ПОСЛЕДНЕЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Не было дня, чтобы землетрясение
не рушило всё, что мы начинали.
Ты уверял, что это временно
и безобидней бури в стакане.
Я не протестовала.
В ту пору мы жили в глупом городе,
как нам казалось с высоты молодости,
ещё только входившей в силу,
и, конечно, мечтали перебраться
поближе к морю или на худой конец —
в Аргентину.
Ты любил повторять в краткие перемирия,
что владеешь единственным
живописным местом нашего края
и любуешься им каждый раз,
когда я раздеваюсь.
Я верила в силу возраста
или по каким-то другим причинам,
хотя знала, что люблю не тебя, а Бодлера,
но тебя всё равно называла милым.
Однажды в нашем дворе я увидела,
как смерть, поджав ноги, спит на качелях.
Я хотела её разбудить, но испугалась
и прошла мимо.
Ты не мог понять, почему
я вдруг стала думать о детях,
и чего ради нам их заводить.
Это было последнее землетрясение,
которое мы не смогли пережить.
РОДИМЫЕ ПЯТНА
Я сплавлялась по быстроходной реке,
уходящей истоком в моё неразумное детство.
Я сплавлялась… А там на мели, за калиткой,
крыжовник с малиной женился.
За калиткой умытый набело дом
сторожит крапива и «злая собака»,
что виляет хвостом встречным всем
и без спроса подаёт лапу.
Помню, с сестрою училась считать
я родимые пятна на теле.
У меня оказалось больше на пять,
и это её задело…
Вижу, лебеди простыней рвутся вон
из нашего сада. Ветер крепчает.
Ветер сильней. Ветер уносит всё,
что развесила мама.
Вижу, я и сестра — бегом по капустным грядкам,
и «злая собака» плетётся по следу,
чтобы потом — напоследок — подать свою
старую лапу.
Я, конечно, помню отъезд, плач фарфора.
Вернее, слёзы свои по домашнему чаю.
Крест незатейливый на груди
и протяжное мамино: «Благословляю».
Всё уходит дождём. Забывается дом.
Забывается крест и «злая собака».
Но остались из детства на теле моём
родимые пятна.
*
То ли слово прекрасное заспалось,
то ли я не добралась до твоего берега.
На двоих — каравай запоздалого солнца.
Вижу ли я его таким же, как ты
из своей далёкой Вселенной?
Сентябрь, похожий на таксу
рыжестью поцелуев
и закатной медью волос, всё бредёт бочком.
В мёде сумерек, в шёпоте нежных касаний
легче ловить непонятную речь твоего сердца —
чужую и близкую, близкую и далёкую.
Только не молчи — до ночи целая жизнь…
ДЫШАТЬ АКВАРЕЛЬЮ
Научиться дышать акварелью
небесного цвета
заново,
когда нашпигован шрапнелью.
Осколки лета
алого
приковали тебя к постели.
Военный госпиталь.
Розы
на бинтах зардели.
Путь к Господу…
Стрекозы
летят из детского альбома.
Тебе — семь.
Бессмертие — аксиома.
*
Ходишь в куртке покойницы —
ничего, что она выцветшая.
Любая вещь — к лицу школьнице,
а от бабушки и вовсе — награда Высшая!
Мечтаешь быть художницей,
рисуешь мелками по мостовым,
а отец твой завтра с новой любовницей
опять уезжает в Крым.
*
Это счастье одиночества вдвоём —
несносная штука.
Ты в потёмках с кем-то
шагаешь за руку,
убеждая себя с остервенением,
что это и есть та вечная
и нетленная…
Ночь склоняет к ошибкам —
и это понятно.
Одной в ночи жить неприятно,
а тут он обнимает за плечи,
называет по имени
и шепчет так нежно:
«Любимая…»
Разговор переходит в горизонтальную плоскость.
Нейтралитет уже сохранять непросто.
От поцелуев кружится голова, не иначе,
и сердце прыгает легко, словно детский мячик.
А у тебя есть немного рома в заначке,
мой самый любимый и смуглый мальчик.
Но тут… будто головой об стену —
ширинку на джинсах заело —
сидят, как влитые, на заднице.
А мы в четыре руки что-то сделать пытаемся —
лезем пальцами, зубами и плоскогубцами.
Отвратительное зрелище. Дожди на улице…
*
В моей голове смеркается раньше, чем на улице,
и все былые раны вновь расползаются.
В нашем театре военных действий
я упала со стула первой и просила пощады.
Теперь самое время поиграть в лазаретик:
покопаться пинцетиком в сердце,
грудь мою заштопать крестиком.
А ты просто подбил меня, как подушку,
и ушёл спать к другой мягкотелой женщине.
*
Читать поэтов пятидесятого года выпуска,
когда на руках из онкодиспансера выписка,
и гадать на чайном пакетике
(ведь кофе давно не пьёшь),
кого из хранителей старой эстетики сегодня переживёшь.
Видишь, как, проходя мимо твоего дома,
знакомые крестятся, недобрым чутьем ведомы.
Остается только слёзы вытереть шторой.
Ты уже забыл номер скорой,
отглажен пиджак и висит в прихожей.
И точно знает каждый прохожий,
что соседка принесёт на проводы самогонки.
Говорят, что будет даже свиная тушёнка
и бочка огурцов.
Опубликовано в После 12 №1-2, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!