* * *
Не о легкой смерти, не о ней –
Полной смысла… Смерть ведь и такою
Может быть… Казни меня сильней…
Уходя со смертною тоскою,
Оставляя все свои дела –
Малые… большие… никакие…
Хочется поверить, что была
Цель ее… Что были и такие
Легкие судьбы моей шаги,
Ведшие за край всего земного.
От того, что видишь, не беги:
Как от камня, по воде круги…
Ты взыскуешь смысла? Нет иного.
* * *
Помню: снимали дачу у братских могил.
Ночью бегал туда – такая проверка.
Как я надеялся: хоть кто бы остановил.
Даже не скрипнула в комнате ветхая дверка.
Зябко. От холода или страха знобит.
Все собрались и подначивают: беги же!..
Доску откинул, которой проход был забит.
Явственно так у могилок покойников вижу.
Медлишь, пока не хихикнет подружка вдруг…
Тут и припустишь. Кто пожелал бы удачи?
Воздух свистит, забываешь ты и про испуг,
И про друзей, оставшихся позади… у дачи.
Бега минут на семь… или даже на пять.
Воздух сгустился. И вот, наконец, на месте.
Метку поставил, назад побежал. И опять
Воздух локтями месишь… точно ты в липком тесте.
Перед забором сам себе шепчешь: Постой!..
Доску на место приладишь так бесшабашно.
Ты забываешь ужас… легкий, внутри пустой.
Бросишь небрежно: Трусы… Это совсем не страшно.
Но про мгновение там… у могил… в ночи…
Среди оград, холмов, надписей полустертых
Память останется. Тогда ты и заучил
Намертво… навсегда: не стоит бояться мертвых.
* * *
Я… как бы это точнее сказать… не ропщу.
Что, если правде в глаза посмотреть, этот ропот?
Будь я Давид, вспыхнув, схватился бы за пращу,
Но – что я отнюдь не Давид, мне подскажет опыт.
Это так очевидно каждому, кто не слеп:
Сам я убогий, и ропот бы вышел убогий.
Телом ослаб, да и духом, увы, не окреп,
И не окрепну уже ни в борьбе, ни в дороге.
Скорее, Самсон, но остриженный навсегда,
Наголо, налысо… типа Самсона в отставке.
Все мною в вечность заброшенные невода
Принесли всякий хлам, вроде вялой морской травки.
Говоря попросту, смирился со всем, что есть,
С тем, что лишь капелька в месиве этом кровавом.
Но не забывший, что есть еще право на месть,
И каждый волен распорядиться святым правом.
* * *
В шестидесятые не было дезодорантов,
Редки были частные автомобили,
У Конституции не было даже гарантов,
А мы благоухали и как-то жили.
Не было вовсе ни мобильных, ни персоналок,
Документ нельзя написать было в Word’е,
Отдельных квартир было меньше, чем коммуналок,
И в чужом дворе получали по морде.
В Ленинграде не было напрочь тогда прокладок,
Ни рекламы их… ни вообще рекламы.
Девчонки были красивы, и сахар был сладок,
У ровесников – живы папы и мамы.
Я комсомольцем был… до этого пионером,
Такими были все кругом поголовно.
Так вот и жили… таким вот и жили манером.
Счастье?.. Не знаю. Так ведь оно условно.
Трава зеленее, и солнце светило ярче.
Люди добрее, много умнее книжки…
Рыбка спросила бы: Что тебе надобно, старче?
Хочешь назад?.. – Ни за какие коврижки.
* * *
Грипп… или, как участковый доктор напишет, ОРВИ.
В самом начале. Как эти мгновения сладки.
Вирусы, без препятствий расплодившись в крови,
Носятся, как угорелые. Тебя трясет в лихорадке.
И под тремя одеялами не согреться никак.
Как состояние это назвать? – Лихоманка?
Надо же… Сладко тебе оно было, чудак.
В детстве болезнь называлась чудно и нелепо: испанка.
Что тебе чудится в жарком, точно парилка, бреду?
Свалка у выхода… школьная потная драка?
Весь разговор этот, знаешь, к чему я веду:
Кажется, детство вернулось? Оно не вернулось, однако.
Опубликовано в Крещатик №4, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!