Талабот барои куч
(Уличный реквием)
Ты помнишь зиму в Зазеркалье?
Как падал снег на тонкий лёд,
И облако плыло вуалью,
Размазывая бледный свет.
Колёса, грязные, давили
Бычки окурков у крыльца.
Несли товарища к могиле
Четыре черных молодца.
Зияла лужа из асфальта.
В ней отражался космос душ.
Последний лист, исполнив сальто,
Разбился о вселенной стужу.
Мигали аварийкой ВАЗы,
И лики мудрыя святых —
Таджики — шли в жилетах грязных,
Несли увядшие цветы.
Виолончели и органы,
Жалейка и пастуший рог.
Как много музыкантов странных
Пришло на грустный эпилог.
Сдувало кепки с мрачных магов,
Выплевывавших едкий дым.
Седое солнце из оврага
Укрылось облаком седым.
Но скинув скорбные аккорды,
Велосипеды встали в ряд.
И под неровный гимн свободы
Умчали в розовый закат.
Ты помнишь зиму в Зазеркалье?
Когда ноябрь вдыхает гарь,
Таджики подметают камни,
И с неба льется киноварь.
* * *
Уродливая женщина листает
Холодный день в сухом бокале люстры.
Целует выцветший магнит из Польши,
Оставшийся от прошлых квартирантов.
Передвигает, как пустые санки,
По скатерти кусочек рафинада.
Летят снежинками колючие субботы.
Пустая мойка, чистые ботинки
Плывут от раннего рассвета до подушки.
Уродливая женщина мечтает
В холодный март висками окунуться
И говорить большими пузырями.
* * *
Больные то ли раком, то ли роком,
они жевали высохшие губы,
испугано листая книгу «память»,
цеплялись всеми силами за вечность.
Но вечность уходила вместе с верой.
Их крестик — то носимый, то забытый
на дне пустой коробки от Икс-бокса,
мог оправдать застывший статус «в сети».
Мог оправдать затертые до крови
и локти, и колени, и манжеты.
Сверяя пульс с хронометром «Montana»,
Молились Малышевой с утренним рестартом.
С любым приемом углеводной пищи
Иконам Путина и Николая чудотворцев
Обмазывали лики вязким салом.
Давление, погода, Макаревич…
Изрезанный живот под влажной майкой.
Иссохшие от жадности по жизни
недоцелованные злые губы.
* * *
Не сотвори себе кумира,
Тем более — снеговика.
Не оставляй его уныло
Кривить улыбку из шнурка.
Не заставляй без век глазницы
Смотреть на опустелый двор.
Ты дома будешь жарить шницель,
А снеговик смотреть на двор.
Не трать природные ресурсы
На мимолётный результат.
Душа обязана в искусстве
Пройти сквозь боль и Дантов ад.
Не будь последним эгоистом.
И в сублимации своей
Займись художественным свистом
Во благо Родины своей.
А если ночью, у подъезда,
Ты выйдешь выгулять щенка, —
Не сотвори себе кумира.
Тем более снеговика.
* * *
Вчера я разделил электричкой застывшую
черную лавину леса и далекую ночь.
Я смотрел на медленно движущийся
тёмный, покрывающий выпуклую дорогу,
чешуйчатый хвост.
А затем долго втягивал ноздрями сырость
под онемевшим небом,
загипнотизированный
туманной рыбой мерцающего города,
чьи осколки разлетелись на фоне
усыпанного сажей холма.
Далёкий человек за потерянным
отражением
в окне автобуса сообщает мне,
обещает мне, говорит:
жаль, ты ничего не знаешь ни о своем
прошлом, ни о настоящем.
Как далеко я пойду пустым коридором
ночи?
Перешагну ли я плен, которого никогда
не осознавал
несколько лет спустя на кухонном столе
ютятся яблоко и корка хлеба.
Снежное буйство продолжается с обеда.
Происходит столкновение обломков
из другой комнаты, другого времени;
мандала обоев откликается,
и сломанные звуки ускользают сквозь горло
дверей
Помню, я вернулся в 1997
и
все, что возможно различить,
это то, что
я сижу на краю кровати, рядом лежит
изумрудный китель.
Сижу, склонившись над армейским
альбомом отца в моих руках
* * *
Осень входит в наши дворы,
Пишет пальцем на пыльных стёклах.
Остывает вечерний воздух,
Зажигаются фонари.
Осень…
…входит в наши сердца,
Долго тлеет на дне закатом,
А затем открывает карты,
И оказывается — пора.
И оказывается, что всё.
Парты, нарды, цветные кадры…
Но от финиша и до старта
Как от вечера до утра.
Осень шепчет: «Пойдём, пора!»
Тянет за руку из тепла
И ключами звенит от марта.
* * *
В полумраке звенит дыханье.
Бах встревоженно гладит орган.
Изгибается в тесном подвале
Нотный стан.
Гаснет месяц, скребёт штукатурку
Желтым лаком избыточных снов.
Извивается ночь-проститутка,
Оплывая с дорожных столбов.
Осень капает, вылизав стёкла,
Красных листьев роняя печаль.
Пермь разделась, набухла, намокла,
Тихо охнув, впустила октябрь.
Сумрак вымазав пьяным дыханьем,
В парке Горького корчится фавн.
Бах встревоженно гладит ставни,
От бессонных кадансов устав.
От солёных ушей до Граля
От одной до другой стены
Изгибаются в тесном подвале
Наши сны.
* * *
Прими на память из моих ладоней
Отрезок ткани голубого ситца
И ожерелье на литую шею.
Слоёный день под запотевшей крышкой
Отпей наотмашь долгими глотками —
Коктейль из солнца и черничной тени.
Вдыхая соль с холодного запястья,
Открой рукою ласточки артерий
И отпусти, отбросив сожаленье.
Пульс вздрогнет медленнее и честнее.
Звон голоса ударится о камни.
Прими на радость высохшие крылья,
Что липнут к обезмолвленной гортани
Воздушных жриц из улья Персефоны.
Опубликовано в Вещь №1, 2022
