Владимир Ландер.  НА ВОЙНЕ У КАЖДОГО СВОЕ ОРУЖИЕ…

Отрывок из книги

Журналистом Владимиром Ландером готовится к печати документальная повесть под условным названием «Застывшая в камне мелодия зодчего Заборского». В год исторической памяти мы решили из нее использовать только фрагмент об очень коротком, но довольно драматическом военном периоде в жизни Георгия Владимировича Заборского – одного из самых выдающихся белорусских архитекторов, по мнению большинства коллег и учеников, «человека, затронутого крылом гениальности».
Его талантом в столице созданы многие уникальные по красоте и внутреннему содержанию здания, комплексы, площади, памятники – Суворовское училище, комплекс педагогического университета имени Максима Танка, кинотеатр «Пионер», Белорусский государственный театр кукол, аэровокзал «Минск-1», площадь Якуба Коласа и его литературный музей, первый музей истории Великой Отечественной войны. Ну, а ансамбль запроектированных и построенных им домов на улице Ленина давно уже сравнивают с единственной по следованию своим точным античным канонам улицей Санкт-Петербурга, которую оставил нам в наследство признанный мастер Карл Иванович Росси. А вот монумент-обелиск в честь воинов, партизан и подпольщиков Георгий Владимирович задумал еще в 1942 году, когда в госпитале врачи ему запрещали не только вставать, но и даже сидеть. Время пощадило черновики, и увенчанный орденом Победы величественный художественный памятник сегодня стал одним из узнаваемых символов нашей столицы. Так что автор проекта на площади Победы остался прописанным навсегда.
Более тридцати лет творчество Заборского связано с переустройством села. Его можно по праву назвать отцом белорусской сельской архитектуры. Это он в то время создавал перспективные деревни, которые сегодня называют агрогородками. Совершенно не похожи друг на друга созданные по его проектам деревенские поселки Мышковичи колхоза «Рассвет» Кировского района, Вертелишки колхоза «Прогресс» Гродненского района, Сорочи и Редковичи колхоза «Чырвоная змена» Любанского района, центральные усадьбы деревни Снов Несвижского района, деревни Красное Кореличского района и многие, многие другие. Как раз в этом и проявилась яркая самобытность мастера, который именно тогда заложил основные тенденции деревенской архитектуры: четкое индивидуальное функциональное зонирование для жилой, производственной, общественно-культурной застройки, высокий уровень инженерного благоустройства, желание найти некое особенное, запоминающееся художественно-образное решение общественных центров и жилых кварталов каждого поселка. Архитектор пытался по возможности в любую постройку внести аромат нашей древней истории.
Вообще, архитектура – это искусство, где функции красоты обычно в синтезе многих факторов – цвета, света, объема, пространства, фактуры различных материалов (стекла, бетона, дерева, плитки) и даже музыки. Поэтому для Заборского архитектурные достоинства должны были одинаково служить и в городе, и в деревне, хотя существующие на селе традиции, деревенский уклад жизни связывал архитектора, как говорится, по рукам и ногам, иногда даже создавал барьеры. И тем не менее работы зодчего остались не только его визитной карточкой, но и учебным пособием для начинающих архитекторов, настоящей классикой. Важно, что идеи великого зодчего, как золотые крупицы, брошенные в благодатную архитектурную почву, дали удивительные всходы: у него осталось много учеников и последователей. Они помнят его меткое напутствие: «Если по радио звучит плохая песня – приемник можно выключить. Если не нравится книга – ее можно не читать.
Но если мы построим плохой дом, то нам долго-долго придется смотреть на созданное своими руками убожество».
Архитектор-художник, педагог, Народный архитектор СССР, лауреат Государственной премии СССР, Заслуженный строитель БССР, награжденный орденами и медалями, Георгий Владимирович Заборский родился, прожил свои почти девяносто лет и ушел из жизни в родном Минске. Отлучался только для учебы в Ленинградской Академии художеств и на четыре года страшной войны, которая сделала его инвалидом, слабым здоровьем, но только не духом.

Домик в предместье «Уборки»

Под Минском еще с XVI века на Койдановском тракте в сторону Бреста, как раз на двойной извилине Свислочи, стояло село Ляховая Лука. А позже к северо-западу от этой Ляховки прямо за железнодорожным вокзалом – район современных улиц Могилевской – Вокзальной – Рабкоровской – Толстого – после прокладки железнодорожной линии и возведения Брестского и Виленского вокзалов стремительно расширялось предместье «Уборки». Там кучно селились в основном семьи паровозников, путейцев, ремонтников. Рядышком проживали свои медики, школьные учителя, продавцы, мастера пошива одежды и обуви. Это был «город в городе», где всё свое – производство, больница с поликлиникой, начальная и семилетняя школы, клуб имени Ильича, магазины, баня. Центральным «проспектом» этого многолюдья считалась вымощенная булыжником широкая Московская. Скорее всего, название предместья произошло от понятия «убирать урожай». За железнодорожным полотном селился трудовой люд, который содержал свои сады и огороды и чей уклад жизни почти ничем не отличался от сельского. Да и сам район «Уборок» долгое время имел вид деревенский.
Вот там-то, на самом краю фруктового сада, чуть правее нынешнего Дома быта у метро «Московское», стоял деревянный двухэтажный дом для специалистов местной «чугунки». Четыре просторные комнаты первого этажа занимала семья счетовода-бухгалтера Московско-Брестской железной дороги Заборского.
Владимир Георгиевич после железнодорожного училища постигал курс высшей школы в Туле, но за вольнодумные убеждения был отчислен. Как раз на флажке смены столетий перебрался в Минск и женился. Девушка повстречалась удивительная – с аристократическими манерами воспитания, обаятельная, прекрасная рассказчица невероятных историй. Елена Ивановна оказалась из прибалтийских немцев, из лютеранского рода Зегленгов, корни которого в бывшей столице Курляндского герцогства Митаве, то есть в современной латвийской Елгаве. Она со своими сестрами, Анной и Ольгой, давным-давно уже обелорусились и в Минске рядом жили семьями. Елена Ивановна сразу же домашние заботы взвалила на свои плечи: делала это охотно, умело, с любовью. И все-то она с рассвета до заката была в делах, заботах, хлопотах аки пчелка. Вскоре в просторных комнатах затопали детские ножки, зазвучали озорные голоса Володи, Оли, Георгия, Марии.
Младшенький мальчонок оказался самым любимым. Тогда не в клиниках рожали, и акушерка приняла его в часа два ночи прямо в доме. Он от мамы унаследовал не только ясный небесно-голубой цвет глаз, золотистые волосы, но и лучшие человеческие качества. Материнское чутье подсказало, что сына надо назвать Георгием. И не потому, что так звали его деда – машиниста паровоза, а потому, что греки считали людей с таким именем «возделывающими землю», а значит, работящими, умными, щедрыми, великодушными, гордыми. Домашним велела называть его на французский манер – просто Жорж, как героев любовных романов.
Для самых близких и старых друзей он Жоржем оставался до конца своих дней.
На зависть минским пацанам, детство мальчишек «Уборок» проходило на заросшем режущей осокой, зыбко-мшистом под ногами болоте, которое начиналось прямо за дворами поселка и тянулось аж до самой железнодорожной насыпи. Это были настоящие бразильские джунгли: дух захватывало от страха, что вот-вот судорога сведет ногу, что того и гляди ухнешь в трясину с головой. Но как ни подавить противную дрожь в детской душе, если в самом центре болота таинственное водное зеркало пруда, где дикие утки падают прямо с неба, где на самодельный крючок из булавки, привязанный к суровой нитке, один за другим попадаются лупоглазые караси. Зато зимой на болоте места хватало всем минчанам – и лыжникам, и конькобежцам, и фигуристам. Покрытый гладким льдом пруд – это большущий городской каток.
Но детство Жоржа Заборского улетучилось, «как с белых яблонь дым». В его шесть лет жизнь семьи оказалась словно в районе обезумевшего на долгие годы вулкана: жди, что вот-вот случится беда – накроет опасная лавина. Началось смутное время, и было уже не до учебы. Такого крутого поворота в своей жизни семья еще не переживала. Когда Жоржу надо было сидеть за партой в первом классе, фронт Первой мировой гремел почти под самым Минском. Семья перебралась в Россию. После Октябрьской революции вернулась домой, но уже через пару месяцев в городе хозяйничала буйная братва польского корпуса генерала Довбар-Мусницкого. Не прошло и месяца, как на улицах загромыхали орудия и сапоги немецких солдат. В январе 1919 года появилась Красная Армия, а в феврале – снова польские легионеры, которые прямо в доме застрелили сестру Жоржа Ольгу, ей было всего двенадцать лет. Началась затяжная гражданская война. Так что к учебе он приступил только с 1921 года.
Жоржу еще и четырнадцати лет не было, как ушел из жизни отец, и одной зарплаты старшего брата Володи семье уже не хватало. Пришлось неокрепшему еще мужчине в свободное от учебы в железнодорожной школе время облачаться в робу рабочего. Как раз в год создания пионерской организации он оказался в числе первых спартаковцев отряда железнодорожного узла, а его пионервожатым стал комсомолец Иван Жижель. Прежде чем стать министром промышленного строительства республики, Героем Социалистического труда, Иван Матвеевич сначала на железной дороге простым работягой трудился. После железнодорожного ремесленного училища слесарничал, был на паровозе кочегаром и до поступления в политехнический институт занимал на паровозе место машиниста. Ну а тогда, в начале двадцатых годов, он возглавил отряд юных помощников партии, куда входил и Жорж Заборский, который по мере своих возможностей пытался укрепить советскую власть в своем районе Минска. Ребята выявляли хулиганов и беспризорников, выпускали стенные газеты на вагоноремонтном заводе имени Мясникова, писали лозунги, организовали самодеятельность. Причем сами сочиняли пьесы, рисовали и изготавливали декорации, исполняли роли, выступали в клубе железнодорожников и подшефной деревне.

Из «Червяковки» – да в Академию художеств

После четвертого класса Жорж Заборский уже переростком пошел в семилетку, которая стояла за железнодорожным мостом на Советской улице, где сегодня Центральный почтампт. Все ее называли просто «Червяковка», потому что она носила имя всебелорусского старосты Александра Григорьевича Червякова родом из Дукоры, которому и тридцати еще не было, когда его избрали председателем парламента и правительства молодой суверенной республики.
Со школой Георгию повезло: там оказалось созвездие талантливых учителей. Долго никто и не догадывался, что добрый и мудрый учитель географии и истории Иван Михайлович Федоров – это писатель Янка Мавр. На уроках русского языка и литературы талантливый словесник Пигулевский пробуждал у детей интерес не только к чтению книг, но и вообще к искусству: театральному, изобразительному, музыкальному. Не совсем разговорчивый Сиротин учил детвору твердым знаниям чертежно-конструкторского искусства: вычерчиванию по замерам деталей машин, строительных узлов и конструкций зданий, а также построению аксонометрии и перспективы.
А вот уроки рисования для Жоржа всегда были праздником. Инженер-строитель по образованию, Николай Александрович Ковязин всегда завораживал своими лекциями по истории искусства, по ходу их читая монологи, поэтические строки, отрывки произведений классиков литературы. Уже тогда он слыл страстным любителем театра и подвизался режиссером-постановщиком любительского театра при клубе железнодорожников Минского узла. Это только в 1931 году его назначат главным режиссером и художником открывшегося в Минске Белорусского театра юного зрителя при Доме комсомола. Работая в школе, Николай Александрович разглядел талант и тягу Жоржа к рисованию. Они вместе ходили на этюды, дополнительно занимались у него дома. Поскольку Николай Ковязин руководил еще и школьным драмкружком, то он поручал Жоржу оформлять сцену ученических спектаклей – расписывать театральные занавесы, кулисы и «задники», изготавливать из «папье-маше» реквизиты для постановок. Николай Александрович часто возил своих учеников в столицу: водил по музеям, знакомил с памятниками архитектуры Москвы.
За порогом школы уже двадцатилетнему Георгию предстояло выбирать профессию. Он мог стать железнодорожником, как его близкие, поэтом – с детства писал стихи – или художником – его рисунки часто выставлялись в клубе железнодорожников. Но юноша помнил заветы отца: тот видел его только зодчим, мечтая, чтобы его род продолжил дело Петра Заборского, который при возведении Новоиерусалимского монастыря под Москвой был правой рукой патриарха Никона. Его почему-то Владимир Георгиевич считал своим предком. И Георгий Заборский подает документы на строительно-архитектурный факультет в политехнический институт, а ему их возвращают – социальный статус не подошел: детям из семей служащих поступление в вузы тогда было не разрешено. Чтобы влиться в ряды пролетариата, он на целый год становится рабочим стадиона.
Только после этого поступает в Минскую профтехшколу сельского огнеупорного строительства, которая вскоре вошла в состав архитектурно-строительно-дорожного техникума.
Первую практику проходил на строительной площадке Дома правительства.
Сначала подружился с деревянной «козой». Бывало, зацепит ее рогами за плечи, подождет, пока ребята-подносчики уложат на полку ровно десяток кирпичей, и топает по зыбким сходням на дальний этаж. И избави бог поскользнуться – полетишь вниз под тяжестью этой «козы». Здесь прошел курс кирпичной кладки, научился читать чертежи, а главное, общался со знаменитым Иосифом Лангбардом. Плотнично-столярную практику проходил на возведении коровника в совхозе «Вилень» Пуховичского района. Именно в профтехшколе и техникуме у будущего зодчего закладываются основы практического строительного мастерства: он становится умельцем плотничного, столярного, каменно-кирпичного, штукатурного, малярного дела. На своей последней стажировке был уже в чине десятника. Его дипломный проект назывался «Здание архитектурно-строительного института сельского строительства и благоустройства в Минске». Членам комиссии так понравился этот проект, что директор техникума помог ему продолжить обучение. По его просьбе наркомат сельского хозяйства направляет молодого архитектора во Всероссийскую академию художеств.
А в Ленинграде Георгий Заборский «проваливает» математику. Решил: все – скорее на вокзал и с позором домой. Но ректор академии Исаак Бродский вынес вердикт: «Этого золотоволосого юношу из Белоруссии все-таки необходимо принять. Не берусь судить о его математических способностях, но уверен в том, что рука у него тверда, глаз остер, а композиции не лишены фантазии. Из него получится хороший архитектор». И ведь не ошибся этот художник с мировым именем, ученик Ильи Репина и обласканный советскими вождями профессор.
И белорусский парень учился, учился охотно, упорно, как говорится, докапываясь до самых, казалось бы, совсем уж мелких деталей в будущей профессии.
Аудиторная учебная нагрузка сразу же оказалась напряженной. Уже с первого же семестра там началось углубленное изучение спецпредметов. Скажем, на занятиях по архитектурной колористике постигались сочетания цветов. Думается, интересным были и предмет архитектурная графика. Как раз тут у студентов появлялась возможность с головой погрузиться в идеи и образы сугубо архитектурного дизайна. Архитектурные конструкции, от которых зависит и прочность, и надежность, и устойчивость здания, были предметом особой важности. Как гармонично сочетать различные по форме, размерам, назначениям элементы здания, объяснялось в пособии по архитектурной композиции. А вот архитектурная эргономика раскрывала секреты, расположения элементов архитектурной среды так, чтобы человеку было всегда удобно. Архитектору надо уметь показать свою идею и задумку в реальности. Для этого делается уменьшенная копия или макет будущего здания или генплана. Значит, приходится учиться архитектурному макетированию. Зодчий просто обязан досконально знать не только историю архитектуры и градостроительства, но и историю искусства. Архитектурное материаловедение изучается, чтобы знать свойства различных материалов. Причем это один из важнейших предметов, который изучается с первого и до самого последнего курса. Все годы учебы студенты занимаются архитектурным проектированием, где как раз и используются абсолютно все изучаемые спецпредметы.
В академии преподавали также рисунок, живопись, скульптуру, чтобы будущий архитектор знал, как работают формы. Ведь еще в древности считалось, что архитектура – это мать всех искусств.
Кроме того, студент Заборский в библиотеке постигал азы конструктивизма Вальтера Гропиуса и Ле Корбюзье. Открытой книгой для него были проспекты, ансамбли, дворцы и парки, набережные «великого города». Выкраивал время на бурную студенческую жизнь. Защищал честь академии на спортивных площадках. Получил значок «Альпинист СССР I-й ступени». Почти четыре года группу альпинистов готовили в лагерях для войны в горах. Стрелял Георгий отлично, поэтому и зачислен был в отряд горных стрелков. Случилось, он оказался в группе восхождения на пик Кавказского хребта. Прогнозисты обещали им тихую, спокойную погоду. А когда альпинисты уже подходили к самой вершине горы, на них внезапно обрушилась гроза. Пришлось из карманов выбрасывать металлические предметы, потому что они уже искрили. Даже пуговицы пообрезали на штормовках и разулись. А ледорубы по альпинистскому правилу положили кругом. Может, это их и спасло: молния ударила в ледорубы – лезвия, как в мартеновской печи, чуть ли не расплавились. Ситуация оказалась аховая: без ледорубов спускаться невозможно, а ждать спасателей – бессмысленно. Они стали просто ползти вниз, почти не надеясь на удачу…
Жирной точкой его пребывания в Ленинграде стала дипломная работа «Морской вокзал», которую он защитил с блеском.
В свои тридцать лет выпускник Академии художеств Заборский по конкурсу попадает в группу личного архитектора Сталина Мирона Мержанова – она в Москве проектирует Дворец Советов. Но случайная встреча со своим педагогом Иосифом Лангбардом в корне меняет его планы. Иосиф Григорьевич тогда сказал:
«Учиться можно везде… А вот самостоятельную творческую деятельность надо начинать с провинции… В Москве и без тебя «великих» хватает, а вот в Минске откроются возможности показать себя». Не прошло и двух месяцев, как Георгий Заборский получает открепление из Москвы и едет в Минск.
В аккурат перед самым 1940-м годом отчий дом радовался возвращению Жоржа. А вскоре состоялась его встреча с первым секретарем ЦК КПБ Пономаренко. Пантелеймон Кондратьевич спросил: «Знаешь ли ты архитектуру своей Белоруссии?» Георгий пожал плечами. «Коль не знаешь, значит, надо идти в народ и познавать ее». Заборский назначается начальником научной экспедиции по изучению памятников архитектуры и национального декоративно-прикладного искусства Гомельской и Полесской областей. На Случчине встречается с Якубом Коласом в момент, когда тот беседует с колхозниками. Он тут же делает легкий карандашный рисунок и дарит его любимому поэту. Дядька Якуб был тронут.
И эта встреча сдружила их на долгие годы.
Пока молодой архитектор с экспедицией мотался по местечкам и весям Полесья, оказалось, что уже заканчиваются сроки объявленного конкурса памятника для Белостока в честь воссоединения Беларуси. Пришлось ему, как говорится, запрыгивать на подножку последнего вагона. Но Георгий Заборский успел предоставить свой вариант проекта. В сентябре в фойе театра оперы и балета открылась выставка всех проектов – и признанных мастеров монументального искусства, и творческой молодежи со всех городов большой советской страны.
Потом ее перенесли в Дом правительства. Отдельные работы освещались в республиканской печати. Конкурсная комиссия сначала организовала публичное обсуждение, потом – закрытый критический разбор. Жюри решило первых премий не присуждать, а вот за смелую идею, нетрадиционное образное художественное мышление, использование национальной символики проект Георгия Заборского был отмечен поощрительной премией – пять тысяч рублей и возможностю осуществить свой замысел в натуре. Это был удачный творческий дебют.
К изготовлению чертежей и рабочей модели подключились скульптор Алексей Глебов и художник Феофил Анисович. Жаль, что все это в первый же день бомбежки города навсегда исчезает под обломками мастерской.
В это время режиссер Николай Ковязин по старой памяти предлагает Жоржу оформить несколько спектаклей самодеятельной студии клуба НКВД, которая располагалась на улице Революционной в доме №2. Ее тогда возглавлял артист Глеб Глебов. Именно там Жорж встретился с Леной Роговой. Лена просто вдохновенно играла Любовь Яровую: свободно держалась на сцене, тембр ее голоса завораживал. Она прекрасно пела, танцевала, читала стихи. Не верилось, что это «божественное создание» из Севастополя всего лишь выпускница Минского медицинского института. Она оказалась на редкость умной, обаятельной, совсем уже взрослой девушкой, и влюбленный Жорж, долго не раздумывая, предложил ей руку и сердце. Но война катком прошлась по судьбе молодой семьи и жирной черной кляксой омрачила их счастье…

Солдат войну не выбирает

Большой и некогда шумный дом вдруг опустел. И медовый месяц еще не закончился, а Жорж остался без жены: Елена Васильевна как врач призвана на военную службу. Ей даже не удалось получить диплом, который намечено было торжественно вручить 22 июня 1941 года в зале медицинского института. Сестра Мария еще не вернулась из Барановичей, где оказалась на гастролях. Она потом больше недели пешком в толпе беженцев добиралась до дома. Ее мужа, Николая Ковязина, в армию не призывали из-за серьезных проблем с легкими.
Тогда он добровольцем присоединился к команде бронепоезда, которому предстояло перевозить раненых и оказывать им помощь. Его и санитаром не хотели туда брать. Пришлось надавить авторитетом. И он колесил по огромной стране до конца войны.
Рядом оставалась только мама с трехлетней внучкой Светой. Когда ее двоюродный брат уезжал с заводом на Урал, он попытался их вывезти из города. Но Елена Ивановна отказалась: «Да Маша с ума сойдет, если нас не застанет дома». А в 43-м ее с Машей и Светланкой увезли в Германию. Правда, Елена Ивановна туда не добралась – умерла в Польше. А вот Маша, ведущая актриса Театра юного зрителя, до возвращения с дочкой домой доила коров у немецкого бауэра. В те самые первые дни эту войну никто всерьез почему-то не воспринимал: ну, еще несколько дней – и Красная Армия погонит врага по его же территории. Считали, что до Минска немцам не добраться, ведь в окрестностях несколько военных аэродромов, а там наготове советские соколы, они прикроют столицу. Жорж сокрушался, что он и повоеватьто не успеет. Пока с него снимут бронь, фашистов расколошматят в пух и прах.
Поэтому просто продолжал работать над проектом. Правда, город насторожился: по улицам уходили за город резервисты, где-то суетились дружины самообороны, на станциях заводы спешно загружались на платформы и в вагоны.
А 24 июня с самого утра Минск с жутким ревом моторов и воем сирен накрыла темная грозовая туча немецких самолетов. Эти «крылатые стальные вороны» с черными крестами раз за разом налетали стаями и бомбили город методично, квартал за кварталом. Бомбили так, что он сразу потонул в огне и дыму.
Жорж в это время бежал по Советской улице, охваченной пожаром, обернув голову мокрой рубашкой, иначе было невозможно. А на Троицкой горке остановился потрясенный: словно факелы пылали дома, в огне театр оперы и балета, вокруг – одни развалины. Эту жуткую картину он зарисовал. Уже дома твердо решил закопать в саду под яблоней карандаши, кисти, разные эскизы, рисунок горящего города и взять в руки винтовку.
Военкомата на месте уже не было. Пошел на восток искать призывной пункт.
Назавтра в лесу далеко от Минска нашел сборный пункт, где была группа уставших, с потухшими глазами солдат и офицеров, отставших от своих частей, тех, кто с боями прорывался из окружения и желал пополнить армейские ряды. Замученный длительным отступлением и бессонными ночами офицер спросил: «Хоть какие-то документы у тебя есть, доброволец?» А у Георгия в кармане только свидетельство об окончании Академии художеств. «Так, говоришь, архитектор, спортсмен, альпинист… Ладно, Заборский, завтра военным эшелоном отправитесь к месту формирования частей». События на фронте торопили, поэтому курс молодого бойца был кратким, а после того как Георгий показал свое умение метко стрелять, ему сказали: «Ну, раз глаз острый, рисуешь, стреляешь – будешь в разведке при штабе стрелкового полка». А этот полк с боями продолжал отходить к Смоленску – причем не драпали в панике, а насмерть дрались за каждый клочок белорусской земли.
Смоленск издавна считался «щитом» для Москвы, «трамплином» для захвата «сердца» огромной страны, как будто там где-то хранился «ключик» от белокаменной. Народ во все времена на этом самом месте грудью защищал подступы к своей столице. Когда-то там надолго увязло войско польского короля Сигизмунда, а потом убралось восвояси. Там в сражениях вдруг проявилась уязвимость некогда непобедимой армии Наполеона перед Бородинским сражением. И хотя гитлеровцы заняли город, но именно там через два месяца героической обороны на весь мир хлопнул и лопнул «мыльный пузырь» фашистского блицкрига.
Тогда еще никто даже не догадывался, что эта временная пиррова победа немцев уже была прологом полного фиаско гитлеровских стратегов в развязанной ими страшной войне. Как раз там, под многострадальным Смоленском, среди советских солдат в окопах находился и наш земляк – минчанин Георгий Владимирович Заборский. И он тоже в смертельной схватке встал на пути «Тайфуна» – жуткой операции, после которой Москву с окрестностями сровняли бы с землей и затопили.
В бредовых мечтах бесноватого фюрера витали изуверские мысли – въехать в столицу большевизма «на белом коне», провести на Красной площади парад, куда пригласить французский легион обязательно в киверах наполеоновской армии, после марша взорвать мавзолей как символ коммунистического мира, авиацией уничтожить город, подорвать плотины Истринского и Химкинского водохранилищ. А на одном из берегов этого искусственного водоема установить монумент с надписью «Здесь была Москва». Даже уже послал железнодорожный состав с гранитом, мрамором, отделочными камнями, который был обнаружен после победы под Москвой. Так фашистами решалась судьба почти трех миллионов жителей города с его многовековой культурой. Но планам Гитлера не суждено было сбыться: сотни тысяч солдат, таких как Георгий Заборский, полегли на смоленской земле, защищая столицу советской страны.

Кровавый ад у Соловьёвой переправы

Под Смоленском Георгий Заборский впервые попал в медсанбат. До этого сами себе в окопах «зализывали раны». А тут понадобилось вмешательство врачей. Но передышка была слишком короткой – и снова в бой.
Удержать город защитникам не удалось. А к середине июля уже и в Ярцево, и в Ельне высадился немецкий десант. Последовало окружение нескольких армий. Георгий со своей частью уходил по Старой Смоленской дороге к деревне Соловьёво, чтобы охранять единственную оставшуюся переправу через Днепр, куда устремились все – и военные, и беженцы, и госучреждения, и госпитали, и – преследовавшие их немцы. Деревенька эта очень древняя, возникла с тех самых пор, когда здесь наладили перевоз через Днепр. Там еще переправлялись войска завоевателей – и литовцев, и поляков. Она почти у самой воды: после весеннего разлива реки под печками многих домой даже рыба оставалась. Назвали ее так гораздо позже в честь инженера Ивана Соловьёва, который еще три столетия назад вымостил этот сезонный тракт щебнем. Там появились два плавучих моста через Днепр, где когда-то Барклай-де-Толли изрядно потрепал ряды войска Наполеона.
До 1941-го года тут так и не построили стационарный мост: сообщение поддерживалось канатным паромом, на который вмещались только две машины. Паром перетягивали от берега к берегу ручной лебедкой, прямо-таки черепашьими шажками. И вот на эту переправу устремились все. Это уже был не организованный отход, а – бегство. Обгоняя друг друга, рвались сюда тягачи с орудиями, машины и повозки, санитарные обозы с ранеными, верховые и пешие – всех подгонял страх. Саму переправу не разглядеть, к ней не подступиться. Образовалась пробка. А немецкие самолеты двойками, с малым промежутком, друг за другом ожесточенно бомбили и обстреливали – методично и безжалостно уничтожали это скопище, превращая его в кровавое месиво. Ни одна пуля не пролетала мимо, ведь людская толпа оказалась такой плотной, что промахнуться ну никак нельзя было. Земля, словно живая, ходуном ходит, «вздыхает и охает». Вой сирен, грохот бомб и снарядов, крики бегущих, обезумевших от страха людей, раненые ползут и тащат за собой окровавленные лоскуты одежды, длинные полосы размотавшихся бинтов. Крохотный пятачок завален трупами, по алому от людской крови Днепру на спасительный высокий и холмистый берег плыли раненые бойцы, расчищая путь от мертвых тел. Это был гигантский эшафот. Выжившие вспоминали: «Если и есть на земле ад, то это – Соловьёва переправа летом 41-го».
И в этом просто нечеловеческом кошмаре переправа все-таки действовала.
Саперы под ураганным огнем ремонтировали паром и строили временные мосты. В ход шло буквально все, что попадало под руку: деловой лес, лодки местных жителей, плоты из подручных средств. Этот хлипкий мост скрипел, шатался и стонал под колесами машин, тягачей, орудий, под ногами солдат, беженцев, скота, но все-таки доходил до восточного берега, с которого доставлял на западный боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты для обороняющих переправу. Но боеприпасов было так мало, что даже из орудий стреляли только с разрешения командира полка, и то по явно видимым целям и по танкам: снаряды по счету выдавались.
Бои за переправу не прекращались. Чувствуя, что у обороняющихся силы на исходе, немцы усиливали давление: обложили орудийными и пулеметными точками, каждый день атаковали. Командир приказывает Георгию Заборскому с группой разведчиков пробраться в тыл врага и нанести на карту скрытые пулеметные гнезда, да и орудийные установки не пропускать, если они попадутся на глаза. Георгий чистую карту сунул за голенище и повел группу к немецкому переднему краю. Сначала его изучали. К вечеру наскоро прошмыгнули пристрелянную нейтральную зону и через свободные коридоры просочились к ней вплотную. Всю ночь ползали вдоль позиций противника, а к рассвету рукой Заборского чистую карту заполнили условные знаки, обозначения, пометки. Пора было уходить.
Летом светает рано. Небо на востоке зарумянилось, можно было разглядеть даже силуэты – и деревьев, и строений. Вокруг тихо-тихо, как будто война задремала или перевести дух собралась. И тут показалась довольно внушительная группа немцев. Она без опаски шла навстречу. «Видно, разведчики ходили к нам», – подумал Георгий Заборский. Ему стало ясно, что боя не избежать, даже если силы совсем не равные. И он отправляет товарищей с картой, а сам прикрывает их отход. Перестрелка затянулась, и разведчикам удалось скрыться. Собрался было догонять своих и сам Заборский, но вражеская пуля прострелила ему горло навылет. Уткнувшись лицом в землю, он лежал без признаков жизни.
Немец-верзила подошел, пнул его ногой, брезгливо произнес: «Ales kaput», – и ушел. Очнувшись от первого шока, Георгий пополз в сторону переправы. Фашисты открыли минометный огонь, и его не только еще раз ранило осколком, но и засыпало землей, одна рука выглядывала из-под земли. На этот раз уже свои его признали погибшим. А он выкарабкался и в бреду полз до Днепра трое суток.
Как та травинка через асфальт, как тот одуванчик сквозь бетонную отмостку, он через ужасы кровавого ада пробивался к свету из этого проклятого смертельного тоннеля. Не зря же говорят, что «любая преграда – это повод стать сильнее».
И он дополз. У самой Соловьёвой переправы чудом преодолел почти пять сотен метров реки, в сумерках ставшей вдруг покорной, спокойной, мирной. Казалось, эта могучая река пыталась подставить плечо оставшемуся совсем без сил нашему земляку, благодаря его за героизм, мужество и жажду жизни.

Ах, война, что ж ты сделала, подлая

На берегу почти бездыханно, как смерть белый лежал некогда физически сильный парень, в прошлом чемпион республики по конькобежному спорту, футболист, альпинист, в бою бросавший под танки гранаты метров за восемьдесят.
От потери крови он так ослаб, что не мог ни говорить, ни пить, то и дело терял сознание. А когда приходил в себя, видел, что его тащит хрупкое создание в сапогах, гимнастерке, пилотке. Девушка часто останавливалась и все приговаривала: «Ничего, родной, чуть-чуть потерпи… Мы этим гадам еще припомним это».
А в медсанбате к нему наклонился командир полка: «Спасибо, боец. Твою карту в штаб доставили. Цены ей нет. Лечись и возвращайся в строй». Тогда Георгий Заборский даже не догадывался, что уже в эти первые дни долгой войны судьба-злодейка ему на годы уготовила тяжелейшие испытания и в строй солдатский своим инвалидным клеймом наглухо закрыла дорогу.
Когда в начале августа покалеченного бойца доставили в Ясную Поляну, что под Тулой, его жизнь висела на волоске: ее поддерживали только уколами. Врачи госпиталя от греха подальше через дней шесть спешно отправили его в Ессентуки без каких-либо личных документов, с одной фамилией, которую в санчасти, очевидно, сообщил командир полка.
Это сегодня нас на каждом шагу, от роддома до кладбища, сопровождают по жизни различные документы. А в первые дни войны бойцы и младшие командиры удостоверений личности вообще не имели. Ситуация оказалась на руку только абверу. В условиях отступления, паники и беспорядка немецкие диверсанты даже без фальшивых справок смело действовали в любом месте. Часто одетые в красноармейскую форму, болтающиеся в тылах дивизий и армий люди – это агенты противника. Да и командирам методом опроса невозможно было отличить настоящего красноармейца от диверсанта: настоящий мог уже где-то валяться в канаве с пулевой дыркой в затылке. Ну, а «смертные медальоны» не служили документом. Обычно пару узких листочков с данными для медальона заполнял своей рукой сам боец. Чаще медальоны пустовали, иногда заполнялись щепоткой махорки на самокрутку или несколькими спичками: считалось, что заполненная бумажка – это себе смертный приговор. И только осенью 1941-го года появились красноармейские книжки, в которых уже были фотография и почти вся биография бойца: личные данные – дата и место рождения и жительства, национальность, образование, данные о родителях, жене, детях, а также о службе – год и место призыва, воинская часть, звание, должность, военно-учетная специальность. Конечно, диверсантов меньше не стало, но головной боли абверу прибавилось. Да, и СМЕРШу стало легче отлавливать «засланных казачков».
Курортный город Ессентуки с началом войны моментально превратился в город-госпиталь. Как раз к началу августа тут успели оборудовать первые восемь санаториев под эвакогоспитали, и военно-санитарный поезд с прибывшими на лечение фронтовиками, среди которых был и красноармеец Заборский, жители встречали с цветами и подарками. Вообще курорты Кавказских Минеральных Вод уже к концу июня поменяли свое лицо – стали военной госпитальной базой.
Причем у каждого города этого края была своя специализация лечения ранений.
А поврежденной нервной системе Георгия Заборского нужны были именно бальнеологические процедуры Ессентуков. Ну, это, с латинского, просто баня, то есть купание и терапия с помощью природных минеральных вод – и не только ванны или бассейны, но и ингаляции или употребление воды для питья. И это потому, что у него кроме пулевого проникающего ранения в области шеи еще и металлический осколок застрял в мягких тканях слева от шейных позвонков в пучке нервов, вынуть который с помощью операции не представлялось возможным.
Между прочим, зачатки бальнеологии зародились еще далеко-далеко до нашей эры. Как только Геродот предложил способ использования минеральных вод, другие стали его совершенствовать. Гиппократ нашел лечебные свойства в речной, соленой и морской воде. Итальянские врачи в своих трактатах на все лады расхваливали эту воду. Но начало уже научной бальнеологии заложили немецкие, шведские, русские ученые. А когда доктор Семен Алексеевич Смирнов в 1863-м году создал Русское бальнеологическое общество на Кавказе, в корне изменилось отношение к значимости минеральных вод. После Октябрьской революции установили единые принципы оценки минеральных вод и по химическому составу, и по физическим свойствам.
Почти три месяца залечивал рядовой Заборский на Северном Кавказе свои тяжелые раны, и не только этими водами. Он с большим трудом принимал пищу и даже воду, лежал только на одном боку, предплечье и кисть не разгибались, болезненными были движения в левом плече и локтевом суставе, он не мог поворачивать голову, почти не разговаривал. И когда чуточку полегчало, ему всетаки удалось по переписке связаться с родителями своей жены Елены. Она тогда служила в одном из военных стационарных лазаретов Урала. В это трагическое для страны время уральская земля не только снабжала фронт всем необходимым, но и принимала на себя всю боль и скорбь нежданной войны. Вот так Георгий Заборский в конце октября 1941-го года оказался под пристальным наблюдением военврача Елены Васильевны Заборской в городе Троицке Челябинской области, где базировалось полдюжины госпиталей. Здесь закончилось мучительное хождение фронтовика по военным лазаретам страны.
На этот раз Георгия Заборского обследовали досконально: отсняли, прощупали, просмотрели поврежденные косточки, спинные и шейные позвонки, сквозное ранение в нижней части шеи, где пуля пробила горло навылет. Как раз этой травме шеи ни в санчасти, ни в госпиталях, очевидно в спешке, не придали значения.
Когда здесь провели топографию шейных пучков сосудов и нервов, оказалось, что там-то и засел почти двухсантиметровый осколок. Причем засел навечно. Его удаление могло на всю жизнь повредить в этом пучке ключевой блуждающий нерв, который тесно связан с мозговой деятельностью головы, да и других органов. Короче, в Троицке разобрали по частям весь букет повреждений бойца, копались в его теле, как в собственном кармане. И развели руками: всё, на передовую этот ходячий скелет больше не ходок – сил не осталось даже держать карандаш, резкие движения шеи вызывают судороги и онемение, шевелится только одна рука, разговаривает полушепотом, совсем плохо слышит. Тут же признали его инвалидом войны и уложили в постель: пусть ограничит всякую активность и набирает массу тела. Об этом он частенько с грустинкой вспоминал: «Тогда, под капельницей, моя черно-белая жизнь еле-еле теплилась и висела на волоске».

Учебник архитектуры на улицах Троицка. Забытые ворота караванного пути

Молодой врач Елена Заборская проводила возле изможденного от страданий и боли мужа все свое свободное время: торопиться некуда, жила при госпитале.
Их молодость тогда вдруг оказалась в самой гуще людских потрясений, где за каждым брели по пятам горе и беда этой проклятой войны. Но они были безумно счастливы, что наконец-то вместе. Они не стыдились своей любви. Он, глядя ей в глаза, шептал: «Ах, Ленка, ты такая красивая, что у меня просто голова кружится». Они даже теперь мечтали быть всегда вдвоем, жить друг для друга и пройти по ухабистой дороге жизни рука об руку. Да, это и есть молодость!
Ну а когда жены рядом не было, Георгий Заборский не мог безучастно смотреть в потолок. Он втихаря на случайных обрывках газет, клочках бумаги, обертках бинтовых пакетов делал карандашные эскизы-миниатюры пантеонов и памятников героям-белорусам, триумфальных арок, монумента Победы, который, по его мнению, в будущем должен стоять в центре Минска. Ему это не разрешалось, Елена за это его укоряла: «Жоржик, дорогой, тебе же покой нужен…»
А он улыбался: «Раз нет сил воевать штыком, должен взять в руки хотя бы карандаш. Как ты не понимаешь, художник просто обязан говорить то, о чем не может молчать». Георгий был убежден, что любая преграда – это повод стать сильней.
Лечащий врач наконец махнул рукой: «Вот вам бумага, вот все, что нужно…»
И страдающий от ран боец за любимым делом забывал, что находится в госпитале. Умным и дальновидным оказался этот доктор.
Боли отступали, правда, еле заметными шажками, но все равно отступали.
Георгий уже сидел, терпеливо учился почти заново ходить – пригодилось спортивное прошлое. И семья Заборских из госпиталя съехала на городскую квартиру дома 33 в Комсомольском переулке. Этот степной Троицк прямо-таки взбудоражил воображение очень уж охочего на все новое, свежее и необычное художника и архитектора из далекой лесной Беларуси. Уютный старый купеческий городок отличался затейливой, с каким-то особым вычурным восточным колоритом, архитектурой. Тут под открытым небом был своего рода музей, где сохранились удивительные формы, направления и стили зодчества самых разных народов, живущих в городе, – русских и татар, башкир и евреев. Это был настоящий учебник по истории архитектуры народов мира. Здесь, на крохотном клочке сибирской земли, сберегли больше тысячи редких памятников архитектуры, истории, культуры. За какой угол ни загляни, увидишь что-то старинное и неожиданное – создание былых мастеров.
На улице Советской, когда-то Нижегородской, потому что там стояли роскошные особняки купцов, переселившихся из Нижнего Новгорода, остались совсем не похожие друг на друга дома лазаретов, пожарной части, общественного собрания, типографии «Энергия», синематографа «Марс», фотографии, серии магазинов, парикмахерской, мясных лавок, ренсковый погреб – магазин, торгующий алкоголем навынос. Эти дома, конечно, уже использовались по другому назначению, но вот внешний вид сохранили. И в каждом из них есть какая-то своя ласкающая глаз изобразительная изюминка. Есть тут и памятник Владимиру Ленину. Его открыли 7 ноября 1924-го года. Кстати, до революции на этом мраморном постаменте стоял бюст императора Александра II.
Вообще, начало ХХ века – это золотая пора рождения жемчужин Троицкой архитектуры. Свернув на улицу Братьев Малышевых, некогда Нижнюю Базарную площадь, увидишь величавый пассаж «Дамское счастье», будто из парижских романов Эмиля Золя, – большой и дорогой магазин, а сегодня просто универмаг.
Его для купцов братьев Яушевых местный архитектор Аркадий Федоров задумал в лучших традициях эклектизма: он просто смешал «в одном флаконе» разные стилевые элементы и формы, чтобы в итоге получилось что-то оригинальное.
Поэтому там как раз и угадываются и неоклассические, и барроко-ренессансные детали. Этому же архитектору на улице Климова удалось создать самое красивое здание Троицка – гостиницу купца Гавриила Башкирова. Оно создано было в только зарождающемся тогда стиле модерн: украшено колоннадой, дорогой лепниной и разноцветными витражами.
Георгий Заборский возвращался домой взволнованный и через край переполненный ворохом впечатлений, уставший и огорченный: «Знаешь, Лена, это же просто катастрофа… Тут такой бесценный клад наследия разных стилей архитектуры, а у меня нет даже клочка бумаги его зафиксировать… Эх, хоть бы память не подвела». Отдыхал и снова уходил на улицы Троицка, как на специальный урок по истории градостроительства.
Сразу за автовокзалом на улице имени Володарского, в бывшем Соборном переулке, рассматривал старинную церковь Александра Невского. Вспомнил, что она еще с конца XVII века вошла в арсенал приемов московского барокко.
Это было на редкость красивое сооружение: уж очень ладные пропорции, легкое, почти воздушное, с восьмигранным барабаном – верхней частью храма с куполом и крестом, с арочками по верху карниза и колокольней в открытом ярусе звона. Тут было сочетание контрастных форм, которые придавали храму динамизм и устремленность ввысь. Молодой архитектор даже был удивлен, что в такой красоте и таком богатом убранстве тогда хранили, кажется, кожевенное сырье. А рядом, в соседнем переулке имени 30-летия ВЛКСМ, бывшем Татарском, стоит старейшая мусульманская мечеть Зайнуллы Расулева. Первые семьи татарских купцов генерал-губернатором Неплюевым вывезены из Астрахани и Казани сюда, в Троицкий Нижний Форштадт, «дабы торг вели». Они-то и пустили здесь свои корни. Новая мечеть стала истинным архитектурным чудом, бесценным творением искуснейших устодов – мастеров древнего Востока. Она своим стрельчатым минаретом и шпилем с полумесяцем, казалось, упиралась в краешек неба. Здесь размещались в то время татарский клуб и театр. А рядышком прижился особой мысли зодчего медресе «Расулия» – место обучения мусульманских учителей, – который в свое время был центром пропаганды ислама. При мечети постоянно работала мектебе – начальная школа. Этот ансамбль когда-то был маяком для идущих с юга торговых караванов.
Главный караванный путь из Азии в Европу проходил как раз там, где оказалось возвышенное ровное место при большой столбовой дороге на слиянии довольно спокойных рек Уй и Увелки. Тут в 1743 году наместник Оренбургского края Иван Неплюев на левом берегу реки Уй основал всего лишь пограничную крепость, огражденную валом и рвом, с девятью по углам и на середине бастионами. А вот на правом берегу реки, в аккурат напротив крепости, выстроены меновой двор и пограничная таможня. Екатерина II повелела создать вокруг крепости уездный город. И тот из порубежной крепости превратился в город торговой славы, стал центром огромного уезда, застроенного по «прожектеровому плану».
Понятно, что Троицк сначала населяли отставные офицеры, солдаты и казаки. Уж потом сюда, в это самое солнечное степное Зауралье, народ разных национальностей повалил из разных мест. В «эпоху великих реформ» пришло послабление и для евреев. До этого им в уральских краях запрещено было пребывать «ни проездом, ни жительством». А тут из Полоцкой, Могилевской, Витебской и других Западных губерний вырвались на жительство врачи, формацевты, преподаватели, ремесленники – часовых и ювелирных дел мастера, портные, полиграфисты, закройщики, фотографы… Так в Троицке возникла еврейская община со своей синагогой в Колбинском переулке, впоследствии переименованном в переулок имени Селивановой.
Раздвигались границы города за счет новых заречных слободок – микрорайонов. «Души» уже считались тысячами. По дореволюционным переписям, тут еще жили валахи – предки румын и молдаван, персы, армяне, мордовцы, турки, поляки, черемисы, ногайцы, калмыки. На крошечном островке земли, следуя заветам Ивана Неплюева: «Не держать зла к иноверцам» и «Не преследовать «бусурман», – мирно уживались не только православные и мусульмане, но и католики, иудеи, протестанты, раскольники. Именно тогда Троицк и становится культурным центром Южного Урала: открываются церкви, мечети, синагоги, школы, училища, гимназии, библиотека, торговые лавки, заводы, мастерские. Улицы и переулки бурно застраиваются жилыми домами и целыми усадебными комплексами купцов. Разный народ приносил с собой свою национальную культуру и превращал город в жемчужину. Троицк когда-то считался воротами самого оживленного торгового караванного пути. Здесь об этом давным-давно забыли…

Эскизы памятников на обрывках газет

Как-то летом 1942-го года в госпитале мимо раненых прошла группа офицеров. Среди них Георгий Заборский заметил знакомое лицо и прошептал: «Витька! Ты ли это?» Виктор Волчек повернулся и от неожиданности побледнел: перед ним стояла какая-то улыбающаяся мумия вместо некогда атлетичного, мускулистого его товарища по Академии художеств, которого сейчас можно было узнать только по ясным мальчишеским глазам.
Виктор впервые встретился с Георгием еще в 1932-м году на спортивных площадках. Вместе играли за академию в волейбол и баскетбол. А Георгий ещё тогда на любых соревнованиях по скоростному бегу на коньках первенствовал.
И хотя они учились на разных курсах, но были не разлей вода. Даже влюбились в одну девушку из училища имени Щукина – Лену Зайцеву, но даже из-за неё ни разу не поссорились. В 1936-м Виктор едет работать в Ташкент, а через пару лет Георгий – в родную Беларусь.
Эта неожиданная встреча застала обоих врасплох. Они обнялись и долго молчали, пряча друг от друга влажные глаза. Потом прямо на подоконнике Георгий разложил свои эскизы-миниатюры на каких-то клочках оборванных бумаг и попросил достать ему хорошей белой бумаги, чтобы эти наброски монументов победителям, пантеонов и памятников героям-белорусам он мог воплотить в архитектурные проекты. Для Виктора такая уверенность друга в нашей Победе – когда еще далеко было до Сталинградской битвы, сражения на Курской дуге, снятия блокады Ленинграда, операции «Багратион», – стала просто шоковым потрясением и заставила убедиться: здоровья он не крепкого, а вот духом – силен. Мысли Заборского стремились к мирной созидательной жизни, и он уже тогда, в самом начале войны, в период тяжелых боев и позорных отступлений, как потом вспомнит Виктор Матвеевич:
«…вынашивал идею создания памятника Победы для своего родного Минска, улицы которого еще два года будут топтать немецкие сапоги».
Командировка в Челябинскую область Виктора Волчека заканчивалась. Ему удалось здесь собрать пополнение для своей части из молодых парней призывного возраста и бойцов, которые вылечились в эвакогоспиталях. Перед отправкой на фронт он принес Георгию Заборскому всего несколько листов ватмана и какие-то устаревшие бланки с чистой оборотной стороной. Тот поблагодарил, а потом как-то виновато обронил: «Мне сегодня приходится выбирать оружие, чтобы сражаться. У каждого в жизни, оказывается, свое оружие, у меня вот – карандаш и бумага». Друзья выпили, пожелав друг другу дожить до победы, и снова расстались.
Георгий давно уже порывался в горкоме партии просить для себя какую-либо посильную работу, а отъезд товарища на фронт ускорил это намерение: ему тоже не терпелось на передовую, конечно, с учетом его нынешних возможностей. Когда-то эта Центральная площадь называлась Михайловской: на ней стоял Михайловский собор. Сейчас он с любопытством рассматривал латанное-перелатанное здание образца 1873 года, от которого начиналась улица Климова.
Сначала оно принадлежало пожарному депо. Потом его перестроили и передали окружному суду, в котором несколько раз выступал уроженец Троицка адвокат Федор Плевако, а сейчас в его кабинетах оказались партийные функционеры города. Но внешний вид отдавал еще стариной в духе модерна.
Секретарь горкома партии товарищ Диев отговаривал недолго: ему в отдел пропаганды и агитации позарез нужен был художник, а этот покалеченный беспартийный фронтовик настойчиво сам предлагал свои услуги, да еще и на общественных началах. И через пару дней Георгий Заборский начинает оформлять местные «Окна ТАСС».
«Окна ТАСС» появились в Москве на третий день войны – агитационные плакаты с призывами к защите Родины. До сих пор помнятся плакаты «Родина – мать зовет!», «Слава сталинским соколам!», «Не болтай! Враг слушает! Болтун – находка для шпиона!», «Будь бдителен! Разоблачай врага под любой маской!» и др. Это был специальный вид малотиражного плаката. Его создавали не печатью, а вручную: клеевые краски наносились на бумагу при помощи трафаретов. Часто художникам не хватало масляного растворителя, они работали и со скипидаром, и с ацетоном. Случались и отравления, но, как говорится, с передовой не уходили без боя. Утром появлялось сообщение ТАСС, художники делали наброски, резчик по линолеуму – трафарет, и через тридцать минут десятки агиток были готовы. Их создавали лучшие художники и литераторы страны, которые находились в редакции-мастерской почти круглые сутки. В таких плакатах была большая красочная свобода и мгновенная реакция на событие. А сатира, юмор, едкая ирония создавали такой карикатурный образ врага, который вызывал не только ненависть к завоевателям, но и смех. Вот плакат с надписью: «Человеколюбивый Гитлер», а тот сидит на трупах и грызет человеческую кость. Вот главный идеолог и пропагандист Третьего рейха с открытым ртом рядом с ослом и надпись:
«Ослы на Геббельса похожи, они орут одно и то же». Вот два рисунка крестьянина в окружении немецких солдат. Под одним надпись: «Днем фашист сказал крестьянам: «Шапку с головы долой!», а под вторым – «Ночью отдал партизанам каску вместе с головой». Потом «Окна ТАСС» переводили на пленку. Из них делали диафильмы, которые демонстрировали и на фронтах, и в тылу. Бывало, такие плакаты появлялись на стенах комендатур гестапо. Немцы обещали после взятия Москвы всех работающих в «Окнах» повесить на фонарных столбах.
Георгий Заборский знал творчество многих художников-плакатистов, картинами которых восхищался еще в академии. Но ему предстояло разрабатывать свою региональную тематику для плакатов. Да, у него были хлесткие, остроумные политические эпиграммы, репортажи о боевых подвигах земляков, напоминания о героическом прошлом страны, но он в своих работах больше призывал горожан выслеживать диверсантов и провокаторов, женщин – заменить мужчин и браться за штурвал комбайнов, за рычаги тракторов, перевыполнять нормы на заводских станках, а молодежь города – идти добровольцами на фронт, чтобы грудью защищать свою Родину. Его плакаты мгновенно реагировали на сообщения Совинформбюро и имели высокую художественную ценность.
В то время большинство людей жили в тревоге о своих родных – то треугольник с фронта запаздывал, то приходило сообщение о без вести пропавшем, а то и похоронка. И художник Георгий Заборский вечерами после работы начинает на радость людям по фотографиям создавать портреты их близких. В те дни был создан и карандашный портрет жены, Елены Васильевны Заборской. Этот рисунок сделан в лучших традициях русской классической графики и явился выдающимся произведением изобразительного искусства. Он потом не раз экспонировался на многих художественных выставках.

Возвращение к родным пенатам

В 1943-м году троицкие друзья и сослуживцы Заборских поздравляли их с пополнением семьи. Свою доченьку они назвали в честь бабушки – Еленой.
Крошечная Леночка мигом встряхнула и изменила их привычный уклад жизни: всё завертелось вокруг этого долгожданного маленького существа, которое, естественно, нуждалось в постоянном внимании. Да и молодые родители стали чуточку другими. Приходилось, особенно новоявленному папе, откладывать свои прежние дела на потом и учиться кормить, укачивать, менять пеленки, купать.
Ведь маму в госпитале вечно ждали раненые бойцы. Появление Леночки оказалось своего рода проверкой семьи на прочность.
Георгий действительно уже реже выходил на улицы городка. Но вот за эскизы и наброски садился постоянно, как только Леночка засыпала или вела себя спокойно. Стопка эскизных проектов для Минска поднималась так же стремительно, как у хорошей хозяйки тесто на пироги. Тут были наброски здания филармонии, памятника Победы, эскиз Триумфальной арки в честь воинов-победителей при въезде в город, памятника земляку, Герою Советского Союза генералу Льву Доватору. Этот рисунок выглядел очень эффектно: на острие каменного постамента летящая лошадь, на ней всадник в бурке и с поднятой шашкой. Встречный ветер развевает гриву лошади, бурку всадника. Здесь же эскизные проекты пантеона воинам Красной армии, партизанам и подпольщикам, братской могилы партизанам, кургана на месте захоронения мирных жителей. Чуть позже появится и конкурсный проект Кургана Славы.
Георгий Владимирович усиленно работал, чтобы быть готовым к выставкам, которые даже в те трудные для страны годы периодически проводил в Москве Союз белорусских архитекторов. Правда, тогда он назывался «Союз советских архитекторов Белоруссии». А нашли они друг друга через Заира Азгура. В июле 1942-го года Заборскому попал в руки старый номер газеты «Советская Белоруссия», и там оказалось упоминание о белорусских художниках. Он тут же написал письмо Заиру Исааковичу. Тот передал его Александру Воинову, председателю Союза, который уже тогда по поручению ЦК КП(б)Б разыскивал разбросанных войной по всему Советскому Союзу белорусских градостроителей.
Александр Петрович тут же попросил Заборского оформиться в члены Союза. А для этого надо было заполнить прилагаемую анкету и вместе с заявлением и фото отослать в Москву. И, конечно, проинформировал, что организуется «товарищеское соревнование на составление эскиза идеи проекта памятника героям Отечественной войны и закрытый конкурс на составление проекта памятника народному поэту Белоруссии Янке Купале». Георгий Владимирович с благодарностью принял предложение участвовать в работе Союза. Уже в сентябре он напишет А.П. Воинову и своим друзьям скульпторам З.И. Азгуру и А.В. Грубе, который тогда возглавлял Союз белорусских художников: «И я вновь в строю. Но мое оружие уже не штык и граната, а карандаш и кисть». И добавит, что у него «появилось и выносилось нутром много идей…», только вот «нет ни бумаги, ни досок и т.п. самых необходимых вещей».
Действительно, для молодой семьи Заборских в Троицке ситуация частенько складывалась довольно сложная, жить приходилось только на зарплату Елены Васильевны да совсем крохотную пенсию инвалида войны второй группы (без трудоустройства) Георгия Владимировича. Немного выручал огородик, которым глава семьи, до мозга костей горожанин, занимался увлеченно и, так же как и в профессии, творчески, с выдумкой. Его «двухуровневое» хранилище для картофеля удивило даже потомственных огородников. Чтобы уберечь клубни от мороза и даже от всякого жулья, он их закопал в яму и сверху сделал холмик. Как-то приходит, а бурт кем-то уже вскрыт. Соседи стали хозяину выражать сочувствие, а тот принес лопату, снял слой земли, и все увидели, что под ним находится еще одна ниша, полная здоровых клубней.
Но вот ситуация для творческой работы часто бывала просто тупиковой, а иногда доводила Заборского до крайнего отчаяния. Вот как это он в конце декабря 1942-го года объяснял в письме Александру Петровичу Воинову: «Проект, который я делаю (памятник-музей Отечественной войны), 1-го декабря я не выслал, так как он еще не готов. Причин для этого было очень много… У меня полное отсутствие дров и перспективы на их приобретение. Поэтому в моей проходной комнате вечный жуткий холод, не позволяющий снимать с плеч шинель, отсутствует свет. Две недели назад я вынужден был сам поехать в г. Челябинск и буквально вырвать пару листов бумаги… хотя бы для эскизной работы… Ценой больших усилий мне удалось добыть пол-листа фанеры и пару досок из забора для изготовления подрамников. Вот все, чем я располагаю для работы…». Кроме того, у него, да и в библиотеках города, нет какой-либо литературы по архитектуре. А главное, не с кем поговорить, посоветоваться, поспорить.
В середине следующего года Заборский отказался принять участие в составлении эскиза обложки для архитектурного альбома. Причину он сообщил в Союз письмом: «…вот скоро полтора месяца, как я проживаю в больнице. Это мой второй дом…».
Но несмотря на все сложности, Георгий Владимирович Заборский в Троицке работал довольно напряженно. Он даже принял участие в выставке, приуроченной к 25-летию образования Белорусской ССР. Причем выставка эта проходила в начале 1944-го года не где-нибудь там на окраине Москвы, а в знаменитой на весь мир Третьяковской галерее.
Он представил на ней почти тридцать экспонатов – архитектурных проектов, акварельных картин и рисунков, которые сам же и привез в Третьяковку по личной просьбе Воинова. Его работы, можно сказать, еще совсем молодого архитектора, экспонировались вместе с творениями маститых зодчих – Лангбарда, Вараксина, Трахтенберга, Кудрявицкого, Ханина, Батоевой… Все они тоже создавали свои произведения в дни Великой Отечественной войны.
После освобождения Минска туда вернулся и Союз архитекторов Белоруссии и тут же начал собирать градостроителей для восстановления разрушенных войной белорусских городов и поселков. Еще летом 1944 года поступило предложение от правительства республики скорее вернуться в столицу и Заборскому. Вызывался он для работы в Белгоспроекте. Но Георгию Владимировичу надо было дождаться полной победы над врагом. Только после этого следовало увольнение с военной службы Елены Владимировны – военного врача. И только в июле 1945-го года семья Заборских приехала в совершенно неузнаваемое место, которое еще несколько лет тому назад называлось Минском. Возвращение оказалось с привкусом горечи – его родного города, разрушенного ураганом войны, уже было не вернуть никогда.

Нет назад пути после первого шага

Сразу же по возвращении в Минск Заборского назначают руководителем архитектурно-конструкторской мастерской института «Белгоспроект», ведущей в Республике на то время проектной организации. Первый секретарь ЦК КП(б)Б Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко неожиданно предлагает ему придумать, как вывести людей из землянок в районе, где на базе построенного немцами во время оккупации авторемонтного завода компании «Даймлер-Бенц» уже возведены цеха будущего первенца белорусского автомобильного гиганта.
И молодой архитектор буквально через сутки предложил решение – построить временные быстровозводимые и совсем не дорогие жилые бараки легкого типа.
Роскоши и особого комфорта не будет, уединиться от общества не получится, но вот крыша над головой будет надежной и довольно скоро. Длинное здание с одним входом и коридором, по обе стороны которого двери в комнаты площадью не больше пятнадцати квадратных метров для одной семьи, общая кухня с керогазами и раковинами с холодной водой для умывания и мытья посуды – небогато, но жить-то ведь можно, не землянка же. Такие, как говорили итальянцы, хижины начали возводить на скорую руку еще несколько веков тому назад и для военных, и для госпиталей, и для персонала железнодорожных станций и разъездов, и для общежитий промышленных рабочих, и для рабочих эвакуированных работников предприятий во время войны. Кстати, некоторые бараки того невероятно тяжелого послевоенного периода, хотя уже и перепланированные, перестроенные еще там сохранились и сегодня.
Но вот самые первые серьезные работы архитектора Заборского остались в Полоцке. В этом древнейшем городе времен Киевской Руси, который по праву считается колыбелью белорусской государственности и культуры, в результате бомбардировок и пожаров полностью уничтожена центральная часть и более девяноста процентов жилого фонда. Георгию Владимировичу поручили сделать генеральный план городской застройки. И он засел изучать не только историю города, но и обследованные Академией архитектуры СССР уникальные полоцкие памятники зодчества – Софийский собор XI века, Спасо-Ефросиньевскую церковь XII века, домик Петра I. Он делает многочисленные зарисовки, едет в Москву консультироваться к самому академику Алексею Викторовичу Щусеву, авторитетному профессору Леониду Михайловичу Полякову, другим известным советским мэтрам градостроительства, советуется со своими соавторами Л.П. Мацкевичем и А.У. Хегаем.
Творческий отчет руководителя архитектурной мастерской Белгоспроекта Заборского на заседании правления Союза советских архитекторов Белоруссии обсуждался архитектурной элитой столицы, а это больше тридцати человек, с особым пристрастием: тут и интересы исторического города, и первые шаги совсем еще молодого исполнителя. Георгий Владимирович по возрождению Полоцка предложил обсудить несколько работ группы – генеральный план города, детальный проект планировки его центра, перспективу городских площадей, рисунки древнейших памятников архитектуры. Как записано в протоколе, «выступающие товарищи одобрили творческую деятельность Заборского». Потом генеральный план также одобрили и в городском и областном исполкомах. Причем там отметили «отличное плановое и архитектурное решение фасадов». Только после этого его направили на утверждение в Совет Министров.
И, думается, генеральный план послевоенного возрождения старейшего славянского города получился удачным. Сохранился его исторический облик с Софийским и Николаевским соборами, со Стрелецким валом времен Ивана Грозного и древнейшей парковой зоной. Новый город разбит на кварталы, предусмотрены современные здания, широкие улицы и площади, на одной из которых запланирован памятник Франциску Скорине. Архитекторы задумали не просто возродить разрушенный фашистами Полоцк, но и придать ему совсем иной, отличительный от прежнего архитектурный облик. По замыслу авторов, общественный центр должен был развиваться только по устоявшимся историческим традициям градостроительства и только вдоль берега Западной Двины. По поводу городского функционального зонирования спорили долго и приняли не совсем популярное по тем временам, даже рискованное для авторского коллектива решение. Они вынесли из центра все промышленные объекты и комплексы на городские окраины. И когда проект в Москве проходил экспертизу, академик Щусев просто восторгался таким смелым и дальновидным решением авторов.
А вот в зале заседаний Совета Министров БССР, где рассматривался генеральный план Полоцка, кому-то из руководителей показалось, что как раз в центре города не хватает именно этих самых труб заводов и фабрик, чтобы можно было «чувствовать дымок родного производства». И Лаврентий Цанава тут же обронил как бы в шутку зловещую реплику, что, мол, «архитектору надо бы об этом хорошо подумать». Георгий Владимирович знал, к чему могут привести такие «шуточки» близкого друга Лаврентия Берии и министра Государственной безопасности БССР. Еще в 1937-м году его старший брат Владимир был репрессирован только за то, что не выдал вовремя зарплату, и через пять лет в тюрьме умер от тяжелой болезни. Но сейчас за Заборского заступились его коллеги.
В своих выступлениях они обосновывали доселе еще никогда не применявшиеся на практике авторские творческие находки молодого архитектора-художника.
К тому же этот проект высоко оценил Алексей Викторович Щусев, авторитет которого был просто непререкаемым. Руки Цанавы до такого человека не могли дотянуться уже только потому, что он был автором мавзолея В.И. Ленина.
В общем, генеральный план Полоцка был принят, и газета «Советская Белоруссия» 17 января 1948 года поместила портреты всех авторов проекта и сообщила, что город будет застроен в основном многоэтажными домами.
Для Георгия Владимировича Полоцк стал подарком судьбы, а плоды труда талантливого архитектора Заборского – подарком древнему Полоцку. Ему Георгий Владимирович посвятил четыре года. Это был его первый шаг к будущей успешной карьере. Не зря же говорят, что после первого шага уже нет пути назад. на войне у каждого свое оружие…

Опубликовано в Новая Немига литературная №4, 2022