Юлия Ломова-Устюгова. МИХАИЛ ДМИТРИЧ

Эссе

Если сесть на автобусы № 280 или № 284, идущие через Михайловку, выйти на последней остановке и немного спуститься от шоссе вправо, будет деревня Суровка. По фамилии бывшего владельца – помещика Сурова. А раньше она называлась Ключ – по лежащему справа от спуска, в лощине, в тени дубков (рощи, которую рисовал Михаил Дмитрич) полноводному роднику.
Если спуститься по тропинке от шоссе через деревню с колодцами-журавлями, мимо цветущей лощины с родником – словом, если спуститься с горы, – будет поле с озером. Озером Ольховым, в котором Михаил Дмитрич вместе с Геннадием ловит по утрам карасей с ладонь. А друг-сосед Михаила Дмитрича жарит их потом, удержав мзду, по особому рецепту, в сметане. Так, чтоб и караси были поджаристыми, с тонким привкусом тины. И деревенская сметана – нежной. И чтобы гости Михаила Дмитрича и Альмиры Гайнулловны остались довольны. Гости, которые спускаются к ним сейчас по дороге, ведущей от шоссе к деревне.
На окраинном заросшем уступе этого спуска над полем и живёт Михаил Дмитрич. Чтобы попасть к нему, нужно свернуть от спуска чуть в сторону. (Как раз на том меридиане, где в тенистой ложбине под спуском бьёт вода, – здесь видать тропку, по ней сын Антон ловко, коромыслом, носит из лощины воду.) А чуть свернувши – сразу увидишь очень символический забор Михаила Дмитрича. С очень увесистой дверцей. За забором – тенистый сад. А над садом лицом к простору – дом Михаила Дмитрича Кузнецова и жены его, Альмиры Гайнулловны Янбухтиной.
Иногда, правда, калитка заперта. Но чаще – просто закручена на проволоку. А ещё чаще – вовсе открыта. Когда ни Альмиры Гайнулловны, ни Михаила Дмитрича здесь нет, знакомые периодически звонят им и рапортуют: «Мы тут случайно проезжали мимо Суровки. Собрали у вас на даче два ведра вишни. Это были мы. Не волнуйтесь». Или: «Были у вас в Суровке. Взяли мешок яблок. Вам тоже завезти? Или не надо?» Как говорит Альмира Гайнулловна: «Хорошо – пока отчитываются…» Михаил Дмитрич говорит: «Да-а… Всё равно… Куда его?..»
Тем не менее войти в открытую калитку не так-то легко. Сад расположен на склоне. А зелёная металлическая дверь открывается вверх. И, естественно, при первой робкой попытке открыть её – незамедлительно падает обратно под собственной тяжестью, с грохотом уходя «ушкóм» в косяк. Таким образом Михаил Дмитрич узнаёт о визите гостей. И начинает разливать чай. Чай-амброзию. В котором, собственно, заварка играет роль самую второстепенную. А главную – самые неожиданные и духмяные сочетания трав-цветов-ягод-веточек, подаренных садом-лесом-полем.
Войдя в калитку, гости поднимаются по деревянным доскам и ступенькам через сад. Мимо наполненных плодами яблонь. Яблонь, которые тоже рисовал Михаил Дмитрич. Мимо ароматных яблонь, которые вечерами, в жару, он поливает из радужного шланга в своё удовольствие вместе с гостями. Гости поднимаются мимо аллеи «новогодних» ёлочек, которые посадил сосед. (Верхушка у одной ёлочки надломилась, и дерево стало похоже на письмо юкагирской девушки.) Мимо любимой Альмирой Гайнулловной ирги, красной черёмухи, чёрной вишни. Гости поднимаются к дому. Дому пополам. На двух хозяев. На Михаила Дмитрича и соседа.
Давным-давно дело было так. В Советском Союзе к неофициальному искусству власти относились с недоверием – гнобили и Альмиру Гайнулловну, и Михаила Дмитрича. Не желая признавать ни народное искусство, ни экспрессивную живопись. Но гнобили ненавязчиво. И ко второй половине жизни искусствоведу и художнику удалось собрать на «книжке» значительную сумму. Вполне достаточную для покупки машины… Альмира Гайнулловна очень хотела машину… «Пароход на Волге можно было купить», – комментирует Михаил Дмитрич, на машину не согласившийся, потому что, будучи деревенским, давно лелеял побег. Из Уфы. За город… Так вот, все эти деньги, имевшиеся на «книжке», не дождались воплощения мечты и благополучно отправились туда же, куда отправились деньги других советских граждан… И практически синхронно с исчезновением денег на «книжке» официальные власти сменили пассивно-отрицательное мнение об Альмире Гайнулловне и Михаиле Дмитриче на активно-положительное. И дали им большой участок в деревне под Уфой. Словом, участок в Суровке. С очень красивым, но совершенно развалившимся домиком. (Ворота этого старого дома в лунном свете и старуху с козою, у которой когда-то покупалось молоко, Михаил Дмитрич также писал неоднократно. Как и наличники от старого этого дома, ныне лежащие в траве.) Надобно было строить на участке другой дом, но стало не на что. Да если бы и осталось на что – достать материалы (как и всё остальное) в перестроечной стране стало нереально. Но так как и участок за городом получить было тяжело – нашёлся «строительный» человек, предложивший соломоново (в прямом смысле) решение. Он строит дом ровно посередине участка, а Михаил Дмитрич и Альмира Гайнулловна делят участок и дом ровно пополам. И дарят половину дома с землёй построившему.
Место, где начинается художественно-искусствоведческая половина дома и заканчивается соседская, заметно. Потому что Михаил Дмитрич заказал на втором этаже построить мастерскую. И её высокие окна возвышаются над перекрытиями второй половины. Как и само строение с изломанной из-за этого крышей – далеко возвышается над Суровкой и отовсюду заметно в деревне. Как заметен отовсюду Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции.
Слева от огромных окон мастерской, в маленьком пристрое над верандой, – отделанное деревом окошко. Комната Антона. Когда младшего сына, компьютерщика Антона, нет, эту комнату используют как творческий кабинет творческие гости хозяев.
Ниже, под нею и мастерской, по первому этажу, опоясывает дом высокая застеклённая веранда. На веранде – открыто настежь широкое окно в сад и на поле. В окне – за ажурными занавесками, над клумбой, заросшей душистой гвоздикой и «земляникой Альмиры Гайнулловны» – выглядывает гостей Михаил Дмитрич Кузнецов. Пьёт чай, приветствует всех, зовёт зайти.
Можно войти прямиком к столу и чаю – через парадное высокое крыльцо с резным навесом. Но дверь эта открыта не всегда. Поэтому гости идут в обход. Мимо дивана-качелей, которые подарил Антон и на которых или мечтает Альмира Гайнулловна, или качается внучка Соня (дочь сына Вани), или безмятежно дремлет самозваный сторож Геннадий. Гости проходят эпическую грядку, где Альмира Гайнулловна, а затем жена Вани Ирина сажают всё самое радикальное, что получают в дар: сибирский кедр, крымский плющ, кавказский кипарис, карликовую прибалтийскую розу. В итоге из всех растений прижилось одно. Маленькое и вечнозелёное. Оно ещё и обильно плодоносило. Красивыми, но исключительно монструозными на вкус плодами. И поскольку к моменту первого плодоношения Ирина, посадившая это, напрочь забыла, как оно называлось, – что делать дальше с его плодами, так никто никогда и не узнал. Михаил Дмитрич, однако, снисходительно продолжал холить и лелеять растение. В надежде, что рано или поздно память к Ирине вернётся…
Гости собираются войти через боковое низкое крыльцо. Крыльцо, выходящее на дачный туалет, с неизменным рыжим котом соседей, высматривающим в щель приоткрытых дверей неизведанные глубины внутреннего уединённого бытия. Гости входят через крыльцо, выходящее и на баню, по периметру которой висят заготовленные заранее, к вечеру, томные веники. Все веники Михаила Дмитрича, кроме одного. Того, золотисто-берёзового, что уже который год висит внутри дома в золочёной раме как арт-объект. Обойдя коллекцию разнообразных калош, сапог и другой обуви, которой позавидовал бы сам Ван Гог, мимо таза с тюльпанными луковицами, гости вошли в дом.
Этим вечным тюльпанным луковицам у входа однажды пришёл страшный-престрашный тюльпанный Суд. Когда Михаила Дмитрича не было на даче, приехали гости, и Альмира Гайнулловна захотела угостить их пловом. Плов получился вкусный, потому что тюльпан, к счастью, растение съедобное… Но генофонд цветника пришлось радикально обновить.
Разувшись, проходят гости в опоясывающую дом веранду. Здесь, прямо напротив входа, – маленькая проходная тёмная кухня со старой плитой. Кухня, где Михаил Дмитрич готовит свои несказанные деликатесы и кулинарные импровизации. Из свежесобранных диких грибов и ягод, свежеснесённых яиц, свежесбитого масла, свеженадоенного молока, свеженакопанной младенчески розовой картошки-редиски, свежесорванных плодов-цветов-зелени, включая знаменитую «огуречную траву». Здесь Михаил Дмитрич готовит упоительные борщи и зелёные щи. Больше похожие на японский суп «пробуждения весны». Готовит самые разнообразные и разноцветные разносолы… Одни только засоленные в собственном едком соку с благородной малахитово-хвойной плесенью рыжики – одни только рыжики чего стоят…
В кухоньку выходят все остальные комнаты первого этажа. Всего две комнаты с окнами на веранду. Дальше, прямо за кухней, – большая комната. С белёной русской печью. С двумя большими диванами и одной электроплиткой. На которой тоже время от времени что-нибудь кочегарится в ведре. С замшело-туманными зеркалами по углам. С народными ковриками на полу. С картинами Михаила Дмитрича и его друзей по стенам. Над памятным зелёным диваном-лилией, привезённым Альмирой Гайнулловной из Ленинграда в качестве сувенира, висит семейная икона Михаила Дмитрича. Одна из тех, что вдохновляли русский авангард. На ослепительно-зелёном лугу – весёлый Георгий Победоносец на ярко-розовом коне в объятьях пёстрой радуги…
В ту же кухоньку выходит вторая, особая, маленькая комнатка – лично Альмиры Гайнулловны. Забитая интереснейшими старыми журналами на самые разнообразные темы. А не только на тему искусства. В одном таком – из Ленинграда же привезённом – толстом литературном журнале я однажды с удивлением прочла мемуары конезаводчика, выводившего «буденновскую» породу на базе купленных в США мустангов… В этой же комнатке Альмиры Гайнулловны хранятся ещё более невероятные народные снадобья. Которыми Альмира Гайнулловна оздоравливает себя, гостей и Михаила Дмитрича. Легендарным золотым корнем здесь успешно лечился легендарный художник и друг хозяев Ахмат Лутфуллин.
Если Альмира Гайнулловна сейчас работает, то она, обложившись всеми этими невероятными журналами, волшебными снадобьями и привезёнными из Уфы книгами, сидит сейчас там, вернее, полулежит в какой-то особенной своей позе, вытянув одну ногу и подогнув другую. В полутьме. На своей тахте. И пишет книги по башкирскому искусству. Пишет, водрузив на нос квадратные очки. Или – печатает с железнодорожным лязгом. На живом (почти) существе. Древней машинке «Триумф» из Бирмингема. Которая до Альмиры Гайнулловны принадлежала будто бы Анне Ахматовой. А до Ахматовой – Ленину…
Видимо, благодаря каким-то чарам, проникшим в дом с этой пишущей машинкой, Михаил Дмитрич и сделался с возрастом очень похожим внешне на Владимира Ильича, первого её владельца. Ильича, впрочем, оставившего революцию и подобревшего. И говорящего совершенно другим, низким голосом. Медлительным голосом с хрипловато-иронической оттяжкой.
Однако сейчас – обед. Хозяева, родственники, гости сидят за чаем на летней веранде. Не в той дальней её части, где стоит чёрный купеческий буфет с посудой, сохнут букеты на окнах и держит подрамники кованая кровать. А посередине веранды, на возвышении, под золотым круглым абажуром. Здесь, среди открытых окон, запахов сада и зелени и пения птиц, и пьётся чай гостями, рассевшимися на полукруглой скамеечке и гнутых стульях. Вокруг белой скатерти, большого круглого стола на тумбовых ножках. Купленного тут же, в деревне, у одних старичков. (Если скатерть снять, будет видна приклеившаяся ещё при старичках газета с репортажем о первом полёте Гагарина.) У стола журчит чай и текут разговоры.
– Ну, Миша, что ты говоришь такое!
– Альмирочка, ну это же просто анекдот! Народное творчество… – хитро улыбается Михаил Дмитрич. Альмира Гайнулловна интеллигентно вздыхает…
Над столом, над белой скатертью, над кружевными занавесками, над распахнутыми в мир окнами, над кремовою гвоздикою, над садом с румяными яблоками – всего через дорогу и три дома (на той стороне улицы) – поле с озером. Три дома на той стороне: один – тот, что стоял в Уфе, у филармонии (деревянного зодчества); другой – большой и без крыши, полный битком кирпичами (день и ночь его строил «новый русский» из города, пока не оказался однажды утром мёртвым в этом доме, ставшим ненужным); а третий – маленький, белый, с синими ставнями домик в мальвах. Которые тоже рисовал Михаил Дмитрич. Дом Веры Шибаевой. Веры, из-за которой, собственно, и возникла когда-то в жизни Михаила Дмитрича и Альмиры Гайнулловны Суровка.
Вера, иконописной красоты женщина, – известный художник по текстилю. Художник с бесконечным чувством материала и, к сожалению, с неисцелимой болезнью внутри…
Вера Шибаева зайдёт, наверное, чтобы оценить на столе всё самое странное и необычное, присланное знакомыми со всего света. А может быть, заедет и синеглазый художник, друг семьи Михаил Назаров. Слетятся умные журналисты – Тамара Рыбченко, Света Хвостенко, Александр Гайсович Касымов. Ещё художники. Или искусствоведы. Или студенты Альмиры Гайнулловны. А может, чьи-то сокурсники. Или просто друзья и знакомые. А может быть, приедет сестра Роза из Москвы, которая пишет притчи и сценарии. Или сестра Гузель Рафаэловна из Уфы, врач, с Юлей. Или брат Володя из США, тоже врач. Или брат Ренат из Москвы, юрист. Или сестра Михаила Дмитрича Валя. И много кто ещё… Даже прославленный и суровый Борис Домашников бывал здесь, бывал… А пока гости обсуждают, как завтра встанут рано… Ну, не так, конечно, рано, как на рыбалку, на дышащее рассветным паром озеро… Но всё равно героически встанут рано и пойдут на горку собирать маслят под «Дубками»… Или в лощину. Ползать вокруг ручья с прозрачной водой, в которой копошатся ручейники. И собирать одуряюще пахнущую лесную ягоду… Или, если дело осенью, далеко в лес. Срезать в рыжей листве рыжие опята вокруг воронок, «нарытых» ещё бронепоездом Гражданской войны. В лес, где, если найдётся нетронутое грибниками место, грибы будут лезть друг на друга, как чешуя на свежепойманных золотых карасях. Как листочки на золотом венике, в золотой раме у буфета…
…Из носика восточного чайника торчит самая необычайная для чая растительность, источая сладчайший дух. Музыкально бьются вечерние бражники о гнутый абажур над круглым столом с белой скатертью. Садится на деревянную раму хозяйский тотем в виде крупного зелёного «кузнеца» с красными глазами и толстыми ножками. За окном, за яблонями, за домом Веры – подсолнухи, которые рисовал Михаил Дмитрич. За подсолнухами – бурьян и татарник, который он тоже запечатлел крупным планом. За бурьяном – нежно-выгоревшее поле с редкими деревьями, похожими на пришвартованные воздушные шары. Заросшее озеро с купальщиками, лебедями и лодочками. За озером – призрачный золотой город. А за золотым городом – бескрайние дали и дали.
Мы поднимаемся в мастерскую. Вверх по лестнице из главной комнаты. Смотрим последние работы Михаила Дмитрича среди белых стен и ясных окон. Храм. Марафон. Тетерев. Николо-Березовка… Брейгелевская сорока над снежным полем…
Всего этого уже нет. Автобусы в Суровку не ходят. «Дубки» – загородили себе не то «новые русские», не то «цыганские бароны». Они же загородили пути к роднику. А потом другие полностью закидали родник и лощину мусором. Озеро Ольховое протравили чем-то, отчего засохли на берегах заросли. Дом затерялся среди деревенских небоскрёбов-новостроев. Икона при пожаре превратилась в обугленную доску. Лес затоптали. От колодезных журавлей постарались избавиться… И Альмира Гайнулловна умерла два года назад… И Михаил Дмитрич умер. В этом году. Сейчас.
…Но, как уверял Михаил, только Афанасьевич, Булгаков: круглый абажур – вечен и вечна – белая скатерть! И книги по башкирскому искусству – вечны. И вечны – картины с татарником и яблонями… И, стало быть, гости, спустившись из мастерской, сидят. И болтают с хозяевами. И пьют чай за столом над уходящим вдаль садом…