи Александровны по­являлись периодически в журналах «Общественни­ца» и «Работница». На одном из съездов женщин СССР её пригласил из зала сам Серго Орджоникид­зе и усадил в президиуме между собой и Стали­ным… И она запросто задавала вопросы и с улы­бочкой отвечала Иосифу Виссарионовичу. Но, как и у многих жен высокого начальства, судьба этой женщины оказалась плачевной.
По прошествии многих лет Софья Александров­на вспоминала, как она с мужем ехала на отдых.
Перед Омском мужу передали правительственную телеграмму, в которой сообщалось, что Бутенко срочно переводится в Москву. Необходимо было так же незамедлительно сообщить фамилию чело­века, который может стать его преемником. Софья Александровна была полностью посвящена в дела мужа. Он даже на курорт в Крым посылал ей теле­граммы не только с воздушными поцелуями, но и называл показатели рекордных плавок за неделю…
После непродолжительного совещания в двухмест­ном купе Бутенко назвал фамилию следующего ди­ректора – Шкляр. Причём только Шкляр. Других кандидатур на заводе не было. Высококлассный специалист, имеющий правительственные награды, человек самого работоспособного возраста, ком­мунист, организатор, прошедший суровую школу производства, настоящий психолог, способный найти подход к каждому человеку…
А потом почти на каждой станции до Урала, где останавливался паровоз для заправки водой и углем, в двери купе стучали какие-­то люди и совали заспанным пассажирам правительственную теле­грамму…
Клерки из Москвы перестраховались и на всякий случай разослали одинаковые телеграммы на все станции, где мог остановиться пассажирский поезд из Сталинска…
Тимофей Иванович родился в 1906 году на Дне­пропетровщине в семье рабочего и домохозяйки.
Семейная фамилия Шкляр имела белорусские корни, в точном переводе значит «стекольщик» (помните «склянку» или родственную фамилию Скляр?).
Учился Тимофей в земской школе, окончил се­милетку. В 1924-­м поступил рабочим на завод им.Дзержинского, параллельно учился в Каменском вечернем индустриальном институте.
После окончания вуза в 1928 году был направ­лен в Сталино (будущий Донецк) на металлургиче­ский завод, где начал работу с должности начальни­ка смены, потом стал заместителем начальника и, наконец, начальником мартеновского цеха. В 1933 году с целью повышения квалификации его направили в трёхмесячную командировку на заводы Круппа в Германию (это, кстати, тоже нашему герою потом припомнилось).
В 1921 году Шкляр, как и большинство молодых продвинутых людей того времени, стал комсомоль­цем, а в 1927 году вступил в ряды ВКП(б). В 1933 году его награждают грамотой Центрального исполнительного комитета СССР за организацию технического обучения молодёжи. В этом же году в день 15­-летия ВЛКСМ одним из первых в Донбассе Шкляр получает высшую в стране награду – орден Ленина.
В 1934 году по распоряжению наркома тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе Шкляра на­правляют в сибирский Кузнецк, где он сначала рабо­тал начальником мартеновского цеха, а в июне 1937 года был назначен главным инженером завода.
То есть как бы подхватил знамя, которое до него нёс Иван Павлович Бардин.
Это было вдвойне ответственно. Во-­первых, сама высокая должность. А во-­вторых, Бардин был не просто главным инженером. Он был человеком, ко­торый практически построил завод, организовал пе­редовое металлургическое производство, и, нако­нец, вокруг него сложилась своя инженерная школа.
А это расстановка людей, вложенные в них техниче­ские идеи, наработанные взаимоотношения.
И Бутенко, и Шкляр уважали человека, который им практически годился в отцы. Отдавали должное его героизму, высокому уму, огромнейшему опыту, его возрасту. Но жизнь есть жизнь. Вечная пробле­ма отцов и детей не исчезала. Неслучайно между Бутенко и Бардиным так и не сложились тёплые дружеские отношения. Шкляр, естественно, не мог стать вторым Бардиным.
Итак, после того как Бутенко уехал на службу в Москву, директором завода стал Тимофей Ивано­вич Шкляр. Металлургическое производство он знал досконально, причём не только в рамках своей специальности. Как человек основательный и от­ветственный, он каждый свой день проживал внутри всей технологической цепочки, начиная от карьера добычи железной руды и кончая складами отгрузки готовой продукции.
Шкляр первым в городе узнал об аресте Бутен­ко. Вот как он пересказывал на ближайшем партий­ном собрании этот памятный и весьма, как оказа­лось, для него судьбоносный момент: «Я позвонил в Москву, мне сообщили, что Каганович просил пред­упредить о том, что Бутенко «изъят». В этот же день я сообщил новость Аксёнову, Носову и другим ра­ботникам завода… Мне по телефону из Москвы по­яснили, что наш бывший директор является врагом народа, это же самое я сообщил нашим людям…
Мы с Бутенко были знакомы ещё по Донбассу, он работал там начальником доменного, а я был на­чальником мартеновского цеха. Когда я в Сибири стал работать начальником мартеновского цеха, а затем главным инженером, мне часто приходилось контактировать с Бутенко, иногда бывать у него на квартире…»
Так, действительно, оно и было. Высшее руко­водство обитало на Верхней колонии, расселив­шись внутри «буржуазной» Орлиной улицы. Здесь по факту процветал цивилизованный центр города, где проживали иностранные спецы и самое высо­кое начальство завода. Асфальтированные дороги с фонарным освещением, роскошные особняки и го­стиница с номерами люкс, ванны с душем и горячей водой, биллиардный зал, ресторан с лепниной на стенах и потолках. Начальники, как тогда было при­нято, жили закрытой кучкой, отдыхая в узком кругу от повседневных нагоняев и пролетарского мата­-перемата…
Бутенко считался человеком «голубых кровей», он любил частые командировки в столицу. Уезжал в купейном вагоне на полмесяца, а иногда и больше.
Когда был избран в Верховный Совет, то, по суще­ству, отошёл от директорства. Во время пребыва­ния Бутенко в Москве Шкляр руководил работой предприятия и по телефону докладывал о делах практически ежедневно. Старался не своевольни­чать, поэтому обращался к шефу очень часто и по­рой срочно… Это тоже стало уличающим фактом против Шкляра. Мол, у директора и его выдвиженца была между собой тесная и тайная связь.
Да, времена конца тридцатых были весьма же­стокие. С одной стороны, люди проявляли, так ска­зать, коммунистическую и революционную принци­пиальность, с другой стороны, шли на всяческие ухищрения, чтобы избежать репрессий со стороны власти. Шкляр уважал Бутенко, но всё­-таки не всег­да следовал его указаниям. Например, он открыто заступился за бузотёра инженера Дульнева, кото­рому Бутенко выражал политическое недоверие и всячески старался выжить не только с завода, но и из города.
Мне в 1967 году, когда я был молодым инжене­ром-­проектировщиком Сибгипромеза, ещё удалось застать на комбинате главного энергетика Фёдора Семёновича Дульнева. Бывал у него на совещаниях.
По внешности и характеру он представлял неорди­нарную личность, действовавшую в революцион­ном духе… Большая лысая голова (что­-то от Котов­ского), неуживчивый и часто сомневавшийся даже в мелочах человек. Но зато какой знаток своего дела!
И напористый, порой нахрапистый характер! Види­мо, директору Бутенко такие человеческие черты были не нужны…
А совсем недавно при подготовке этой статьи мне пришлось завести случайный разговор с колле­гой из существовавшего когда-­то в Новокузнецке института  «Союзводоканалпроект»  Валентиной Дмитриевной Урубковой.
И нарисовалась такая картина. Её мать Алексан­дра Николаевна в середине тридцатых приехала в Сталинск из­под Новосибирска. Девушке было 25 лет. Крепкого сельского склада, сильная, воле­вая дивчина. Но без большого образования. Устро­илась на работу на коксохимическое производство.
С семьёй получила неблагоустроенное жильё на Верхней колонии, до работы совсем недалеко…
Я видел фотографию Александры Николаевны последних лет её жизни. На груди – пять государ­ственных наград, знак «Слава женщинам­-металлур­гам!». От начала своей деятельности до выхода на пенсию проработала она на коксохиме люковой.
Это чисто мужская профессия, требующая силы, выносливости, внимания и осторожности. Причём надо вечно крутиться в грязном и загазованном воздухе, состоящем из сплошных сквозняков и пе­репадов температуры…
Как­-то летом ехал я на электричке в сторону Карлыка. Проезжали мимо коксохимпроизводства Запсиба. В окна вагона проник невыносимо воню­чий специфический воздух от КХП. Девочка лет пяти, закрыв щепоткой нос, спросила: «Мама, здесь яд вырабатывают?..»
Это я описываю, чтоб лучше представить жизнь и производство того времени. Так вот Александра Николаевна в давние годы рассказывала дочери, что как­-то от усталости и недосыпа опёрлась на че­ренок лопаты, задумалась и отключилась. Момен­тально заснула на рабочем месте. И вдруг чудится ей, что рядом громко лает собака. Она открыла гла­за и видит, что перед ней стоит её непосредствен­ный начальник, исходя матом, что-­то кричит и гроз­но машет руками. Она не успела ответить, как возле неё и орущего мастера оказался высокий мужчина в плаще.
– Скажите, вас кто научил так безобразно раз­ говаривать с женщинами? – спросил он густым го­лосом.
Мастер растерялся, стал что-­то бормотать в своё оправдание… Короче, всё обошлось, но с этой поры он с Урубковой не встревал в прямой диалог, просто чаще обходил свою работницу стороной.
А Александре товарищи по работе подсказали, что спас её от беспощадного разноса главный инженер завода Шкляр. Она больше не видела того завод­ского начальника вблизи, даже не узнала бы в лицо, но запомнила его большие, широкие ладони. Такие руки в их деревне были одни на всю улицу – у мест­ного кузнеца…
Шкляр возглавил завод сразу после Бутенко. Но менее чем через год его директорства последовал арест. Он был взят 5 января 1939 года в Москве, куда на исходе декабря 1938 года прибыл в Наркомат тя­жёлой промышленности с отчётом о работе своего предприятия.
К этому времени УНКВД по Новосибирской об­ласти (Сталинск тогда был в её составе) уже подго­товило документы на арест Шкляра. В Сталинске партийная верхушка города тоже готовилась к это­му загодя. На пленумах и рядовых заседаниях гор­кома навязчиво ставились вопросы о неудовлетво­рительной работе металлургического завода, что якобы стало результатом вредительского руковод­ства предприятием со стороны Франкфурта и Бу­тенко. Особенно доставалось «ставленникам и при­спешникам» последнего директора. Шкляр, конеч­но, всё это понимал, чувствовал, что камни летят в его огород. Но, принимая всё близко к сердцу, сде­лать ничего не мог.
Формальным основанием для ареста послужило анонимное заявление, в котором утверждалось, что директор Шкляр возглавляет контрреволюционную работу, подготавливает вооружённое восстание, даёт секретные задания на аварии… Нового, как ви­дите, ничего нет. Интересно только то, что написано было заявление не где-­то в Урюпинске, не каким­-то малограмотным водовозом или больным на голову типом, а в родном городе, человеком, хорошо знающим металлургическое производство и который наверняка при встрече со Шкляром душевно улы­бался и крепко пожимал ему руку…
Шкляр знал, что на заводе могут работать люди, в которых не выветрилась злоба на советскую власть. Они в своём большинстве оказались здесь ещё при строительстве завода. Тот же Бардин рас­сказывал, как тогда были случаи: кто-­то зубилом делал насечки на тросах, которые должны быть за­действованы на ответственных работах, кто-­то под­пиливал стойки ограждений или вместо цемента бросал в замес мешок опилок… Есть ещё категория крупных или мелких пакостников. Но все осталь­ные – это ведь нормальные люди!..
В Москве его не пытали и даже особо не допра­шивали, а вот в Новосибирске на всякий случай че­тыре месяца продержали в одиночке. Лишь после этого по месту жительства в Сталинске начались допросы и издевательства. Шкляру вменялись в вину вещи, причастность к которым он как директор имел, но даже в мыслях не допускал каких­то не­честных поступков. Суд не разрешил дать подсуди­мому объяснения, а строго придерживался офици­альностей и формализма, затратив на рассмотре­ние дела всего тридцать минут.
Исход дела был предрешён заранее… Аноним из бывших сослуживцев постарался «доказать», что Шкляр не только вражеский прихвостень, но и ма­тёрый враг советского народа.
Никакие заявления о невиновности подсудимо­го, а в данном случае «врага народа», во внимание не принимались. Судебной системе тех лет не хва­тало ещё этого…
Начались изнурительные скитания по лагпун­ктам Сиблага. Больше всего пришлось Шкляру по­знать трудности таёжного лесоповала. Это оказа­лось во сто крат тяжелее нескольких беспрерывных вахт у мартеновской печи… Зимой до кровавой си­невы мёрзли в дырявых пимах ноги, обёрнутые пор­тянками из рогожи. А летом целый день страдало потное тело, покрытое слепнями и таёжным гнусом.
О лагерной «диете», особенно в военное время, не стоит говорить: еды хватало, только чтобы не про­тянуть ноги. Зато у таёжного лесоповала был один большой плюс: природа во все времена года под­кармливала зэков – колбой, папоротником, гриба­ми, кедровой шишкой. Даже глоток берёзового сока или щепоть мороженой калины помогали чело­веческому организму переносить тяготы жизни.
Как-­то на лесоповал в середине лета прибыл вы­сокий гость из краевого центра. Зэки, что были по­острее на язык, обратились к нему:
– Гражданин начальник, нам бы вместо кальсон завезли б лучше сатиновые трусы. Мочи нет, июль ведь, изопрели все до костей…
– Ишь ты! Смотри, какое у них архиважное дело!
У меня вон дочка второй год в МГУ учится и без тру­сов ходит… А они тут чего захотели! – осветил май­ор лагерную братву золотым зубом и добавил: – А то, что паритесь, так дольше проживёте. Запомни­ те: только мёртвые не потеют…
Дома осталась жена с десятилетним сыном Анатолием и двухлетней Люсей. Семья оказалась выброшенной из квартиры, без средств к суще­ствованию. Помогла небольшая сумма денег, кото­рую получил хозяин от недавней продажи личной легковушки, подаренной ему государством за большую и добросовестную работу. Тимофей Иванович был неглупым человеком и, видимо, хорошо понимал, что ожидает его и любимую семью в бли­жайшем будущем. Поэтому старался подстелить соломки…
Елена Петровна кое-­как сумела по дешёвке сбыть домашние вещи и с детьми уехала на Украи­ну, ближе к своим родственникам.
С началом войны семья оказалась в оккупации.
В Донбассе творился фашистский беспредел. Сто­ит только сказать, что в упомянутой выше гостини­це «Донбасс» немцы разместили южный штаб ге­стапо, а некоторые улицы и парки превратили в кладбища для своих солдат… Кто не читал «Моло­дую гвардию» А. Фадеева! Написано почти про та­мошние места…
Итак, 2 декабря 1939 года военным трибуналом Сибирского военного округа Тимофей Шкляр был приговорён к 20 годам нахождения в ИТЛ, его ли­шили ордена Ленина. Правда, через полгода, 16 июня 1940 года, Военная коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев кассационную жалобу Шкляра, меру наказания скостила до 12 лет. Зато вменила обязательное отбытие на спецпоселении в течение пяти последующих лет.
У Тимофея Ивановича начались настоящие хож­дения по мукам. Он валил, сучковал (обрубал сучья) и грузил лес в Красноярской тайге. Непрерывная работа по 10, а то и по 12–16 часов в сутки! И хоть с молодости были крепкие мозолистые руки, не раз приходилось быть на грани жизни и смерти. Однако всегда помогали счастливые случаи, стойкость и терпение Шкляра.
Два года назад в газете «Вечерний Донецк» по­явился материал, в котором рассказывалось, как однажды обессиленного зэка Шкляра подхватил и донёс до барака парень. Этого парня, оказывает­ся, на свой страх и риск в Сталинске принял на ра­боту лично главный инженер метзавода. Тогда па­рень только что вышел из заключения и ему в горо­де всюду отказывали в работе. И вот в местах не столь отдалённых два человека снова случайно встретились…
Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 6 июля 1955 года Тимофей Шкляр был реабилитирован за отсутствием состава преступле­ния. Как показала проверка, предъявленное обви­нение было сфабриковано путём грубой подтасов­ки действительно имевших место на комбинате со­бытий и аварий, несчастных случаев, брака при выплавке спецсталей и т. п. Всё это было навороче­но в одну кучу и вменялось в вину Шкляру как ре­зультат его обширной вредительской деятельности.
Но ни на следствии, ни в суде Шкляр себя вино­вным не признал. Было установлено, что он ни в ка­кой контрреволюционной организации не состоял (теперь уже стопроцентно известно: таковой в Ста­линске просто никогда не существовало) и, следо­вательно, не мог заниматься вредительской дея­тельностью, какую приписывали следственные ор­ганы. Всё просто и ясно.
…После отбытия назначенного срока в лагерях Шкляра переводят на спецпоселение в том же Красноярском крае. И только после освобождения в 1955­-м он вернулся к семье в Донбасс, где его восстановили в гражданских правах. Это позволило Тимофею Ивановичу по-­человечески трудиться до выхода на пенсию в 1978 году. С того времени со Сталинском его ничто не связывало. Жили в душе только разные воспоминания…
Лагерная жизнь и спецпоселение общей продолжительностью в пятнадцать лет не сломили це­леустремлённый дух Тимофея Шкляра. За год до своего освобождения он обращается в государ­ственную комиссию по реабилитации: «У меня оста­лась последняя надежда, что всё же существует ре­волюционная законность, и силы правды победят, и я буду реабилитирован».
Приехал домой Шкляр, как и все остальные граждане, прибывающие из мест заключения, на­легке. В руке лишь тощий фанерный чемоданчик.
Но зато какой ценный для себя груз привёз он с со­бой: полтора десятка писем. Жене Елене Петровне было позволено отсылать мужу не более одного письма в год! Все эти письма Шкляр хранил до кон­ца своих дней…
Новая, недобранная в своё время жизнь понесла Шкляра вперёд. Приходилось даже привыкать к своим близким и родным, ведь практически без него выросли, повзрослели и выучились дети. Вос­станавливался после разрухи город, работал во всю силу металлургический завод. Шкляр с головой ушёл в любимую работу. О нём не раз добрые слова писали не только в местной печати, но и рассказы­вали в союзных журналах «Металлургия» и «Сталь».
Иногда робко указывали, что это один из бывших директоров КМК.
Думаю, что Тимофей Иванович сотни, а может быть, и тысячи раз вспоминал о Кузнецке, заводе, которому отдал лучшие годы жизни. Но, как у любо­ го нормального человека, у него могла таиться оби­ да на тех, по чьей вине он оказался в ГУЛАГе. И хуже всего было то, что он не знал конкретных виновни­ков его трагедии. Поэтому Шкляр никогда не прояв­лял желания поехать в знакомый сибирский край и побывать на своём бывшем предприятии…
В один из дней в Донецк из Сибири приехал сын старого товарища по Сталинску Володя Лю­ленков. Его отец Иван Самсонович когда­-то в чис­ле первостроителей металлургического комбината тоже прибыл с Украины и, пройдя уйму различных должностей, дошёл до главного механика пред­приятия. Иван Люленков был к этому времени Ге­роем Социалистического Труда, лауреатом Ста­линской премии. А когда­то Шкляры и Люленковы жили почти соседями на Верхней колонии: Бардин, Франкфурт, Бутенко и Шкляр – на Орлиной улице, а Люленковы – ниже, на Тельбесской. Володя и Анатолий были ровесниками и даже учились вме­сте в школе № 17 (с двумя глобусами у входа). Во­лодя часто нянчился с маленькой Люсей Шкляр, таскал её на руках… А тут вдруг вместо большегла­зого «шклярёнка» увидел редкостную красавицу.
И случилось почти чудо: вскоре Людмила сменила свою фамилию на Люленкову…
Жизнь не бывает вечной. В свои семьдесят семь Тимофей Иванович скончался. Его похоронили на Мушкетовском кладбище Донецка. Прожив нелёг­кую жизнь, человек не потерял веру в людей и до конца оставался преданным своему делу. Каменное надгробие на могиле Шкляра хранит цифры: «1906-1983». За чёрточкой скрывается долгая, трудная, но счастливая жизнь хорошего человека. За трудовые достижения кроме ордена Ленина Тимофей Шкляр был награждён орденами Трудового Красного Зна­мени, «Знак Почёта», медалями. В 1978 году ему было присвоено звание «Заслуженный металлург Украинской ССР».
По воспоминаниям знавших его людей в Дон­бассе, это был человек большой сердечной щедро­сти. Он обладал огромным житейским опытом и да­ ром технической интуиции, жил не только для себя, но и для людей, заботу о которых всегда ставил превыше всего.
Любопытная деталь. В 2000 году после фактиче­ского уничтожения Сибгипромеза остатки трудового коллектива проектировщиков в количестве пример­но ста человек были переведены на КМК в организо­ванный вскоре «Инжиниринг­центр». Я проработал там шесть лет. И мне ни разу не встретился какой­ либо официальный документ с подписями Франк­фурта, Бутенко или Шкляра, я ни разу не видел упо­минаний и ссылок на этих людей. Встречались раз­ные казённые бумаги и чертежи с подписью Белана, Ермолаева, Жеребина и последующих руководите­ лей комбината, даже встречал подпись самого Бар­ дина. А вот фамилии «государственных преступни­ков и врагов народа» старательностью компетентных органов были в своё время тщательно уничтожены или переведены в разряд секретных.
Я ни в коей мере не хочу бросить тень на заме­чательного директора Р. В. Белана. Он, ровесник Шкляра, подхватил после него руководство круп­нейшим предприятием страны и славно провёл его через труднейшие годы войны и послевоенной раз­рухи. Но Роман Васильевич в какой-­то мере тоже имел резон умалчивать о своих предшественниках.
Он слыл чрезвычайно самолюбивым и честолюби­вым человеком, не терпел над собой никакой вла­сти. Среди многих рождённых вокруг его фигуры легенд есть и такие, которые близки к правде. Бе­лан, равняясь на своего кумира Сталина, поддер­живал личный культ не только в заводском, но и в городском масштабе. Поэтому ему не с руки было вспоминать и ссылаться на предшественников. Он начинал работу на заводе как бы с нуля или, образ­ но говоря, с чистого листа. Всё лучшее – это шло от него, а недостатки тянулись с прошлых лет, от дру­гих людей, которым государство вынесло свою оценку, точнее приговор…
Недавно мне удалось побеседовать с Н. В. Сте­пановой – директором Научно­-технического музея им. академика И. П. Бардина. Наталья Васильевна посетовала на то, что в музее практически нет ника­ких материалов о директоре Шкляре. Среди всех комбинатовских директоров имеется только фото Тимофея Шкляра, относящееся к концу тридцатых годов. И всё.
«Так он и проработал всего один год…» – заме­тила Наталья Васильевна.
Да, директором год. Но ещё почти четыре года в должности главного инженера и начальника цеха – это тоже не последнее место на заводе. Причём в такой крутой, почти переломный период становле­ния предприятия! И всё это сегодня рассыпалось в прах…
Для наглядности приведу пример из параллель­ного прошлого.
В 1935 году С. М. Франкфурт, который после Куз­нецкстроя работал уполномоченным Наркомата тя­жёлой промышленности на Южном Урале, написал книгу «Рождение стали и человека», рассказываю­щую о строительстве гиганта чёрной металлургии, о людях, строивших завод в Кузнецке, лишениях и трудностях, об энтузиазме молодёжи. Книга сразу же стала библиографической редкостью. Но в 1940-1950-­х годах она была изъята с полок библиотек и уничтожена. Те, у кого её случайно находили, объяв­лялись врагами народа. Это чтобы не засорять мусором народную память, память будущих поколений.
Правда, вышло совсем не так. В преддверии 400­-летия Новокузнецка сотрудники Муниципаль­ной информационно-­библиотечной системы города сумели оцифровать эту книгу. Теперь она доступна всем желающим.
Стоит сказать ещё об одной стороне дела. Се­годня сохранилось мало фотографий нашего героя.
Это объясняется следующими обстоятельствами.
Практически все фотокарточки со Шкляром были «отсеяны» сразу же после его ареста.
Так, видимо, происходило в каждом случае, ког­да человек попадал под жернова репрессий. Пом­ню, что в моём детстве я не раз слышал про своего дядю, которого я никогда не видел. Это был брат моей матери Роман Андреевич Горбачёв. Он в кон­це тридцатых работал простым мотористом в за­ байкальском леспромхозе. Когда его забрали и вскоре расстреляли, родственники вычистили все загашники, зная, что за хранение фотографии «вра­га народа» можно жестоко поплатиться… И только после смерти Сталина, то есть в период реабилита­ций, дядина жена, тётя Марфа, вытащила из сунду­ка единственную сохранённую фотографию мужа.
Потом это размноженное фото появилось в семей­ных альбомах нашей многочисленной родни.
Период нахождения Шкляра в зоне за колючей проволокой, надо полагать, был отмечен лишь фотокарточками, которые подшивались к личному делу. А после этого Тимофей Иванович старался лишний раз не запечатлевать себя: жизнь для него во многом была в прошлом…
Ещё раз хочется обратить внимание на то, что директорство Шкляра пришлось на суровую и слож­ную историческую пору. Это, например, как руко­водство Белана Кузнецким меткомбинатом совпало с периодом Великой Отечественной войны. Специ­фические задачи, иные условия и законы того и другого времени.
Однако некоторые исследователи подходят к этим фактам и событиям весьма однобоко, порой вольно или предвзято. Так, на «Литературном сай­те» М. Кушниковой и В. Тогулева можно найти много интересного из жизни руководителей Сталинска конца тридцатых. Никак не оспариваю приведённые факты той исторической поры. К сожалению, интер­претация этих фактов вызывает много вопросов и возражений. Авторы, претендуя на объективность, часто осуждают героев далёкого прошлого за их не­ дальновидность, человеческие слабости, подыгры­вание маховику репрессий, проявленную трусость и боязнь за собственную шкуру…
Мы, потомки тех поколений, должны уважать людей, переживших массовые репрессии, не толь­ ко за их личные страдания. Надо уметь видеть глав­ ное – то, как они своим умом и руками создали и оставили нам большой ресурсный (не только мате­риальный, но в большей мере человеческий) потен­циал, великое общественное богатство, что в ко­нечном счёте сохранило нашу великую Родину.
Данная статья не претендует на абсолютную объ­ективность. Материалы собирались с трудом. Порой просто склеивались из малозначащих фактов. Я много лет проработал с Людмилой Люленковой, до­черью Шкляра. Знаю, что она иногда делилась вос­ поминаниями об отце с коллегами и близкими под­ ругами. Какие­то рассеянные факты остались до сих пор на слуху. Но, полагаю, никто тогда не представ­ лял, что её отец – это бывший каэмковский дирек­тор. Сегодня рассыпанную мозаику приходится вос­станавливать, склеивать разрозненные картинки во­ едино… А где­то в чьей­то памяти и, возможно, слу­ чайных записях и фотографических альбомах таятся отдельные факты, связанные с трудовой деятельно­ стью бывшего руководителя комбината.
На всякий случай для местных историков, крае­ведов, музейщиков и (не в последнюю очередь) для нынешнего руководства ЕВРАЗ ЗСМК сообщаю, что до сих пор в Донецке проживает сын Шкляра – Ана­толий Тимофеевич (ему в мае 2019 г. исполни лось 90!), а в Новокузнецке живут его близкие родные: внучка по дочери Ольга Владимировна Матехина, доцент кафедры архитектуры СибГУ, и зять Влади­ мир Иванович Люленков – известный в городе университетский профессор, кандидат технических наук, турист, фотограф и фалерист. К сожалению, дочери Людмилы не стало в феврале 2018 года.
Ещё жив и работает металлургом­-сталеплавильщи­ком (видимо, передалось от деда) внук Юрий Ана­тольевич Шкляр. Живёт непросто. Квартира и семья находятся в Донецке, на территории ДНР, а рабо­тать приходится на Украине…
Пока есть время и возможность собрать для истории разбросанные факты из личной жизни и трудовой деятельности одного из первых директо­ров Кузнецкого металлургического комбината.
Было бы только искреннее желание.

г. Новокузнецк
Опубликовано в Огни Кузбасса №5, 2020