Владимир Бекмеметьев. ЪБ

Маше

Объятие-Откровение
[Пролог]

Объятие огненными ходульными руками,
над ним радужно-веерно фантов.

В рамках сладких увечий:
маньеристический портет, присажены и пристыжены горящие снопы,
соломенных кобылиц, руки — то ноги; голова — бердянка с высыпью пулей;
в животе — механическая мякина — баррель орган сайфер-пиликаньем.

Правой Объятие наступило на море, левой — на землю.
Без локализованной сыть-головы, выше руки от вод
и земли, шлёпает и — Стоп-Арка
вязнет, стынет и Арка для —
триумфаторов прогрессивки,
подъёмщиков хабара красивого,
лордов уникального исподтиха,
чьё лихо кичится

на плеснево́й фате/
в девятках капюшонов

Объятие замещая, их Вирджина шершавой гривой касается.
Верно: военно-полевая дева пропускает через себя сотни отпрысков,
но никогда не знала мужского прикосновения, опреснения
бормочущего водворения.

Дети, они оппоненты, сфабриковали связь пуповинную её нити —
лавинное-видное в лабиринте.

Выбрались, и Дева-забота попирает дерево, приламывает ветвь,
прихрамывает в поддержку гибридных детей.

Раздаются некие птицы в медовой глазури
на Празднике Священного Хорошо — они как
отнятые жесты экзальтированных глухонемых,
как требовательно обломанная ветвь берёзы
пастушкой (кадыковой) механических плев.

Но дети, ожесточённые, лежат на пажити, джемовые ожерелья,
на привнесённых платформах жжённых тостов. Cвет штырит,
Терминатор T-2022, продвинутый Световой Человек (?).

Объятия  Рождение

Вещунья высасывает воздух и перемещает вас в конуру,
лицами в каски-миски, молитвохлёбом в хлев щенячий,
где осел как кобель, а овен — сука.

Старик Иосиф открывает дверь и оценивает: волхвы треплют Объятие,
появившееся между родительским и детёнышным,
а мать-инфанта помещает Объятие в покрывало своей головы.

Иосиф — иллюзионист — в округе он арендует семь хлевов,
но Объятие вышло лишь в одном восьмом, даже он тайне удивлен.

Иосиф — ловушек царь, поэтому, когда Объятие подросло,
схоронилось за камушком на сердце.

Прекрасная рёберная сеть, ласковый пот-кисель —
Объятие прельстилось этими сокровищами
и начало шебуршать в разных домах,
коучеров-империалистов.

У нас тогда только выросли руки, рука в руку — мы падали — лбы.
Распашонку смирили в кулак.

Любовь кулаками высевается, а выходит Растопырка Лекарственная.
К сожалению, в это время одна из гибридных собак может кричать, может издохнуть.

Что ж и Объятию пора выходить, но пока ещё в школу.

Искушения  Объятия

Объятие замуравлено и падает в долгие коридоры растущих,
но также окрепших — обыденного рассудка — труженики ходят,
с отравленными свечами на холках, лишь один праздный крутит
нимб-хулахуп, лишь другой — многолапая жучка — Объятие отчуждает —
копиист тростевого роста, испускает кружевные-гнилые Лаи — Шарманка

на за́говор за́говор загово́р за «вар-вар»

твоей розовой орхидейки

бабушкиной хандры в супах

чёрной петельки громошейки

белой метельки

это загово́р

я пла́чу из розового — это задевает,
дева, девчура

нос пухнет

Библия от Евы пухнет — это А, не будет адом абез абь юз домный
длинный путь из варяг во вре́тища из домны в инцесты-кинжалы,
проникающие в жа́ры с плавкой love дитя Лая

привороты к чёрной муке
в котомку с ломкой зубов
липкий болтун поцелуя — скрэмбл
скрепя в себе яппи клюем до истомы друг друга
а потом сливаем мёд проникновения в соты летим

это за́говор

врозь — ёрзать

Это выговор дощатой котомке X автоматизированными стенаниями
крейзового дитя Лая.

Это жучок-паучок на дохлом органе играет
пешими лапками на крейсерской высоте трав.

(А)стожный Эдем.

Тёмная  ночь  Объятия

Луна блазнит заразным обмылком, и поэтому неуют —
словно ковырнул штору.

Ходьба новоночальной окалиной, бенгальские огни в люверсах;
мы — пылающие когтеходцы с тигриным шабуршанием нищих на паперти,
как на окурочных плотиках светляки.

Дьявол-велосипедист вспарывает ночь, чтобы мы ужаснулись
ифиопской личине ходкого камня-парня, бисьей босо́те,
но мы просто намеренно зажмуриваем свет,
чтобы щупать чуть кости.

Со вспоможением града яблок, ясно, что здесь четыре руки,
парадная тела не боится щекотки, а хибарка дрожит,
будто внутри в салки скачет повешенный —
быстро сваривается каркас бистро,
накидывается няшный плед.

(Первое поколение вертикали их общественность утверждает,
зашиты от ветра в
чеканные шали
— таргеты — вонзится несусветным столпом.

Объятие репрессирует столбняк. Падает щеколда:

вход в закадычное время

парированный донат особого назначения;
фас, наполняющий хаосом озада че́ния;
шпагат для подземных гнезд изучения

малой зоны дуэлянтов контаминации

более я не могу

мужской идиомой,
но сопричтены в [спринт] твои губы могу я уже? —

теряющие подкидыша [паки и паки дышу] [how more hore mow] и пьют из коленной чаши
рты явно многие [моногамные, или] рты у одной, тронь, в мятном хлад-паре

я не могу!

точность шеи строение аммонитовый corpus гибкость
гамбитного происка отказано прямостоящим ей

можешь

пятнистой метраж спины слизнями.)

Жонглёр — всегда разведчик в цирке
приклеенных, прижатых, ты-ж-моё-я.

Мы так долго отнекивались, что забыли
даль, дабро, дату постройки нашего дома,
осталась только датура апертура.

Объятие 1 пожаловалось Объятию 2:

— О-хо-хо, у меня опухоль,
«узри грязь тела, которая тебя привлекает»,
возьми смелость слёзистую и ощупай мою грудь.

— Но… нет, Объятие существует:
без смазки-подпитки,
без патоки гнойной,
без гонорара гонореи,
без низовых язв,
в конце концов, без сосцов,
похожих на дряблые кольца лука.

— Ни звука!
Слушай: танцуют вши-путти,
кровью укоренённые в наших волосах.

Утро  Объятия

Объятие 2 открылось Объятию 1:

— Наступает утро. Жара-коновод: пыль-табуны — инвазия в городе.
Взять «осанну» из крекеров-cтен, из пепельниц-окон выпотрошить;

дышать «спиртом» в парке, когда сонм ангелов предается игрищам,
перенимая эстафету у пожегного в судьбе пуха, в бирюзовом небе.

Ангел-Блюститель сталкивается со мной лишь в присутственных местах,
протягивает ячеистую ладонь с клюзами, с кольцами кандалов:
лишь ему нужен расцветок фейерверк, куриозы — кризисно. Жарко!

— Достань из инвентаря Брикетированный Холод и Гранулированную Разлуку,
двигаясь прелипкой долгоговоркой сытого падальщика:
«слепня слизнуло в зазимовать — взаимность, пелена, снуло».

Его — в холодное брюхо века-глетчера.
И тем, и сем временем Царь Вершин,
Реваншист-вело сам пуляет снежками-шершнями.
Снова и снова происходит грануляция отродий
и подобия швыряния сыновния.

Наступает утро, триумфаторы-поливальщики обмывают Объятия,
лёд растаял, да и гнус оравен да хороводен в слюне Хама.
Обнажающей.

[Интерлюдия: Хам.]

Распустив слюни в женственность, дубль потопна,
икотой, растягивая ялик со спящим контрабандистом —
чьи ятра не раздавлены, не разбиты, не оторваны, не вырезаны,
но и не сокрыты, чтобы дистанция взгляда придавала зрителю роль жонглёра,
Хам протестует против Объятия.

Только тебя арестуют.

Будут мять
жать топить
кости тать на сносях

Ты признаешься: наш плед будет тебе епитрахилью.

Только не переживай: режим — не жених белозубый мне, улыбок.

Вспомни, я сама, как дом без фундамента.
всё это роскошь, осталась палатка: забрать стрекоча в ампирном забрале.

Это осталось чуть щупать воды — в склянице, что носила при темени, как палец,
присовокупив к царственному венку — пот притворный отирать,
смешанный с кровью, инферно, чумой и уриной.

Придется переночевать здесь, пока они не пронюхали хатку.

Да, нет фундамента.
Зато есть смех на качелях/ кач на смехах стародевических.

Наступает утро — важно, но «кротко как голубь»,
Чтобы всечь тебе по лбу — из кулака кадить, расталкивая щелбаны запахов:

чернил ильный,
водорослевый,
солёный от прикуса,
тошнотный от чужой пригари,
почему-то устричный — горний.

Нет разъединённости.

В расстрелянном верностью песке победа = ничья.

Воскресение  Объятия

За ночь металлический панцирь замкнулся. Какие-то пришлые
усыпляющий инструктаж получили, усыновив, усестрив, умертвив
семью, прежде егеря́, в балаклавах и снудах (чтобы не было видно:
валики вожделения и волнения губ, растопыренные носы).

Что если они смотрят сны, наши,
расталкивают воспоминания на топчанах, на началах,
ежистыми колокольчиками, напильниками-волчатами?

Вскрывают забрало.

Моё сердце сопит в кулаке
и псица твоя клацает —
в воздух-госдеп.

Вскрыли забрало и там только ногти обгрызенные,
ресницы выщипанные, бинты макабр танцующие,
чешу́и-ошибки, затылки-сомнения,
темпоральные петли и уздечки,
монеты, чтобы по аверсам определять важных сего,
мертвые насекомые, много мертвых насекомых.

Ищут Объятие. Говорят Егеря́:

«Встаньте дети, одиноки и теребень,
рептильные недотроги
в солнечной берлоге будете,
объедающиеся птичьим бременем
— петь, мы защитим вас от вепря.

Вровень со взрослыми, но выплевывая
рамсы птицы. Отроки и отроковицы,
рабствующие до сих игрой в половицы».

Само «петь» опетеливает или опетляет горло,
апеллируя к конструктиву силка, и курирует
мортальный всхлип; пирует плевками —
рот хамовитой хвальбы,
в роли мать-города,
матрополии.

«Мы малый народ этой комнаты» встречает фразу
«Вровень со взрослыми»

Тишина. Объятие?

Пожертвовать устойчивыми структурами пира,
к тому же безусловно простить

(вопить).

Праздник  Объятия

Послание в водостланном гробу, склизкие глоссы водяных червей —
глянцы «живых волос» — распрямляются в копья, хотя много талой воды —
шуточки «вечного льда» — взмок последний колтак — вздохи на льды,
но снастился клыками-копьями, в нужде рыбок ловить,
костяных водомерок сувоя сотник словить,
просовывая живое копьё в Евину плоть
— кость да не сокрушится.
И губастый тонет (топить и тонуть): водохлюп?
Совсем нет — вынужден в рот на замке, реторта на пробке —
мальчик в бочке, в брюхе вопит ледоруб, на баррель барабане просит
Лонгина выбросить пику — убить, мальчик сможет играть-смеяться и «грабь» прекратить,
а святой сеяться зубами на Колхиде, колкими лобызаниями центуриона ремонтировать
ехиднин порядок.

«Это такой порядок, — говорит транслятор,
наблюдающий за мучениями обледь-люда. —
Такое вот дельно».

Катаклизм? Или добывание прищура в воззрениях бури,
историческими мальчишками?

«Я просто перевожу карты с крытки в руинированных манекенов.

Кто их Обнимет, почеловечит? Почешет за лёгким? Пошелушит лучиком?
Пригласит в кооп ретивый?»

Ребенок перебивает: «А теперь все танцуют!»
Левиафан проглатывает бочку — наводняется,
транслятор со свертком объятия рапортует:
«Ваши страдания отменяются».

Но, пожалуйста, подождите

«подождать».

Опубликовано в Вещь №1, 2022

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Бекмеметьев Владимир

Родился в 1991 году в Перми. Окончил философско-социологический факультет Пермского государственного национального исследовательского университета. Принимал участие в поэтических фестивалях «Биармия» (Пермь, 2013), «Белый воробей» (Каменск-Уральский, 2016). Публиковался в журналах «Вещь», «Русский Гулливер», Stenograme, «Полутона». Стихи вошли в лонг-лист «Премии Русского Гулливера» (2014) и премии им. Евгения Туренко (2016). Автор книги «Недужный падеж» (Пермь, 2017). Живёт в Перми.

Регистрация
Сбросить пароль