Вадим Пугач. СТИХИ В АЛЬМАНАХЕ “ПАРОВОЗЪ” №9, 2019

* * *
Не богом, но хирургом Баллюзеком
Я излечён и жить определён.
Сорокалетним лысым человеком,
Казалось мне, он был уже с пелён.

С глубокими смешливыми глазами,
С какой-то синеватой сединой, —
И только так, как будто и с годами
Принять не может внешности иной.

За переборкой умирала дева, —
Бескровная, но губы как коралл, —
Итак, она лежала справа. Слева
Синюшный мальчик тоже умирал.

Я наотрез отказывался сгинуть,
Вцеплялся в жизнь, впивался, как пчела,
Пока она меня пыталась скинуть,
Смахнуть, стряхнуть, как крошки со стола.

Я не хотел ни смешиваться с дёрном,
Ни подпирать условный пьедестал
И, полежав под скальпелем проворным,
Пусть не бессмертным, но бессрочным стал.

И, уличенный в некрасивых шашнях
С единственной, кому не изменю,
Я предал всех. Я предал их, тогдашних.
Я всех их предал слову, как огню.

И если мы обуглены по краю,
То изнутри, из глубины листа,
Я говорю, горю и не сгораю
Неопалимей всякого куста.

* * *
В этой квартире часы не идут,
Будто поймав на движенье коротком
Липкие стрелки, которые тут
Бегают только по дамским колготкам.

Здесь никогда ничего не вернут,
Здесь бесполезны пророк и оракул.
Даже наткнувшись на пару минут —
Двух обаятельных маленьких дракул
Жди — не дождёшься. Души не трави,
Слушая их демонический гогот;
Дело не в том, что растут на крови,
Просто в часах отразиться не могут.

Думаешь, вот — не бегут, не летят,
Значит, и всё каменеет, немеет?
Просто по кругу они не хотят,
А по-другому никто не умеет.

Просто глаголов моих реквизит
Не составляет системы единой.
Может быть, век не идёт, а висит
Прямо на стрелках пустой паутиной.

Может, иные глаголы в ходу?
Или же, как неудачник и олух,
Я не найду их? А я их найду.
Мы ещё спляшем на этих глаголах.

* * *
Мой век оказался широким и длинным;
Примерка чревата надрывом, надломом,
И свет, постепенно сходящийся клином,
На юг пролетает над домом, над домом.

Не то чтобы страсть у него роковая
К какой-нибудь Африке там, Индостану,
Но руку тяну и краёв рукава я
Никак не достану, никак не достану.

Не знаю, за что я настолько не вырос,
Зачем не хватает лица на парсуну,
Но шею тяну, и не близится вырез,
В который никак головы не просуну.

Я света не вижу, экзамен экстерном
Сдаю, объясняя, что звёзды померкли.
Не я оказался таким безразмерным,
А век, получается, мне не по мерке.

Я мал ему, тьма обложила, как вата,
И в лампе ни ватта, и свет не воротишь.
Ну вот, говорил же, примерка чревата,
И я в балахоне, как чей-то зародыш.

Я время забуду — и это, и оно,
Свернусь, точно полоз, сгнию, точно колос;
Тогда и раздастся: «Да ладно, Иона,
Мне просто хотелось услышать твой голос».

ПОЧТЕННЫЙ СТАРИК НАКОНЕЦ ОБРЕТАЕТ ПОКОЙ

Так липу пчела облетает,
Так плющ водосток оплетает,
Так берег пловец обретает.

Так пчёлы, плющи и пловцы,
Исполнены смысла и влаги,
Достигшие цели,
Тоскуют, как шерсть без овцы,

Как персть в пересохшем овраге,
Как, верно, держащийся еле
Кумач на рейхстаге.

Почтенный старик наконец обретает покой,
Теперь старика наконец оплетает покой,
Душа старика из конца в конец облетает покой.

Старик перед смертью стихи написал,
Я вижу, как он это делал,
Я вижу, как он над столом нависал,
Жене замечания делал.

Я вижу, как он утомился и лёг,
Дыханием тяжек и хрипл.
И кто-то его не в футляр, а в кулёк,
Чтоб не было мусора, ссыпал.

И вот мы полюбим теперь старика
Державина и Пастернака,
И тень старика поглощает река
И что-то нам плещет из мрака.

Наверно, он там уже влагу словил,
А нас не заметил, не благословил,
Какое несчастье, однако.

ТОПОЛЯ ИНЖЕНЕРА ШПЕРХА

Далёк ли низ, велик ли верх,
А удивительное рядом.
Однажды был назначен Шперх
В утиль отправить бочки с ядом.

Всей технологии с нуля
Секрет не знаю и не выдам,
Но Шперх придумал тополя
Растить на бочках с цианидом.

Попробуй, дерево растли,
Растенье выгони из рая,
Схитри, чтоб тополя росли,
Отраву едкую вбирая

Потом нарежь их на круги,
Их — выморочных, их — бездомных,
И, напоённых ядом, жги
В пылающих, как магма, домнах.

А мы, рождённые сличать,
Повесничать и жить в столицах,
Анчара грозную печать
Читать на деревянных лицах

Мы, отменившие родство
(Важнее прочего — манера),
Мы не забудем ничего —
Ни тополей, ни инженера.

* * *
Движение чревато риском,
Трагедией, чертой у рта ли, —
И мы идём в туннеле, в римском,
Бог знает где, в каком квартале.

А там акустика такая,
Что воздух напрягло от гуда,
И, в страхе уши затыкая,
Моя жена бежит оттуда.

Какой там Рим, какой там форум, —
Фантазм, Испания с Китаем.
А как тебе туннель, в котором
Мы тридцать лет вдвоем плутаем?

И посвист в том туннеле, в нашем,
Чем этот, римский, не слабее,
Так что ж ты шествуешь с бесстрашьем
В дотла изученном сабвее?

Ты видишь сны мои, ты чуешь
Подземный зуд моих извилин
И сквозь акустику такую ж —
Венозный сок моих давилен.

И ничего, тебе не жутко,
Уютно с шумовым похмельем?
И светового промежутка
Не ожидаешь за туннелем?

Неужто мы отсюда выйдем?
Нет, лучше уж бежать обоим
На свет, который не увидим,
А, увидав, о чём завоем?

* * *
Амстердамские дети растут, как трава,
На весёлых газонах голубясь.
Размыкают щенячьи ресницы едва —
Им уже подвывает Канубис.

Амстердамские дети растут, как грибы.
Рассмотри же, как соком нальются
Неизбежные жертвы высокой судьбы —
Золотого дождя Бенилюкса.

Растаманские дети растут на дрожжах,
Эта солодость плавает хмелко,
Растекается мёдом на всех этажах
По гниющему дереву белка.

Рыхлокожий араб заряжает кальян,
Но и он не глядит Родионом.
Запевай свою песнь, европейский Баян,
Нарицаемый аккордеоном.

Может быть, навсегда наступил расслабон,
Рассосались беда и морока.
Индонезия, радуйся; смейся, Габон;
Отдохни от молитвы, Марокко.

Что ни сделаешь, всё попадает в струю,
Вырастают тюльпаны на гнили;
Амстердамские дети остались в раю,
Плод сорвали, а грех отменили.

Опубликовано в Паровозъ №9, 2019