Александр Иликаев. МУЗА ФИЛАТЕЛИСТА

Рассказ публикуется в журнальном варианте

Марат Трубадуров ничем не выделялся из массы российских провинциальных авторов: за пятьдесят, с плешинкой и доверчивыми плюшевыми глазами, член союза писателей с 20** года. И вдруг его роман «Муза Филателиста» получает главную литературную премию, выходит невиданным тиражом в сто тысяч экземпляров в издательстве «Э». Критики находят, что Трубадурову удалось совместить психологическую глубину русской классической литературы с фантастической изощренностью современной американской прозы.
Думаю, даже далекому от литературы читателю будет интересно узнать, что же помогло Трубадурову вырваться из гетто провинциальных писак и вступить на сцену, залитую блеском софитов всероссийской славы.
Как-то я заглянул в редакцию газеты «Рифейский ключ» и обнаружил ее изрядно опустевшей после недавних сокращений. Один корректор-полуставочник Трубадуров не подымал носа.
После того как Марат расправился с последней полосой, он предложил мне выпить по чашке чая. Речь, как водится, зашла о том, что союз писателей давно стоит переименовать в похоронное бюро писателей.
Я спросил Трубадурова, над чем он сейчас работает. Ответ оказался исчерпывающим:
– Ищу деньги, пытаюсь заработать. Устроился в школу и теперь думаю сбежать оттуда. При этом днем вычитываю чужие тексты, а вечерами пишу свои!

* * *
Марат Трубадуров жил в однушке на улице Кадомцевых. Ипотека, которую он взял сразу после развода с женой, пожирала большую часть доходов.
Но Трубадуров не терял оптимизма. Года три назад он бросил пить, познакомился с молодой художницей Региной. Вечерами ходил ужинать к дочке-старшекласснице Полине и бывшей жене Диане. Правда, приходилось крутиться, чтобы заплатить проценты по ипотеке, но в остальном Трубадуров был доволен своим существованием. Он занимал уважаемое место в местной литературе. Раз в полгода публиковал рассказ, раз в два года — повесть.
Однажды Трубадуров преподнес Регине свой новый сборник рассказов. Однако художница — рыженькая, черноглазая и бледнолицая — явно была не в духе.
– Что это такое?
– Я их посвятил тебе! — сказал с придыханием Марат.
На лице Регины возникла улыбка, но быстро погасла.
– И каким тиражом это издано? Ну, я так и знала. За свой счет в количестве десяти экземпляров, которые вы друг другу подарите, и все на этом.
Трубадуров, не ожидавший подобного выговора, раскрыл рот. А Регина продолжила сыпать обличениями. Ее глаза разгорались как угли электрического камина.
– Эх вы, жалкие провинциальные писаки! Занимаетесь творческим самоудовлетворением!
Трубадуров попытался перевести разговор на другую тему.
– Ты слышала, Мавроди на автобусной остановке умер? Представляешь, в совершенной нищете. Причем, похоронили его на деньги вкладчиков! Однако, сюжет для трагикомического рассказа.
Однако Регина, вместо того чтобы рассмеяться, пришла в еще большее раздражение. Схватив со стола альбом с марками — предмет коллекционной гордости Марата Трубадурова еще со школьных времен — она, размахивая им как знаменем, воскликнула:
– Мавроди? Да его «МММ» в свое время прогремело на весь мир! А о вас кто знает? И не узнает!
Трубадуров развел руками.
– Разве не достаточно просто хорошо делать свое дело, иметь небольшой круг преданных читателей и…
Регина плюнула.
– Мне двадцать семь, а не пятьдесят пять как некоторым! Ты, Марат, больно хорошо устроился, я смотрю. А о чем твои опусы? Об одном и том же. О маленьком человечке, таком мягком и пушистом, которого надо пожалеть?! А у меня, между прочим, до сих пор собственной художественной мастерской нет! Тьфу. Надоело!
Ухожу от вас, неудачников! Уезжаю! В Москву!
– К кому?! — вытаращил глаза Трубадуров. К подобному ходу он оказался совершенно не готов.
– К прозаику Шишкину! — выкрикнула почти с истерикой Регина. — Он тексты уже написал к моему выставочному каталогу!
И Регина, едва не запустив в Трубадурова альбомом с марками, выбежала из квартиры, хлопнув дверью.
Марат был задет за живое. Он вдруг ощутил, что жизнь ускользает от него как удачливый воришка от камер наблюдения в супермаркете. Страшное смятение охватило Трубадурова. Что делать? Он не молодая девушка, его просто за внешность в Москву или Питер не возьмут.
Неожиданно в голову Марата пришла мысль. Что если написать роман? Да такой, который издадут в центрах и экранизируют, как какую-нибудь книжку Лукьяненко?
Но тут Трубадурова посетили сомнения. Литературные конкурсы — это своеобразная мафия. Попасть даже в полуфинал не так-то просто. Оставался, правда, еще один путь — написать вещь для коммерческого издательства. Но Трубадурова мутило от мысли о герое с психологией двенадцатилетнего ребенка, изничтожающего заведшуюся в московской канализации нечисть.
Лучше сочинять о том, что хорошо знаешь. Взгляд Трубадурова упал на альбом с марками. Разве не из-за истории с «Покорителями космоса» он начал писать?
Вот и герой готов. Филателист.
Окрыленный, Марат заварил кофе и включил компьютер. Пальцы побежали по клавиатуре.
Однажды Филателист, точнее самый обычный советский мальчик, увлеченный собиранием всего и вся на свете, похвастался перед Федькой Зориным, своим соседом по школьной парте, папкой с марками. (Отец Трубадурова, работник почтамта, увлекался филателией.)
У Федьки Зорина, обладателя раздвоенного подбородка, глаза загорелись при виде коллекции. Вскинув тонкие, как у Пьеро брови, он взмолился:
– Дай мне хотя бы одну марочку на время погонять. У тебя их много. Разве кто-то заметит? Я тебе все равно через неделю верну.
Против таких аргументов сложно было возразить. Федька, губа не дура, выбрал жемчужину коллекции — рублевый почтовый блок «Слава покорителям космоса».
Через неделю Филателист потребовал блок назад. В ответ — молчок. А еще через несколько дней Зорин, стыдливо опуская глаза, протянул приятелю квадратик с головой Пушкина 1937 года выпуска номиналом в десять копеек. Да еще бракованный, с пропущенной по левому краю перфорацией. Филателист возмутился:
– Я тебе блок давал, негашеный! Папа сказал, что это самая большая марка, выпущенная в СССР!
Федька втянул голову в плечи.
– Пока Пушкина возьми.
Филателист бы на потерю рукой махнул, но родители, обнаружив причиненный коллекции урон, потребовали, чтобы сын сходил домой к Зорину.
Филателисту никогда еще не приходилось бывать в бараках на улице Пекинской, тем более в коммуналке. Его чуть не стошнило от аммиачного запаха, которым были пропитаны коридоры длинного деревянного дома, покрытого неровной, запылившейся штукатуркой.

Федька, казалось, был настолько поражен приходом товарища, что не стал юлить:
– Я его сейчас прямо пойду поищу. А ты проходи…
«Слава покорителям космоса» сгинула бесследно. Зато Зорин дал почитать подшивку «Юного техника».
Особенно Филателиста поразил фантастический рассказ американского автора. (Филателист проглотил его в один присест, находясь у Федьки.) Его герой получил в наследство серию из пяти необычных марок. Отправления с наклеенными марками, напечатанными почтовым ведомством Эльдорадо, доставлялись почти мгновенно, а познакомиться с очаровательной девушкой, изображенной на трехдолларовой марке, можно было только в самой, не существующей на известных картах стране. Но только другу героя достало сообразительности и смелости прикрепить к собственной руке багажную бирку с маркой, чтобы попасть в Эльдорадо…
Филателист так увлекся, что забыл, зачем приходил.
Когда он вернулся с парой номеров под мышкой, мать поворчала, зато отец замену одобрил:
– Пушкин — наше все, даже если стоит десять копеек! Хотя профессиональные филателисты марку могут подороже оценить. Смотри, у нее левый край с пропущенной перфорацией. А «Юный техник» — хороший журнал. Надо будет выписать.
Вот только про почтовое ведомство Эльдорадо отец отрезал:
– Эльдорадо — это мифическая южноамериканская страна, которую напрасно искали конкистадоры. Его не существует. Зато почта СССР — существует и будет существовать даже после победы коммунизма на всем земном шаре!
На Новый год отец подарил Филателисту настоящий альбом для марок с листами, проложенными хрустящей калькой. А также книгу «Что надо знать филателисту» вместе с целым набором аксессуаров: Бог знает где добытым настоящим филателистическим пинцетом, лупой, зубцемером — специальной линейкой для высчитывания количества зубцов на краях марок.
Кроме того, отец научил Филателиста, как определять водяные знаки на марках с помощью ванночки для фотолюбителей и нескольких капель очищенного бензина.
Филателист рано осознал, что филателия неразрывно связана с тайнами.
«Юный техник» был забыт. Вот только жалко было, что марки почтового ведомства страны Эльдорадо оказались выдумкой…
Казалось, будущее Филателиста определилось бесповоротно — техникум, а потом институт связи.
И так бы было, если бы Марья Васильевна, учительница литературы — строгая, в очках, с собранными на голове волосами по моде русских интеллигенток серебряного века, — не задала сочинение на тему «Самая дорогая для меня вещь».
Народ не стал вымучиваться. Почти половина класса пропела осанну пионерскому галстуку. А Филателист написал про марку с Пушкиным 1937 года. Да еще закончил историю с пропавшим почтовым блоком «Слава покорителям космоса» красивыми словами о том, что Пушкин — наше все.
Марья Васильевна была в восторге, зачитав сочинение Филателиста классу.
После школы Филателист, к явному неудовольствию отца, поступил на филфак университета.
На выпускном курсе Филателист влюбился в восторженную девушку Диану — и так, что вся филателия повылетала из головы.
Молодые люди поженились, обосновавшись на Кустарной улице. Диана сама оказалась не лишена поэтических талантов. Каждую субботу в уютной малосемейке собирался кружок самодеятельных поэтов.
Потом родилась дочь, и жена заявила Филателисту:
– Стихами сыт не будешь. Пора тебе, муженек, перейти к прозе жизни.
Филателист окончил аспирантуру, защитил кандидатскую и вступил в ряды благородного сословия вузовских преподавателей. Взяв вторую ставку, он стал пропадать в институте с утра до вечера. Однако зарплаты доцента упорно продолжало не хватать.
Возвращаясь поздно вечером домой, Филателист все чаще слышал сакраментальный вопрос:
– Где деньги? Я, между прочим, тоже не сижу без дела. День-деньской мою, драю, чищу, как прислуга какая-то!
Тогда Филателист продал альбом с марками. На вырученные деньги он купил колечко и букет анемонов. Диана была счастлива ровно один день — 8 марта.
Только тут Филателист опомнился, схватился за голову. Он бросился по горячим следам. Но едва сумел выкупить альбом с половиной марок. Остальные разошлись по коллекционерам.
Особенно было жалко самую редкую, ту, что похвалил отец — марку 1937 года, посвященную столетней годовщине смерти Пушкина.
Неудивительно, что размолвки между супругами становились все чаще. Филателист стал снимать стресс проверенным способом — закладывать за воротник с друзьями-поэтами. Хуже того, скучая по посиделкам в малосемейке на Кустарной, он стал приводить их в новую квартиру.
Однажды, когда жена попыталась усовестить Филателиста, тот бухнул кулаком по столу и весомо выдал:
– Я поэт! Право имею!
Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Дианы.
После расставания с женой Филателист понял, что Диана, возможно, была права, и обратился к прозе. Филателист занял свое уважаемое место в местной литературе. Из-под его пера вышло несколько рассказов, напечатанных в «Забельских истоках» и «Рифейском ключе»…
Тут Трубадуров задумался. История получалась безрадостной. Где та девушка с марки почтового ведомства Эльдорадо, ради которой можно было бы рискнуть самому стать отправлением? Увы, Эльдорадо не смогли найти даже упертые конкистадоры. Куда уж постсоветскому Филателисту, чья страна СССР не пережила и одного ей отмерянного двадцатого века.
Трубадуров просидел за компьютером до полудня. Но так ничего и не придумал. Легкость куда-то ушла. Наступило отупение.
И тут Марат вспомнил поэта Пересвета Киршовеева — своего старого университетского товарища. Точнее — то, что говорила Регина про одну знакомую:
«Если у меня кончается вдохновение, я иду к художнице М*. Она давно не пишет и не рисует, но когда мы встречаемся и начинаем говорить, словно искра вспыхивает, и я зажигаюсь новой идеей!»
Пересвет — белокурый, сероглазый, похожий на птицу в профиль — выслушав жалобы друга, воскликнул:
– Слушай, а почему бы тебе, Марат, к примеру, в Питер не съездить? Глядишь — вдохновение осенит! Как там у Гумилева в «Открытии Америки»?
А за ними поднимает взор та… чье названье — Муза Дальних Странствий…
Вот взять Нельку, мою бывшую. Где мы только не пробовали жить! И здесь, в Уфе, на «Волне, напротив Монумента, и у родителей ее, в Астрахани. Потом думали, куда переберемся: в Москву или Питер.
Наконец остановились на Питере. Все-таки культурная столица. Попытался хоть как-то литературным трудом заработать. Устроился в журнал «Успех».
Да только и месяца не продержался. Нет, все было замечательно. Ну как в той рекламе — «превосходная бумага, отличный дизайн, финская полиграфия, а запах… запах сплетен кино и телевидения в одном журнале!»
– «Читайте “ТВ-парк” и ваши волосы будут мягкими и шелковистыми!» — подхватил Трубадуров.
– Вот именно, сплошной «хэнд энд шолдерс», — согласился Киршовеев. — Главред Баязит, азербайджанец, еще тот тип. Настоящий восточный деспот. Из кабинетов начальников не вылазил. Умудрялся пролезть на любую тусу, чтобы журнал свой в нужные руки сунуть. Ну это понятно, спонсоров искал и, самое главное, находил! А сам полный ноль в журналистике. Студентов филфака использовал по-черному. Они за гроши на него пахали. И смотрели как кролики на удава.
Ко мне Баязит относился по-другому. Первое время, по крайней мере. Пересвет Владимирович — и все такое. Но дело свое я на совесть делал. Такое вдохновение испытывал, так все легко получалось! Статьи, стихи, поэмы, рассказы! Скоро счет тетрадкам и блокнотам потерял!
Трубадуров, подобно любому литератору, был не чужд журналистике, и поэтому полюбопытствовал:
– А чего в «Успехе» не остался?
– Да я вообще, ты знаешь, не люблю подолгу на одном месте… ракушками обрастать. Ну и Баязит кинуть меня попытался, а я этих дел не люблю. Сожалею только об одном.
Трубадуров кивнул.
– Что не плюнул в глаза главреду?
– Да нет, что когда из Питера уезжал, поленился архив свой вывести. Потом, когда отца похоронил, вернулся, а книги, рукописи — все квартирант растащил!
Столько у меня тогда пропало: поэмы, рассказы, роман даже почти дописанный.
А теперь, собственно говоря, о музе: что я тебе скажу…
Но тут у Трубадурова запиликал телефон. Звонила Диана. Она сообщила, что сегодня ждет бывшего супруга к ужину пораньше. Ей надо что-то срочно сказать насчет Полины.
Схватив куртку, Трубадуров распрощался с Киршовеевым:
– Извини, лететь надо. Как-нибудь в другой раз про музу договорим!
Диана встретила Марата новостью:
– Полина решила поступать в Питер. Я боюсь ее одну так далеко отпускать.
Но ты не беспокойся. Билеты куплены. Кроме того, я договорилась насчет работы.
В том институте, куда Полина собралась, нужен редактор газеты. Ну а ты вроде как журналист?
Трубадуров даже не стал уточнять деталей, сочтя — это знак: в Питере его настигнет вдохновение, и он наконец закончит начатый роман.
Через несколько дней, прихватив с собой почти все свое достояние — альбом с марками и дешевенький ноут, Трубадуров вместе с дочерью отправился покорять Северную столицу.
Полмесяца пролетели как в горячке. Полина успешно сдала экзамены в институт кино и телевидения, и Трубадуров получил служебную квартиру на Лиговке.
Правда, жилье и зарплату Марату пришлось отрабатывать на все сто. Только в отличие от Баязита у него не оказалось под рукой студентов-стажеров.
До обеда Трубадуров бегал как угорелый, исполняя обязанности корреспондента, а во вторую половину дня к его послужному списку добавлялись обязанности корректора, верстальщика и дизайнера. Забавно было проводить планерки с самим собой. А иногда еще и пары подсовывали. Ты, мол, филолог же!
Так летели дни Филателиста в Петербурге…
Увы, муза дальних странствий осталась холодна к Трубадурову! Он почувствовал себя одиноким и жестоко обманутым.
К счастью, ничто не мешало Трубадурову позвонить Регине.
– Как в Москве? — вежливо поинтересовался Марат.
– О, все замечательно! — раздалось из трубки. — У Шишкина просто шикарная мастерская! Буклет мне уже напечатали, а выставка будет завтра. Жалко, что ты в своей Уфе ничего не увидишь. Столько народу придет! Эксперты из Европы, а один даже из Америки!
– Вообще-то, я в Питере…
– Что, правда? — голос Регины сразу потеплел. — А ты не так безнадежен.
Трубадуров предложил.
– Может, я на уик-энд к тебе смотаюсь?
В трубке послышались звон бокалов и веселые мужские голоса.
– Разве в Питере людей нет? — немного смутилась художница. — Марат, я бы на твоем месте сходила куда-нибудь, развеялась. Например, в «Буквоед».
Трубадуров последовал совету Регины и теперь каждый вечер стал заглядывать в книжный клуб «Буквоед». Иногда в «Буквоеде» выступали местные поэты и писатели. Трубадурова удивляла их провинциальность и зацикленность на собственной персоне. А вот гонора было у каждого выше крыши. Правильно, живешь в Петербурге, страдаешь от непризнания и нищеты. Но уже тем велик, что в Питере, а не где-нибудь в Казани, Саратове или в той же Уфе.
Поняв, что муза не спешит назначать свидание, Трубадуров отправился к Дворцовой площади на встречу с Полиной. Они давно хотели сходить в «Эрмитаж».
День выдался теплый и сухой. Новоиспеченный питерский литератор брел неспешно, читая расклеенные на столбах объявления. Ветер с моря кучерявил разрезанные полоски бумаги с номерами телефонов. Трубадуров изумлялся обилию и разнообразию женских имен.
Дойдя до набережной Фонтанки, Марат увидел приклеенное на ворота объявление: Элеонора 27 лет 9917 927 66 99. Петербургская марка качества № 1. Только для галантных господ.
Хотя характер объявления не подразумевал никаких трактовок, кроме очевидной, Трубадуров не удержался от того, чтобы не сфотографировать оригинальное предложение любви.
Марат не успел дойти до Адмиралтейства, как нагнало с Финского залива тучи и зарядил дождь. А тут еще Полина прислала эсэмэс: Не получится встретиться. Нас повезли в Павловск на встречу с Бондаручком!))
Настроение сразу упало до нуля. Трубадурову стало зябко, и он поспешил вернуться в квартиру на Лиговке.
Устроившись на застеленной кровати, Марат стал листать фотки в телефоне и почти автоматически набрал номер Элеоноры. Голос девушки по вызову оказался неожиданно приятным:
– Куда приехать?
Трубадуров назвал адрес, но посчитал нужным предупредить:
– Внизу консьержка вреднющая.
Элеонора не смутилась:
– Консьержку беру на себя. А ты, надеюсь, не будешь возражать против визита двоюродной сестренки?
Не прошло и получаса, как Трубадуров мог воочию убедиться в том, что Элеонора не только пунктуальна, но и отвечает за свои объявления. Рослая брюнетка с блестящими плотными волосами. Черты ее лица были несколько крупные, но выразительные, а кожа не испорчена дешевой косметикой. Хоть сейчас на глянцевую обложку «Максима». Если бы не лаковые ботфорты и сумочка со стразами…
Интересно только, как ей все-таки удалось договориться с консьержкой?
Трубадуров пригласил Элеонору к накрытому у окна столику.
– Давай просто кофе попьем. Деньги на блюдце.
Гостья улыбнулась.
– Сразу видно настоящего кавалера.
Сделав несколько глотков, Элеонора закинула ногу на ногу. У Трубадурова перехватило в груди от вида белых, в сиреневых чулках на подтяжках ляжек.
– Из тебя могла бы получиться отличная модель, — сказал Трубадуров.
Элеонора нахмурилась.
– Давай без нотаций, ладно? Я считаю, что каждый занимается тем, что у него получается лучше других. У меня — общаться с интересными мужчинами. Их ведь много, а я одна.
Трубадуров рассмеялся.
– Вообще-то, по призванию я писатель, но сейчас вынужден работать редактором газеты в институте. И, честно говоря, все давно осточертело. Никак не могу роман дописать.
В глазах Элеоноры заплясали чертики.
– О, роман — это круто. А о чем?
Марат смутился.
– О том, как один Филателист, увлеченный музой дальних странствий…
– Кто-кто?
– Человек, который собирал марки, поехал в Питер за вдохновением, а потом страдал оттого, что никак не может нормально с дочерью по городу прогуляться.
Элеонора кивнула.
– А, понимаю. Ты про себя? Мне часто клиенты рассказывают о женах и дочерях.
– Может, лучше марки посмотрим? — засомневался Трубадуров. — Альбом у меня в тумбочке.
Казалось, простое и невинное предложение ввело Элеонору в состояние ступора. Наконец, очнувшись, она громко рассмеялась.
– Мне еще ни один клиент такого не предлагал. Впрочем, что еще следовало ожидать от писателя?
Не успел Трубадуров достать марки, как Элеонора, встав, стянула с себя короткую юбку.
– Давай я сегодня побуду твоим альбомом? Хочешь?
…Наутро Марату было стыдно не за ночь сладострастных утех, а за то, что он так долго обманывал самого себя.
Трубадуров понял, что больше нельзя тянуть и в тот же день выступил в «Буквоеде».
Скоро Трубадурову повезло. После одного из выступлений, когда он привычно засобирался домой, к нему подошел полковник. Осанистый, с кустистыми, подернутыми инеем седины бровями. Полковник признался, что давно мечтает написать мемуары.
– Это похвально. Но я чем могу быть полезен? — удивился Трубадуров.
– Я послушал вас и понял — вы тот литератор, которого я все это время искал! — заявил полковник.
Мысль стать фактическим автором чужих мемуаров показалась Трубадурову дикой. Но только пока заказчик не озвучил сумму аванса. Она вышла больше, чем редакторская зарплата за три месяца.
Как всегда бывает в таких случаях, первый клиент потянул второго. Им стал работник прокуратуры, вот уже несколько лет втайне и безуспешно пытающийся сочинить захватывающий детектив. Наконец, третьей обозначилась ассистентка, вознамерившаяся написать литературоведческое исследование о Карамзине.
В конце концов Трубадурову пришлось уволиться из институтской газеты и переехать из служебной квартиры в хостел. Зато на Невский проспект!
Еще до наступления нового года Марат расплатился с долгами. Документальный фильм Полины о крышах Петербурга был удостоен премии. Подающего надежды молодого режиссера заметил сам Бондарчук и пригласил принять участие в своем новом проекте.
Трубадуров позвонил Регине. Регина трубку не взяла, а по эсэмэс ссылку кинула на статью, в которой она сравнивала картины с романами, пытаясь угадать за пластичными образами еще не написанное произведение.
Конечно, что еще следовало ожидать от художницы? И вообще, все они рыженькие страшно упрямы, изворотливы и изобретательны.
Трубадуров стал догадываться, что муза — сам Питер. Улицы города скрывали ненаписанные главы. Хорошо питерцам. Не надо ничего выдумывать. Марат чувствовал, что вот-вот и рука сама потянется к перу, точнее, к клавиатуре.
В предчувствии вдохновения, Трубадуров отправился на блошиный рынок.
Первым делом наведался в легендарную «Апрашку», благо, она располагалась недалеко от Гостиного двора. Сходил на «Сенную». Завернул на развал у «Юноны».
Взгляд Марата пробегал мимо запонок, значков, потрепанных кожаных сумок, монет и книг. Взяв наугад потрепанный томик, провинциал перевернул обложку и увидел синеющую на контртитуле печать — цаплю, стоящую на одной ноге, и надпись по кругу: «Личная библиотека П. Киршовеева».
– А у вас что-то есть еще такое? — спросил Трубадуров продавца — непрезентабельного вида мужичка, одетого как капуста.
– Найдется! — сразу оживился петербургский букинист. И не успел Марат глазом моргнуть, как перед ним возникло несколько увесистых книжных стопок.
Трубадуров выбрал одно, как ему показалось, редкое издание Бродского. Мелочь, а Киршовееву, несомненно, будет приятно.
Продавец, принимая банкноту, смутился.
– Ой, сдачи-то у меня не будет. Может, еще что? Могу целиком библиотеку загнать. Видно же, человек со вкусом собирал. Одни поэты да философы. Где еще такую сыщете?
Трубадуров задумался.
– Вообще-то, меня рукописи интересуют. Там были какие-нибудь тетради?
Марат приготовился услышать что-то вроде того, что зачем мне макулатура, но мужичок настрожился.
– Ты что это, хозяин?
– Да нет, друг — хозяин.
Мужичок хмыкнул. Щетинистое его лицо с грязно-голубыми глазами порозовело.
– А мне, япона мать, принес, очкарик, кота в мешке. Сверху, мошенник, книги положил, а внизу тетрадок насовал! Ну я сгоряча даже на помойку хотел выбросить, а потом — зачитался. А ничего твой друг, умеет изложить. Не то что нынешние бумагомараки. И самое главное, материал жизненный, а не высосанный из пальца.
Так что… давай десять штук — и весь архив гения в твоем распоряжении!
Конечно, мужичок заломил цену, но Трубадуров был готов заплатить и больше.
Несколько дней он провел в немыслимом упоении, разбирая спасенный из небытия архив Пересвета. Кое-что, безусловно, пропало безвозвратно, но то, что было сохранено…
– Ах, Киршовеев, свинтус какой! — восторженно ругался Трубадуров, заканчивая читать очередной шедевр. — Чуть все в ноосферу не ушло!
И тут Трубадурова осенило. Почему бы его герою Филателисту не найти пропавшие марки таким же чудесным образом? В том числе тот самый рублевый почтовый блок, с которого все началось?
Сам величайший русский поэт не был чужд мистики и того, что сейчас называется триллером. Достаточно вспомнить сюжеты его повестей — «Гробовщика» и «Пиковой дамы».
Марат почувствовал, как одна за другой его окрыляют новые идеи. Филателист вдруг узнает, что за марками скрывается тайное общество, управляющее миром.
Ведь простая марка может сообщить очень многое. Но только тем, кто знаком с тайным смыслом изображений и символов на марках.
Некоторые марки — своего рода пароли, другие — скрытые сообщения. Вот взять, к примеру, знаменитую серию с динозаврами, выпущенную почтовыми ведомствами сразу нескольких азиатских и латиноамериканских государств. Она сообщает о том, что во всех странах намечен переворот. И к власти в результате него должны прийти старые (или динозавры) представители правящего рода. А почтовые марки являются лишь условным сигналом для членов тайного общества.
Существует и такой тип марок, который позволяет путешествовать из страны в страну по закрытым каналам. И даже коллекционирование марок оказывается специальным изобретением тайного общества, которое тем самым старается опровергнуть собственное существование.
Неудивительно, что к началу двадцать первого века тайное общество набрало такую силу, что потребность в широком выпуске почтовых марок отпала. Они продолжали выпускаться гораздо более скромными тиражами, в том числе для простых филателистов. Все-таки требовалось поддерживать традицию.
Но даже тайное общество не знало всех тайн. Ведь оно было всего лишь частью великого галактического сообщества. Так что редкий синий почтовый блок «Слава покорителям космоса» оказался самым настоящим билетом на планету… Эльдорадо в созвездии Лиры, где Филателиста ждала прекрасная девушка — его Муза.
Роман был дописан на одном дыхании.

* * *
Моя следующая встреча с Трубадуровым случилась на улице.
Писатель произвел на меня странное впечатление. На нем были новенькие хрустящие джинсы и выглаженная рубашка, но взгляд умиротворенно-отсутствующий, волосы взлохмачены.
После того как мы обменялись приветствиями, Трубадуров предложил:
– А пойдем к нам?
– К нам?
Марат усмехнулся из-под очков в модной пластиковой оправе и сразу глаза его ожили, застреляли.
– Ты не знаешь, я ведь однушку свою сдаю, а сам живу в мастерской у Регины.
Пишу новый роман. Думаю, это будет моя самая лучшая вещь!
– Но разве Регина не в Москве?
Трубадуров отмахнулся.
– Классику еще никто не переспорил. Помнишь у Чехова? «Она утром покинула город — как полагала, навсегда». Регина сказала, что в Москве художники еще большие провинциалы, чем здесь. А Шишкин — просто кобель.
Я думал, что Трубадуров приведет меня в полуподвал или в какое-нибудь столь же непригодное для художественного творчества помещение. Но оказалось, что целью нашей почти часовой прогулки по залитому майской зеленью городу было новенькое многоэтажное здание на улице Колгуевской.
Мы поднялись на четырнадцатый этаж, и Трубадуров ввел меня в расположенную в мансарде квартиру-студию. Огромный холст разделял ее на две части.
В одной, меньшей, находилась уютная кухня. В другой части — гостиная-спальня с диваном и креслами.
Регина, в заляпанном красками фартуке, вышла из-за мольберта.
– Ого, если к нам Марат гостей привел, значит, книгу закончил. Он теперь свободен, а мне еще рано расслабляться.
Трубадуров, заваривая кофе в турке и нарезая бутерброды, пояснил:
– Вот так мы и живем. Сидим друг напротив друга, и каждый делает свое дело.
Я вдруг подумал о том, как это упоительно — творить вместе, но каждый свое, а потом весело перекусывать на скорую руку, делясь своими достижениями и неудачами.
– Как гость находит мастерскую? — спросила Регина.
Мне не нужно было притворяться. Вид из мансарды открывался шикарный.
– Ты только представь. По утрам с реки наползает туман, и город просто перестает существовать. А потом из этого перламутрового моря подымается солнце! — сказал Трубадуров.
Регина не без гордости заявила:
– Он у меня теперь настоящий поэт!
Прожевав хрустящий хлеб с щедро нарезанными колбасой и сыром, я заметил:
– Удивительно, что вам дали мастерскую в мансарде нового дома.
– Так никто нам ее и не выделял, — призналась Регина. — Союз художников, союз писателей — какая разница? Я ее купила. Это было офисное помещение.
В свое время понастроили таун-хаусов и бизнес-центров, а потом ударил кризис, санкции, и всякое-такое. Вот и придумали продавать нашему брату художнику.
Идеальное жилье для тех, кто живет исключительно творчеством!
Тут я не удержался от нескромного вопроса:
– Но на что вы живете?
– Иногда мне удается продать холст, — зардевшись, сказала Регина. — Но я не знаю, что делала бы без Марата.
Трубадуров пояснил:
– Литературной премии как раз хватило на то, чтобы закрыть ипотеку по квартире. Остаток я положил в банк под проценты. Плюс те деньги, что дают жильцы на Кадомцевых. Получается как раз ровно столько, чтобы послать всех к черту!
Дочка теперь у меня взрослая. А Диана… ну с ней я давно в разводе.
Тон, каким это было сказано, не оставил во мне места для сомнений. Филателист наконец обрел свою истинную музу, которую здесь, на Земле, искать бесполезно. Она настолько божественное и эфемерное создание, что может жить исключительно в душе творца или на… планете Эльдорадо в созвездии Лиры.
Наверное, именно эту мысль готовился изречь Киршовеев?