ВАСЯКИНА И НЕМНОЖКО НЕРВНО
(О. Васякина «Рана»; М., «Новое литературное обозрение», 2021)
О Васякиной нынче говорят исключительно с придыханием, иного не дано. Сами понимаете: времена такие. Это раньше герой обязан был сокрушить крепкостенную Трою, поймать рыбу-меч, сорвать переговоры Вольфа с Даллесом или поднять солдат в атаку под Аустерлицем. Ну, на худой конец, процентщицу грохнуть или черкешенку умыкнуть. У пищеварительного периода мировой истории своя система ценностей и своя архиважная повестка дня: вербализация травм, поиски гендерной идентичности, однополые шалости. Для приличия можно вяло потявкать на гомофобию и патриархат. Федор Михайлович фатально заблуждался: тварь дрожащая право имеет. Причем преимущественное.
Применительно к литературе право на убожество не могло обернуться ничем, кроме фрик-шоу: широкий выбор гидроцефальных, сколиотических, педикулезных и ревматических текстов. Весь синклит-с.
И «Рана» там что яичко ко Христову дню.
Не знаю, право, что с опусом Васякиной делали редакторы «НЛО»: мне он достался в нецелованном виде. Тем лучше: тамошний идиостиль способен впечатлить самого железобетонного флегматика.
Фоностилистика у выпускницы ЛитПТУ страдает энурезом и диареей одновременно – то и дело норовит справить малую или большую нужду: «с сумкой», «с сыном», «с рисом», «с рук», «девушка Катя». Абсолютный слух, правда? Эпитеты сплошь со знаком качества: «пронырливый запах», «предсмертная агония». Фразы страдают болезнью Альцгеймера в разных стадиях. «Я была осунувшаяся и одутловатая, словно утопленница или чем-то серьезно больна», – худоба и пастозность суть вещи несовместные, а однородные члены следует приводить к одному синтаксическому знаменателю. «Он делал ей операцию и выхаживал ее, менял утку. И очень сильно ее полюбил», – кого, неужели утку? Какая любопытная перверсия! Оксана Юрьевна, Jahrbuch für Psychoanalytik ждет вашу статью. «Мама плакала во время гадания ей бабушкой Аней на бобах», – прошу прощения, кто на ком стоял? Остальное изложено выморочным новоязом второсортной колумнистики: «токсичный быт», «обладающие собственной агентностью»…
Ах да, я было и забыл: алекситимия в терминальной стадии – дело десятое, на первом месте посттравматический стресс. Ему нынче аплодируют до мозолей, будто не было ни Эгиля Скаллагримссона, ни Хорхе Манрике, ни Бусона, ни Павла Антокольского. «Это голая тупая боль, для которой раньше не было слов, а теперь есть», – бросила в воздух чепчик бескопромиссная Татьяна Симакова. Следом Константин Мильчин рванул рубаху на груди: «Васякина – настоящая, а вы все нет».
Холоднокровней, коллеги. Профессиональных страдальцев в нынешней словесности – пруд пруди, от Старобинец до Пустовой. Сама О.В. года два-три назад азартно страдала напоказ от: а) нищей и голодной жизни в Сибири; б) тяжелого-тяжелого-бессмысленного труда; в) похотливых и патологически жестоких членомразей. За что и получила лицейскую лычку. Можем повторить!
Я уже не раз перефразировал Уайльда: мученичество – способ при помощи костра достичь того, чего не удалось достичь талантом. Оттого сам факт психотравмы мало что значит. Ибо в чистом виде это материал для духовника или психотерапевта, не более. Важно, как фактура преобразуется в литературу. В случае Васякиной – да никак, в сущности.
Мемориям об умершей матери пишбарышня отвела не более четверти текста. Все остальное родилось из необходимости размазать небольшой опус до девяти авторских листов.
Бал здесь правит тоскливый нарратив, похожий на худшие страницы Сенчина или Владимира Козлова: «Обед в киоске не кончался, хотя на картонке, прилепленной с внутренней стороны стеклянной двери, было написано, что обед на пятнадцать минут. Я стояла на ветру уже полчаса, купила сигареты и выкурила две из новой пачки и одну из старой.
Сигареты из новой пачки были хуже на вкус. Паленые, подумала я. Хотя что такое не паленые сигареты, я не знаю, может быть, они все паленые. Просто одни сигареты хуже, другие лучше». Поход в сортир в самолете, покупка багажной сумки, переезд в новую съемную квартиру и тому подобная словесная вата – уверяю, столовское меню гораздо увлекательнее.
На второй ступеньке пьедестала – рассказ о собственном лесбийском опыте: что за Танатос без Эроса? «Самыми презираемыми были бучи – маскулинные женщины. Считалось, что они подражают мужчинам, занимаются сексом в одежде и пьяные дерутся на тусовках. Любить бучей можно было только если ты фемка или сумасшедшая. Я, похоже, была и то и другое. Потому что мне ужасно нравились маскулинные, короткостриженные женщины. Мне они казались идеальными». Публика просто кушать не сможет, если не узнает.
Бронзовый призер – отчет о психических дисфункциях авторессы: панические атаки, фобии, бред преследования: «Я мастурбировала в ванной и, лежа на спине, неотрывно смотрела в вентиляционное отверстие между ванной и туалетом. Достать до него технически было невозможно, но я была уверена в том, что кто-то там, в темноте, следит за мной. Он злой и хочет сделать мне больно». Алло, полиция?
Если вы не разберетесь, мы напишем в «Спортлото»!
А что же покойная? Она большей частью – повод для мутного резонерства, понятного одной авторессе: «Я ощущала мать как пространство. Как матрицу. Матрица – это постоянная интерпретация получаемого опыта»; «Смерть матери – это не одно и то же, что смерть отца. Смерть отца разрушает мир, но смерть матери уничтожает хранилище мира. Смерть отца рождает письмовопль, смерть матери – долгое, дотошное, как внимательные подслеповатые глаза, письмо-взгляд». Не взыщите, но скорбь, облеченная в пустопорожнюю риторику, не располагает к состраданию. Впрочем, и за рамками словоблудия тоже мало поводов для эмпатии: «В капсуле с ее прахом остались недогоревшие фрагменты костей, я слышала, как они постукивали о плотный пластик, когда я вертела капсулу в руках. Я иногда вытаскивала капсулу из урны и двигала ею как большим черным маракасом. Этот звук успокаивал меня».
В жизни радфем-активистки всегда есть место подвигу – борьбе со сраным мужлом. Мужские тела жестоки, глупы и уродливы. Ублюдки то и дело допиваются до чертей и до полусмерти бьют жен, а после воруют у них деньги на курево. Ладно. И на том спасибо, что децимацию не обещали, как в «Ветре ярости».
Из чего сделана «Рана», в общих чертах понятно. Как сделана? – да я уже докладывал: никак. Авторское внимание расфокусировано, поэтому текст даже лоскутным одеялом не назовешь: давние посиделки на пляже в Усть-Илимске – кружок рукоделия – подруга Катя – покупка кружевных трусов – подруга Лера – страсти святой Агаты – вульвит – Прокна и Филомела… Не уверен, что иду след в след за авторессой, да невелика печаль. Текст устроен много проще, чем кубик Рубика: части взаимозаменяемы без ущерба для целого. В психиатрии это называется аморфным мышлением, но такие мелочи – не повод для беспокойства.
Равно и все прочие.
Главное, что социальный заказ выполнен на 150 процентов.
Проговаривание травмы? – есть. ЛГБТ? – тут как тут. Феминизм? – присутствует. И чернокрылый воробей злобно таращится из вентиляции.
Какого вам еще рожна?
А литературное мастерство, Аустерлиц и процентщица отменяются: по нашим временам – отягчающие обстоятельства. Понимать надо.
ЗДРАВСТВУЙ, ДЕРЕВО!
(Ш. Шафиева «Не спи под инжировым деревом»; М., «Эксмо», 2020)
Если боги хотят наказать человека, они исполняют его желания. Это, если угодно, синопсис последнего романа Ширин Шафиевой, намедни номинированного на «Нацбест». А заодно и ее литературная карьера в кратком пересказе. К 30 годам – три изданных книги и «Русская премия», но сбыча девичьих мечт тождественна лютому сраму: ведь это же читать будут.
На сайте «Эксмо» обретается трогательная история Золушки, которая никому-то на фиг не сдалась ни в родном Азербайджане, ни в России, пока не добрела до волшебной избушки… Вот что, Шахразада Эксмовна, сказки приберегите для младшей группы детсада. А то мы не знаем, как самотек в издательствах читают: никак. Тут все по Маяковскому: попробуй полазий без родственных связей. А также прочих. Благо Аллах Милостивый, Милосердный внешностью барышню не обидел – живо воображаю, как редакторы мужеска пола, глядя на эту бакинскую пахлаву-шекербуру, развесили слюни аж до… э-э… в общем, вам по пояс будет, сказал бы деликатный старшина Васков.
Если по гамбургскому счету, то причина успеха Ш.Ш. одна: Россия жжутко хочет оставаться метрополией и на постсоветском пространстве. На худой конец, хотя бы культурной. Поэтому любого гусана, ашуга или акына, способного с грехом пополам выдавить из себя два-три слова по-русски, у нас моментально зацеловывают до дыр. Дело Ленина живет и побеждает: «Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить». Переведем цитату в культурный регистр и получим прогноз Топорова: «Литературная Россия будет прирастать бывшим СССР».
Ну, и чем обогатили литературную Россию кавказские, к примеру, гастарбайтеры? Алиса Ганиева – выкопанным фундаментом и отчертоломившим елдыком (именно так, через «ы»). Мариам Петросян – черепом, усохшим от долгого пребывания в могиле, и лосиными рогами, похожими на дубовые листья. Алан Черчесов – торчкастыми букетами. И прочая бамбарбия киргуду центнерами. Кто ее читал, тот в цирке не смеется.
Но! – если Петросян с Ганиевой и несут откровенную <censored>, то хотя бы грамматически правильно. Шафиева себя этим не утруждает – ей вместо «Русской премии» не повредил бы комплект школьных учебников по русскому языку:
«Мама на самом деле является преданным рабом меня», – Ширинджан, ради ваших прекрасных глазей я забыл падежов: я преданный раб… вас? вами? о вас? Короче, вы поняли. Да, а почему мама в мужском роде – раб, а не рабыня? Проблемы с гендерной идентичностью?
Не счесть алмазов в каменных пещерах. Без Шафиевой Золотой Фонд российской словесности – просто деревенская сберкасса. Сим-сим, откройся!
«Неаппетитные фото интимно-гигиенических процедур, вроде эпиляции ногтей», – впрочем, это, по-моему, была тонкая ирония. Но дальше все всерьез, мамой клянусь.
«Люминесцентно-оранжевое солнце», – люминесценция, подсказывают словари, есть нетепловое свечение. Спасайтесь, граждане, армагеддец на пороге: Солнце остывает.
«Он выйдет из выставочного зала, сохранив свою девичью честь», – он – и вдруг девичью? Опять трансгендеры? Да уж. Вы как хотите, а я в Баку ни ногой – жуткое место.
«Персонаж, ужаленный в самую нежную попу своей души», – о Аллах Слышащий, Видящий!
Здравствуй, дерево! В смысле, инжировое. А вы о чем подумали?
Временами авторесса принимается пародировать графоманов:
«Завистники из под тяжка глядят / И поиметь все жизнь мою хотят. / Ночей не спят, ворочаясь в аду / Как мертвые вставают поутру».
Умиляет до слез: видяй сломицу в оце ближнего не зри в своем ниже бруса.
И, чтобы закрыть стилистическую тему: шамаханская наша царица словечка в простоте не скажет, все с ужимкой. Мы проголодались? – ну на фиг, примитив: «Мы ощутили, что питательное действие чипсов и пива закончилось». Наморщив лоб? – топорная работа, вот вам мастер-класс:
«Складывая кожу на лбу в сложнейшее оригами из продольных и поперечных морщин». А есть еще «рябь сексуальных эмоций на спокойной воде отстраненной скорби», «тела, измученные необходимостью предаваться метаболизму», «портреты неправдоподобно округленных женских ягодиц». И «печаль рассеивается клубами невидимого удушающего тумана». Э-э, ханым, мозги мне не делай, да? Хотя кавказские гурии сплошь сладкоречивы, вспомните хоть Ахмедову:
«страшное варево мести в его душе забурлило». Вабабай-вададай, мороз по коже, астагфируллах!
Морально дозрели до спойлера? Подождите немного, тут без преамбулы не обойтись. Ш.Ш. искренне считает, что работает в жанре магического реализма: «В детстве я была уверена, что буду писать фэнтези, но потом поняла, что придется выбирать – либо я становлюсь популярным писателем, либо серьезным. Магический реализм – это как раз больше, чем просто реализм». Жанр в шафиевском изводе ну о-очень своеобразен – сейчас сами убедитесь.
Итак, под инжировым деревом спать нельзя: черти заберут. Главный герой, не особо удачливый айтишник и лидер убогой рок-группы, приметой пренебрег – ему и впрямь приснились черти. Один хитрый шайтан посулил парню выполнить два его желания, их даже можно вслух не называть – и так, мол, известны. Проснувшись, протагонист знакомится с неким Ниязи, и тот сразу же выдумывает лихой PR-проект: а давай сделаем тебя звездой – пустим слух, что ты утопился. На фейсбучной странице героя появляется пост о суициде, и все заверте… И еще как заверте. Поток лайков и репостов не иссякает месяцами. Тут явно не без волшебства: надо же, в полуторамиллионном Баку не о чем потолковать, кроме смерти лабуха-задрота. Дальше еще чудесатей: вообще-то, местной прокуратуре полагалось бы проверку провести по двум статьям УК Азербайджанской Республики – 120-й «Умышленное убийство» и 125-й «Доведение до самоубийства». Тут и бы кирдык проекту, но правоохранители активно околачивают гру… ах да, инжир. А новопреставленный шарахается по пивнушкам, где его даже одноклассники не узнают. Готов подтвердить хоть под присягой: это больше, чем реализм.
Сеанс магии, как и подобает, завершим разоблачением: из всех заклинаний Шафиева усвоила лишь одно – «Ridiculus!» После каждого ее пассажа хочется кататься по полу в пароксизме утробного неандертальского хохота.
Однако главное чудо у Ш.Ш. не задалось: романа как такового нет.
Есть эрзац-действие: персонажи 380 страниц подряд лунатически кочуют из паба в бар, из бара в клуб, на колу мочало, начинай сначала. Есть эрзацгерои: выдумала авторесса людей-кошек, а что с ними делать, так и не решила, – сгинули болезные без следа. Есть эрзац-философия: пространные рассуждения протагониста о публике из соцсетей, девочкахбогемочках и прочих материях, не имеющих отношения к сюжету.
Вылитая колумнистика из журнала «Лиза» – что по изяществу формы, что по глубине мысли: «В мужчинах, проявляющих скупость по отношению к любимой женщине, есть какая-то неполноценность, притом в физиологическом смысле этого слова. Даже в животном мире, особенно среди птиц, самцы, дабы понравиться самке, преподносят ей дары.
Обычный инстинкт. Если мужчина не ощущает в себе тягу к одариванию подруги, значит, что-то не так с его организмом и репродуктивной функцией». Вот, кстати, и эрзац-психология: это мужские мысли? Хм.
Ширин-джан, ради вашего же блага: при мужиках не повторите ненароком.
Простите, отвлекся. Продолжим спойлер: пока суд да дело, родные и близкие и впрямь начинают думать о герое как о мертвом – группа нашла нового гитариста, невеста непритворно рыдает на бутафорской могиле и проч. Ну да, человек – чужой среди своих, а свято место не бывает пусто.
Об этом написаны десятки книг – от толстовского «Живого трупа» до токаревского «Греки» и минаевского «Дyxless’а 21 века». Раньше, а главное – лучше. Вообще-то, работа над текстом начинается с тематического досье, иначе быть тебе десятой спицей в колеснице. Но и этого простого правила луноликая пери не ведает.
Виноват, опять занесло. Впредь обязуюсь – по счастью недолго и осталось. Под занавес имеет быть еще одно ridiculus-чудо: герою, который и в Баку-то девятый <censored> без соли доедал, предлагают работу в Англии. Злой гений Ниязи провожает его многозначительным: увидимся, ведь у тебя еще одно желание осталось…
Кстати, о желаниях. Невыносимо хочется послать барышню на все буквы родного алфавита, да профессиональная этика не велит. А равно и Роскомнадзор. Но тут, пожалуй, возможен компромисс между желаемым и действительным.
Гыз, в литературе вам не место – ступайте лучше ногти эпилировать. И люминесцентного вам солнца в самую нежную попу души.
И последнее: на «Нацбест» этот отстой номинировал Константин Мильчин. Вай, джигит! – страна должна знать своих героев. Жаль, что литкритика не спорт, и дисквалификации здесь не существует.
Опубликовано в Витражи 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!