Вадим Марушин. СПЕЦКОР “КОМСОМОЛКИ” И КЕРЖАКИ

Время было заполдень. В тени высокого правительственного здания, что и сейчас есть в Уфе на углу Советской и Пушкина, стоял человек среднего роста и плотного телосложения. На нем были джинсовая куртка свободного покроя и брюки из того же материала.
На ногах — добротные ботинки, а не туфли, как принято сейчас у большинства мужчин. На голове — кепка старого фасона. А в руках он держал портфель.
Создавалось впечатление — человек кого-то ждет. Это оказалось правдой: он ждал машину, которая должна была вот-вот подъехать к нему, чтобы отвезти его отсюда в аэропорт, но, видимо, задержалась.
Я же оказался рядом с ним — как говорится, в нужном месте и в нужное время. Что-то знакомое увидел я в его лице с ямочкой на подбородке и широкой улыбкой. Но где? Человек спокойно стоял и внимательно разглядывал площадь и людей, неспешно проходящих мимо. Я человек совершенно не любопытный, но порою бываю любознательным — сказывается во мне учитель, который, увидев по пути что-то интересное или занимательное, положит это в свою педагогическую «копилку» с тем, чтобы в нужный момент поделиться им с ребятами. Или, может быть, во мне сказался турист-профессионал, просто обязанный подмечать на своем пути все наиболее характерное, запоминающееся, чтобы затем использовать при описании маршрута. Все может быть. Но при виде стоящего неподалеку от меня человека что-то во мне «ёкнуло», и я вдруг с радостью вспомнил его: рядом со мной стоял человек, перед талантом которого я преклоняюсь — Василий Михайлович Песков. «Живьем» я видел известнейшего журналиста и путешественника, исколесившего чуть ли не полсвета. Человека, который создал и вел телевизионные передачи «В мире животных» и «Окно в природу». Это он своими репортажами знакомил нас со многими уголками нашей родины и людьми, до сих пор как отшельники живущими в таежной глухомани. Тот, который делает свою работу не только отточенным, метким и сочным языком журналиста и писателя, но и талантом журналиста-репортера-фотографа. Как бы доказательством этому и сейчас служил висевший у него на шее фотоаппарат Nicon.
Я человек не робкого десятка, но, зная его всемирную известность, вначале постеснялся к нему подойти.
Мысли вихрем крутанулись в моей голове но, надеясь, что всякий умный и воспитанный человек, к которому обратится незнакомый, наверняка выслушает его, я подошел к нему: «Добрый день, Василий Михайлович!» Он, видимо, не ожидавший обращения от проходящих мимо него людей, оторвал взгляд от площади и ответил: «Добрый день!» И протянул для рукопожатия мне свою руку. Ладонь его была широкая и крепкая. Я бы назвал ее рабочекрестьянской, по ней было видно, что хозяин ее привык не к канцелярской сидячей работе, а к физическому труду.
Это и не удивительно.
Он родился 14 марта 1930 года в селе Орлово Воронежской области.
Отец его был машинистом, мать — крестьянкой. С раннего детства был связан с природой, поэтому не мудрено, что и профессия, с которой была связана вся его жизнь, была посвящена ей. Впоследствии знание ее законов и проблем, связанных с ней, послужили выбору его профессии — писателя, журналиста, путешественника и ведущего любимых телевизионных программ. Но особую известность он приобрел, работая спецкором газеты «Комсомольская правда».
— Вы извините за то, что я отнимаю у вас время, — несколько смущаясь, обратился я к нему. — Я знаю, вы только что вернулись из Бурзянского района, где посетили нашу пещеру Шульган-Таш. Песков уже с интересом глянул на меня. — Дело в том, что я учитель, географ и турист, — вставая рядом с ним, продолжил я. — Я лично знал профессора Отто Николаевича Бадера. Будучи работником Баштура, даже непосредственно принимал участие в обеспечении продуктами и некоторым снаряжением его научно-исследовательскую экспедицию в далеком 1965 году. Вы же знаете, что Бадер первым из ученых-археологов определил точный возраст наскальных рисунков, оставленных там первобытными людьми. А через десять лет мы с моими учениками вновь встретились с ним в самой пещере во время съемки кинофильма «Жемчужина Урала».
Песков уже по-другому поглядел на меня. Мы с ним чуть отошли на край тротуара, по которому мимо нас шла гурьба студентов худграфа из расположенной неподалеку Академии художеств. Они несли в руках мольберты и весело разговаривали — видимо, направлялись в парк на пленэр.
Видя, что Песков нет-нет да поглядывает по сторонам, как будто ищет глазами кого-то на площади, я извинился за то, что, наверно, отвлекаю его своим разговором.
— Нет, что вы. Все это интересно. Действительно интересно. Просто я жду машину. И тут, повернувшись к нему и глядя в глаза, я заинтриговал его своим сообщением:
— Василий Михайлович, я бывал в тех местах на Западном Саяне, на перевале Самбыл, который вы упоминали в своем очерке «Таежный тупик».
Лицо Пескова преобразилось. Даже свою знаменитую кепку он невольно сдвинул вверх:
— Ну и как? Неужто побывали у Агафьи? На границе между Хакасией и Тувой есть знаменитый Самбыльский перевал и гора Самбыл в виде мужской головы. «Самбыл» и «Шамбала» чем-то созвучны… За перевалом Самбыл открывается сказочная панорама прекрасных гор со снежными вершинами. Может быть, Самбыл и есть врата, направляющие путников в Шамбалу, о которой говорил великий русский художник Н. М. Рерих.
— Нет. Мы тогда еще не знали, что их семья живет неподалеку от этого перевала, да и ваш рассказ об этой удивительной семье староверов еще не был опубликован в «Комсомолке». Никто тогда не знал об укладе их жизни.
Это потом ваши рассказы о судьбе этой удивительной семьи Лыковых приковали к себе внимание тысяч читателей всей страны. Спасибо вам за то, что открыли многим глаза на правду о людях, самовольно ушедшим от мирской суеты.
Песков похлопал меня по плечу:
«Это моя работа, мой долг, моя профессия. Сам-то во многих местах бывал?
Наверное, встречал и таких лесных затворников»? — улыбаясь и глядя на меня с присущим журналистам интересом, спросил он.
— Бывало, и встречал. Интересные люди. Накрепко держат традиции старой веры, которую порою нам не понять, хотя и мы, и они русские и православные. Встречался с ними на Алтае. А в устье реки Чулышман, что впадает в Телецкое озеро, судьба меня свела с настоящим шаманом. Это был любопытный и знающий очень многое человек.
В этот момент рядом с нами остановилась легковая машина.
— До свидания, молодой человек.
Рад знакомству, да вот, видите, приехали за мной. Дай Бог, встретимся.
И, пожав на прощанье мою руку, он сел в машину и уехал в аэропорт.
Больше мне не довелось с ним встретиться, а эта, пусть скоротечная — всего минут 15–20 — встреча заставила меня вспомнить многое. В первую очередь очерк, опубликованный в новосибирской газете в конце пятидесятых годов. Газета попала мне в руки совершенно случайно, когда я после похода по Алтаю возвращался в Уфу на самолете: свернутая трубочкой, она лежала в кресле. Видно, ее или забыли здесь, или оставили нарочно для чтения кем-либо, которым и оказался я.

В ней был приведен очерк, основанный на фактическом материале с указанием фамилий действующих лиц. Рассказывалось о том, как двое молодых летчиков были вынуждены совершить посадку не просто в таежной глуши, а в том месте, откуда нельзя было совершенно выбраться из-за болотных топей. Тропу через них знали лишь некоторые местные охотники, которые могли ею воспользоваться лишь в зимнюю стужу для покупки в далеких отсюда деревнях самого необходимого — припасов для охоты, приспособлений для поимки зверя, выделки кож и другого, которого они сами сделать не могли. Эти охотники хранили и берегли свои секретные тропы меж собой.
Оказалось, что летчики приземлились в вотчине, принадлежавшей поселившимся здесь очень давно кержакам-старообрядцам. Место, на котором они обосновали свою общину, было сотни лет тому назад выбрано удачно их прадедами, бежавшими в Сибирь из-за притеснений, выпавших им после петровских времен. И звалось это место Васюганьем.
Здешняя тайга не была им в тягость.
Она их не только кормила, одевала, обувала, давала строительный материал для жилья, но и отгораживала от людей, предавших, по их мнению, веру.
Много позже эти безлюдные Васюганские болота стали «географическим трендом» севера Томской области, в старину эти места являлись местом ссылки политзаключенных. Надеяться на помощь со стороны староверам не приходилось. Привыкшие к труду сызмальства, они, не зная лени, надеясь лишь на себя и Бога, прежде всего для строительства своего поселения нашли средь этих болот незатопляемую возвышенность. Имея навыки и знания землепашества, стали обрабатывать землю, собирая с нее урожай неприхотливых зерновых культур, овощей, достаточный для жизни своей общины.
И так во всем — строительстве, охоте, собирательстве и другим общественным работам, столь необходимым для нормальной жизни.
С тех пор, как я прочитал этот очерк в газете, минуло более полувека. Многое я уже не помню, но суть рассказа я помню хорошо.
По словам летчиков, над огромными болотами Васюганья они летали не единожды, но ничего интересного на земле не примечали: тайга она и есть тайга. Но сейчас они как будто бы попали в другой, им не ведомый мир — мир столетней давности. Встретившие их люди отнеслись к ним уважительно, выделили под жилье комнату в добротном рубленом доме. Все вроде бы шло своим чередом. Однако в случае даже намека на возвращение домой, на «Большую землю», хозяева говорили, что это просто невозможно. По какой причине? Отвечали — болота. Куда не сунешься, кругом непроходимая топь.
Время шло. Несмотря на гостеприимство хозяев, летчиков не покидало желание вырваться отсюда. Вновь окунуться в оставленную, но такую привычную суету мирской жизни — с кинотеатрами, танцами, общением с товарищами, которые уже перестали их искать. Они не раз видели в небе самолеты, которые, вполне возможно, разыскивали их и исчезнувший в никуда самолет, их «кукурузник».
Нельзя сказать, что они вели затворническую жизнь. Свободно посещали праздники, почти забытые горожанами, пели песни, о большинстве которых они даже не слышали. Но молодость есть молодость. Случилось так, что один из них влюбился. Сыграли свадьбу, соблюдая местные обычаи. Все честь по чести.
Свадьбу сыграли по старообрядческим законам. Так как в общине не полагалось иметь церкви, то молодожены не венчались. При сватовстве невесту сопровождал ее дядя и крестный отец, а жениха — его друг-летчик, с которым им пришлось здесь вместе мыкать свою долю. Для обоих летчиков, выросших в другой среде, все было в новинку. Оказалось, что при сватовстве, зайдя в дом, положено было сесть на заранее установленную вдоль дощатых половиц лавку. Да еще сесть так, чтобы жених ногами мог захватить как можно больше половиц — досок, — для того чтобы невеста от него не ушла. Чтобы сватовство было удачным, сваты, зайдя в дом, обязаны были рукой коснуться печки, у которой сидела невеста.
Этим самым она давала свое согласие на брак.
Пришедшие сваты без обиняков говорили ее родителям: «У нас жених, у вас невеста, нельзя ли их свести вместе да нам породниться». Конечно, все о всем знали заранее, но ритуал сватовства, хранимый староверами веками, сохранялся беспрекословно.
Перед самой свадьбой топили баню, в которую заходили лишь невеста и ее лучшая подруга, и только утром ее посещал жених.
После бани, переодевшись в свадебный наряд, жених у себя дома ждал прихода так называемых молчан. Ими обычно были две подруги будущей жены — взяв чистый платок, они отправлялись в дом жениха. Шли молча, так же молча, проходили через двор жениха, сени и затем, молча переступив порог, останавливались.
Доставали принесенный платок, молча расстилали его у своих ног у порога и так же молча стояли подле него.
Ни на какие приглашения и уговоры пройти в дом не обращали внимания.
Начинался другой ритуал, который и сейчас часто используется во время сватовства под названием «выкуп невесты».
Стоящие у порога девушки наблюдали, как друзья жениха кладут в платок угощения и подарки. Их продолжающееся молчание говорило о том, что этих подарков пока недостаточно.
И когда они решали, что довольны количеством, то поднимали за углы лежащий платок и приглашали жениха следовать к невесте. Придя к ней, все вместе направлялись к уставщику (т. е. выполняющему функции священника), который благословлял молодых иконой и читал духовные стихи. При нем же молодожены обменивались кольцами.
Наступало утро второго дня после свадьбы. В этот день молодуха была обязана по любому поводу идти в дом мужа и просить там у самого старшего благословить оказать какую-то помощь. Поставить тесто в квашне иль принести из сарая дрова, подмести пол. Зачастую этот неписаный ритуал у многих староверов продолжается чуть ли не до рождения у молодых ребенка или до той поры, когда молодые отделятся от родителей.
Вечером второго дня после свадьбы вместо девичника молодежь устроила вечерку, на которой всем было весело, — все плясали и пели песни, но никакого хмельного напитка на столе не было.
Но свербило в душе у новоиспеченного зятя, тянуло его к городской жизни. Много интересного рассказывал он своей молодой жене о том, о чем здесь среди староверов говорить было грешно. Наступили очередные сибирские морозы, накрепко сковавшие болотные топи. И вот девушка, выведав у знающих людей проход через них, тайно от родителей вывела друзей и сама покинула родную деревню.
Васюганье, в котором по воле случая оказались герои очерка, являются краем самых больших по площади болот мира. Расположены они чуть ли не в центре Западной Сибири в междуречье рек Оби и Иртыша. Коренными ее жителями являются ханты и селькупы.
Издавна на Руси Васюганье называли Нарымским краем — краем топей и болот, связывая его название с нечистью.
Тем не менее, в этих местах водилось много непуганого зверя и птицы. Были масса рыбных озер и рек, различных ягод и лекарственных растений, не говоря уж о грибах.
Да, мошки и комаров здесь много, но человек привыкает ко всему, особенно в том случае, если это касается свободы его вероисповедания. Именно этим и объясняется самовольное «затворничество» староверов и уход их от сквернословия, пьянства, прелюбодейства, не говоря уж о засилье чуждой им музыки, танцев и непонятных песен.
В этом случае их понять не только можно, но и должно. Как ни говори, но именно староверы хранят на своих заимках, небольших охотничьих деревеньках то, что мы, православные, позабыли или осквернили. Смотрим на их жизнь, соизмеряя ее с нашей, утопающей в дрязгах, лизоблюдстве, в старании занять себе лучшее место «под солнцем». Меняем истинные человеческие ценности на мелочные, преходящие, исчезающие порою бесследно. Сейчас, к сожалению, во многих из нас превалирует слово «дай» вместо «возьми, пожалуйста».
Для более глубокого познания жизни староверов мне пришлось окунуться в исторические справочники и литературу, в которых говорилось о них.
Вспомнить мои эпизоды, пусть косвенно, но касающиеся их жизни.
Кержаки́ — этнографическая группа русских старообрядцев. Название происходит от реки Керженец что в Нижегородской области. Они являются носителями культуры северорусского типа. После разгрома в 1720 годах керженских скитов десятками тысяч бежали на восток — в Пермскую губернию, на север Урала. Отсюда расселились по всей Сибири — до Алтая и Дальнего Востока. Таким образом, эти люди являются одними из первых русскоязычных жителей Сибири, «старожильческим населением» ее необъятных просторов.
Старообрядцы до сих пор ведут достаточно замкнутый общинный образ жизни с исполнением строгих религиозных правил и традиционной культуры. В Сибири их называли сибиряками и челодонами (чалдонами). Позднее кержаками стали называть всех старообрядцев в противовес «ми́рским» жителям Сибири — приверженцам официального православия.
В глухих местах до сих пор существуют кержацкие заимки, практически не имеющие контактов с внешним миром. Примером этому может служить семья Лыковых, о жизни которой в своих очерках многие годы писал В. М. Песков. По переписи населения 2002 года в России свою принадлежность к кержакам указали всего 18 человек.
Оберегая свой быт от внешних влияний, кержаки сохраняли заметное своеобразие в организации хозяйства, материальной культуре, обрядности.
В их среде сравнительно малое распространение получили отхожие занятия, зато многие кержаки сумели развить торговую деятельность. Жилище и одежда у них в большей степени, чем у «мирских», были насыщены архаикой.
В некоторых районах женщины продолжали носить косоклинные темные дубасы (сарафаны из крашеного холста или сатина, верхний край спинки которых собирался не оборками, а складками — пластинками), кожаные коты, легкие холщовые шабуры и прочее. У многих из традиционной пищи исключался картофель. Популярными были «шти толстые кержацкие» из ячменной крупы на квасу. Соковые шаньги из кислого теста, смазанного конопляным соком, разнообразные кисели, приготовленные по старинным рецептам. Кержаки не ели из одной посуды с «мирскими».
В прошлом у них господствовала большая сложная (отцовская и братская) семья. Доля таких семей оставалась значительной и в начале XX в.
Старообрядчество имело крепкие семейные устои, поддерживаемые и укрепляемые всей сутью крестьянской жизни. В семье, где иногда насчитывалось по 18–20 человек, также все строилось по принципу старшинства.
Во главе такой большой семьи стоял старейший мужчина — большак. Ему помогала хозяйка — большуха. Авторитет матери — большухи — был непререкаем. Дети и невестки называли ее ласково и почтительно — «маменька».
В семье сложились и поговорки: жена для совета, теща для привета, а нет милей родной маменьки. Материнская ладонь высоко поднимается, да не больно бьет, материнская молитва со дна моря достанет.
Авторитет главы не был авторитарным — это было сообщество. Держалось оно не на страхе, а на совести членов семьи, на уважении к нему, большаку.
Такое уважение заслуживалось только личным примером, трудолюбием и добротой. И опять вопрос: сейчас для нас это отжившее или непостижимое?
А ведь оно до сих пор хранится у многих. Наверное, это является основой нашего гостеприимства и открытости русской души.
А отношение к детям? Счастлив был тот ребенок, который родился в кержацкой семье или хотя бы смог ощутить тепло рук деда и бабки. Ведь «дом с детьми — базар, без детей — могила», а «один и у каши сирота». Воспитанием детей занимались все, вся община. Но так как в любой семье почитание и уважение старших было нормой для всех, то и прислушивались всегда к слову и мнению старшего по возрасту: разумное родится только от разумного.
В семьях иногда вместе жили по три поколения. Старик в нормальной семье не чувствовал себя обузой, не страдал от скуки. Всегда у него имелось дело.
Он был нужен каждому по отдельности и всем вместе. Исстари сложилось:
«старый ворон мимо не каркнет, а прожитое, что пролитое, — не воротишь».
«В старообрядческих семьях воспитывалось особенно почтительное, можно сказать святое, отношение к труду. В большой крестьянской семье трудились (робили) все, от мала до велика, и не потому, что кто-то заставлял, а потому, что от самого своего рождения каждый день видели пример в жизни. Трудолюбие не навязывалось — его как бы впитывали. На работу благословение просили! Младшие члены семьи обращались к старшим: благослови, тятя, на работу.
Нравственная суровая простота деревенского быта, — писали современники, — была чиста и выражалась заповедью неустанного физического труда, молитвой Богу и воздержанностью от всяких излишеств. Подражание старшим считалось хорошим тоном, и девочки возле матери, старших сестер или невесток, а мальчики с отцом и братьями в неустанных заботах о семье приобретали знания и умения, так необходимые в будущей самостоятельной жизни. Дети принимали участие во всех работах: мальчики с пяти-шести лет выезжали на пашню, боронили, возили снопы, а уже в восемь лет им доверяли пасти скот и выезжать в ночное. Девочек с этого же возраста обучали ткачеству и рукоделию и, конечно же, умению вести дом: «все должно быть трудово, а нетрудово — грех».
Ребенок усваивал трудовые навыки и на посиделках. Слово «посиделки» — означало не просто сидеть. На них обсуждали, как прошел день или год, решали проблемы, заключали выгодную сделку, сватали невесту, пели, плясали и делали многое другое. А чтобы руки не были в праздности, обязательно делали какую-нибудь работу — женщины вышивали, шили, а мужчины мастерили нехитрую домашнюю утварь, упряжь и т. д. И все это в глазах детей приобретало элемент нерасторжимости, необходимости — так делали и жили все. А как же иначе?
В старообрядческих семьях лень была не в почете. О ленивом человеке говорили: «На работушку у него волосок не стряхнись, а с работушки головушка не оторвись. Сойдутся сонливый да ленивый, так быть ли им богатыми?
Не та ленива ленивица, что баню не топит, а та ленива ленивица, которая в готовую баню не ходит».
Характерной чертой семейных традиций староверов было серьезное отношение к браку. В основе норм поведения молодежи — крестьянский взгляд на семью как на важнейшее условие жизни. Встречи молодых людей находились под постоянным контролем старших, зависели от общественного мнения села и различных семейных традиций. Причем очень строго следили за тем, чтобы не было браков в родне, то есть между родственниками. Еще в девичестве девушкам внушали, что «чужая шуба не одёжа, чужой муж не надёжа». А парню наказывали так: «Женись, чтоб не каяться, любить да не маяться; женился на скорую руку да на скорую муку».
Четкие нормы поведения создавали основу самодисциплины и исключали вседозволенность. Общим было требование соблюдения чести, порядочности, скромности. Это находило отражение в сложившихся представлениях о хорошей невесте и о хорошем женихе.
Сватовству и созданию брачных союзов посвящено множество шедевров русского устного народного творчества: поверья, бывальщина и, конечно же, пословицы и поговорки. Общественное мнение осуждало неуживчивость и сварливость характера, эти качества считались «наказанием Божиим». Про злую жену говорили: «Лучше хлеб есть с водой, чем жить со злой женой; назло мужу сяду в лужу; железо-то уваришь, а злую жену не уговоришь».
А жениху внушали: «Жена мужу не прислуга, а подруга; за хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет».
Семьи старались жить так, чтобы не причинять горя и неприятностей один другому. Не принято было заводить ссоры, обманывать кого-то, подшучивать или насмехаться над кем-либо.
Конечно, как говорится, крестьянская среда была не без уродов. Но принятая система устройства семьи уверенно сохраняла устойчивость, так как на нарушителей находили управу. Если в какой-то семье не было мира, если муж бил жену, то заступаться никто не бегал. Уж тут так: твоя семья, твои порядки. Но вот подрастут сыновья и дочери — и тогда сам не сможешь к своим дочерям сватов дождаться, и твое сватовство никто не примет. Парень к вдовице какой уйдет, да и то в другую деревню! Или в дом возьмут девку из погорелой семьи, которой деться некуда. А своим девкам или вековать или за вдовцов соглашаться идти. И дурная слава семьи годами тянется за каждым, совсем невиновным. Семья, где не смогли наладить мир, постепенно рассыпалась, исчезала. Раздор в семье осуждали, его боялись пуще огня.
Одной из особенностей характера большинства старообрядцев является трепетное отношение к данному слову и к правде. Молодым наказывали: «Не разжигай, туши, пока не разгорелось. Будешь лукавить, чёрт задавит или иди в овин да шути там один. Обещаха недахе — родная сестра; клевета, что уголь: не обожжет, так замарает. Ты на правде стоишь, трудно тебе, да стой, не вертись».
Спеть похабную частушку, произнести скверное слово — это значило опозорить себя и свою семью, так как община осуждала за это не только того человека, но и всех его родных. Про него брезгливо говорили: «С этими же устами да за стол сядет». В старообрядческой среде считалось крайне неприличным не поздороваться даже с малознакомым человеком. Поздоровавшись, надо было приостановиться, поклониться, и даже если очень занят, непременно побеседовать.
Рассказывают: «Был грех и у меня.
Молода была, но замужем уже. Шла мимо тяти и просто сказала, мол, здорово живешь, и не поговорила с ним.
Так он меня пристыдил, что спросить бы хоть надо было: как, мол, ты, тятя, живешь?»
Пьянство осуждали все, говорили:
«Мне еще деданька наказывал, что хмеля-то нисколько не надо. Хмель-то, мол, держится тридцать годков. А ну как умрешь пьяный? Уж не видать потом светлого места». Курение также осуждалось и почиталось за грех. Человека курящего не допускали к святой иконе и старались как можно меньше с ним общаться. Про таких людей говорили: «Кто курит табак, тот хуже собак».
И еще несколько правил существовало в семьях староверов. Обязательно должны быть переданы по наследству, в основном своим детям, молитвы, заговоры и другие знания. Нельзя передавать их людям, старшим по возрасту.
Молитвы нужно обязательно заучивать наизусть. Нельзя рассказывать молитвы посторонним, так как они от этого теряют силу. Большинство исследователей и путешественников с восхищением описывали старообрядцев. Декабрист Андрей Розен, побывав в семейских селениях в 1830 году, писал: «Избы и дома у них не только красивы углами, но и пирогами, а люди, люди! Ну, право, все молодец к молодцу, красавицы не хуже донских — рослые, белолицые, румяные. Все у них показывало довольство, порядок, трудолюбие».
Ф. Болонев указывает, что исследователей жизни староверов поражала способность старообрядцев быстро ориентироваться в необычной природной обстановке, в новых доселе неведомых условиях. Имея опыт европейского землепашества, старообрядцы в новых условиях начинают осваивать приемы, без которых в Сибирском крае не вырастить хлеба. Так, в горных районах осваивали «баргутские канавы», древние ирригационные сооружения когда-то здесь обитавших народов, без этих канав невозможно было вырастить хлеб на высокогорье. Здесь, в Сибири, старообрядцы вынуждены были заниматься коневодством, обучаясь этому у местных народов. Без доброго коня в ту пору хозяйствовать было невозможно.
Человек должен знать свои корни, это дает ему большую нравственную, духовную опору в жизни. Пожалуй, старообрядцы Сибири могут служить примером, и достойны изучения и осмысления. Их нравственные устои закладываются сызмальства в семье, а это является прочной основой порядочности человека.
Через многие испытания пришлось пройти староверам. Так, с 1764 по 1765 годы через Верхотурье в Сибири было проведено 15 партий старообрядцев.
Их вели под конвоем солдаты и офицеры Сибирского корпуса, а также Тегинского и Воронежского пехотных полков. Историки утверждают, что в этом их переселении был и практический смысл. Рост горнозаводской промышленности на Алтае и в Забайкалье, наличие здесь регулярных войск требовали развития там хлебопашества. Вблизи заводов необходимо было поселить достаточное количество крестьян-земледельцев, которые могли бы производить хлеб для себя и для нужд горнозаводского военного населения регулярных войск, а также для расположенного в этих краях казачества.
Правительство Екатерины II усмотрело в старообрядцах прекрасных колонистов, которые смогут производить хлеб и другие сельскохозяйственные продукты там, где их не хватает. Эти исконные земледельцы предприимчивы, трудолюбивы, трезвы, отличные общинники, да и на западных границах без них будет спокойнее.
Приехав в Сибирь, старообрядцы расселялись в уже существовавших деревнях, но чаще основывали новые поселения, заимки.
В зависимости от того, где поселялись старообрядческие общины, развивались и различные промыслы. Так, на Алтае и в Забайкалье разводили оленей-маралов, заготавливали маральи рога и сбывали их в Китай. В Западной Сибири распространено было среди кержаков разведение пчел. Здесь было много пчеловодов, умело занимавшихся этим делом. Некоторые из них держали пасеки, насчитывающие более ста ульев. Занимались и гончарным делом — как мужчины, так и женщины, используя примитивные гончарные круги, а то и без них изготовляли себе посуду.
О трудолюбии староверов, об их силе, выносливости, физической и духовной крепости писали почти все исследователи. «О физическом развитии женщин и девушек можно судить по той легкости, с которой они носят пятипудовые кули с мукой и молотят наравне с мужчинами». «В Алтае мы видели девицу — аршин в плечах, поднимавшую 12 пудов. Мужчины-силачи также не редкость».
Старообрядцы Сибири сумели сохранить нам свои традиции, принесенные еще в давние времена их предками. Это нашло отражение и в облике жилища, в одежде, в традициях. Например, в их селах дома были добротными и ладно срубленными. Иногда среди них можно было встретить и двухэтажные деревянные дома. Одежда старообрядцев сохраняла старинные формы, относящиеся еще к Московскому царству.
Историки пишут. «Как мужчины, так и женщины носят суконный кафтан, называемый шамель, а проще — озям; для постоянной носки служит куртик и шойдонник — короткий кафтан из домотканого сукна. Головным убором у мужчин является войлочная шапка — колпак и чабак — шапка с наушниками. Обувью служат моршни, имеющие вид башмаков без подошв».
Царское правительство специальными указами предписывало старообрядцам сохранять верхнюю одежду старого кроя. Указ Петра I от 1722 года предписывал: «А раскольникам и бородочам, какого звания они ни были, носить же указанное платье, чтобы оное по тому во всех местах явным было». Этот указ подтверждается в 1746 году Елизаветой, а в 1762 году Екатериной. Так старинные формы одежды и были сохранены старообрядцами и принесены ими в Сибирь. Особо следует сказать о женской одежде.
Кержацкие женщины — образец чистоплотности и опрятности. Они ходят в старинных сарафанах, с кокошниками и шлыками на голове. В будние дни на голове носят чалму из большого платка, несколько сдвинутую на затылок с большим узлом надо лбом.
Чалма — непременный головной убор староверок, вероятно, она была вынесена когда-то из Польши, где ее носили аристократки.
Костюмы староверов отличались яркостью, бисерными вышивками по вороту, украшениями в виде янтарных бус, колец, монист, искусственных цветов. В этом прослеживается влияние южнорусских традиций, хотя форма некоторых головных уборов близка к русскому северо-восточному, вологодско-костромскому типу.
Особого внимания заслуживает факт крайне бережного отношения к одежде даже многолетней давности, сохранившейся от дедов. Эти предметы штопали, подновляли и передавали детям и внукам, что способствовало сохранению традиционных форм. О бережливости свидетельствуют и такие стародавние традиции старообрядцев, как безостатковые способы раскроя тканей, выполнение из лучших материалов только видимых частей костюма, приготовление подворотников, нарукавников, защищавших от загрязнения детали праздничных одеяний. И эта бережность проявлялась не только по отношению к одежде, но простиралась и на другие культурные ценности, что входило в общую систему мировосприятия староверов.
И не потому, что нарядов было мало или они стоили дорого, а потому, что в этих вещах был воплощен труд. Поэтому весь уклад жизни старообрядцев требовал, чтобы детей начинали рано приучать к рукоделию. В 6–7 лет девочки, а в некоторых семьях и мальчики, умели прясть пряжу. К 10–12 годам, когда требовалось начинать готовить приданое, девочки умели уже ткать, используя различные техники, кроить, шить одежду, вышивать. Небрежность резко осуждалась, осмеивалась — неумелую «худую» невесту никто замуж не брал. Мастерски же выполненное рукоделие, особенно украшенное узорами, вышивкой, были предметами семейной гордости.
Яркость жилищ, одежды заставляли некоторых людей усомниться в верности утверждения, что старообрядцы — это дремучие постники, проводящие время в молитве. Они были великими тружениками, но, сделав дело, давали себе волю яркости и веселью.
Старообрядцам был присущ культ чистоты. Это проявлялось и в религиозной жизни, и в быту, и в отношении к пище и к посуде. Например, им запрещалось употреблять в пищу конское мясо, парных птиц, т. е. тех, кто создавал на всю жизнь верность (голубь, лебедь). Пойманную силками птицу — «давленину», диких животных (заяц, барсук, белка). Такие запреты часто были вызваны гигиеническими соображениями. Их хозяйская посуда строго подразделялась на чистую и нечистую. Чистое ведро нельзя было вносить в баню. Ножом, которым резали мясо, нельзя было резать хлеб. «Не умыв руки, за хлеб не садись». Из речки можно пить только пригоршнями, а не ртом, посуда была отдельной для постной и скоромной пищи.
Запрещалось оставлять неприкрытой сверху воду. Если посуда с водой не имела крышки, то ее обязательно надо было сверху закрыть двумя лучинками, положенными крест-накрест. У одних староверов среда и пятница считались постными днями, а у других постным днем был понедельник.
Кроме этого, в старообрядческой книге «Цветник» приведен еще ряд запретов, правил, норм поведения, соблюдение которых выделяло жизнь старообрядцев.
«Трезв буди всегда. По свадьбам не ходить, пива, вина, браг не пить — то ярость змеина. Берегись как от собак матернословцов, сквернословцов, брадобритцев. Крест на шее за все носи, не будь един день без него. Подобает Бога любить всем сердцем, всей силою и крепостию, и мыслею и словесы, и делы по заповедям Божьим». Нарушение запретов у староверов всячески преследовалось и пресекалось. Особое внимание староверы обращали на свой здоровый образ жизни.
Так, в исследованиях Ф. Болонева говорится о мерах, применявшихся к нарушителям со стороны общины в случае табакокурения и употребления спиртного. «С табакуром не молиться, не есть, не пить, ибо он предался в руки мрачным бесам. Когда умрет, то гроба ему не давать, но бросить в яму или в овраг на съедение зверям» или «Тот же, кто дерзнет пить и табак курить, да будет проклят». К ним применялись и меры общественного воздействия.
Мне показался интересным факт, описанный Болоневым в его книге «Семейские», который касается наказания провинившегося человека.
Для перевоспитания провинившегося его привязывали к позорному столбу.
Проходя мимо него, каждый прохожий осуждал, бранил его, а старушки могли даже и оплевать осужденного. Такое наказание мне напомнило стену для осуществления приговора, которую я видел на площади Позора в городе Таллине — столице Эстонии. Там в старину провинившегося человека приковывали к кольцам, замурованным в стене на тот срок, который определялся городским судом исходя из греха провинившегося. Каждый прохожий, как и в описанном мною ранее случае, имел право делать с этим человеком все что угодно, кроме его убийства.
Разглядывая эту стену Позора, я видел, что она была «отполирована» спинами осужденных. Думаю, что и сейчас эта мера наказания была бы более гуманной и действенной за не столь большие преступления, которые совершил человек, чем отбывание срока в местах не соль отдаленных.
Наиболее жестко эти запреты соблюдались у семейских староверов.
Здесь была сильна власть «дедовских заветов». Семейские могли вступать в брак только в своей среде. Они всячески поощряли знание церковнославянской грамоты, без которой невозможно было читать книги «дониконовой» печати. Академик Д. С. Лихачев так писал о старообрядцах: «Русские переселенцы везли с собой, наряду с самым необходимым для первоначального своего устроения, книги, книги и книги. Затем в своей многотрудной жизни на новых землях они усиленно занимались их перепиской с созданием собственной новой крестьянской литературы.
В громадных книгах с деревянными переплетами, обтянутыми кожей и закрытыми на медные застежки, излагалась история религиозного движения «ревнителей древнего благочестия».
Грамотных среди старообрядцев было больше, чем у представителей официального православия, так как для старообрядцев вопрос грамотности был связан с сохранением своей веры, а потому в семье придавали большое значение грамотности детей.
По этому случаю мне вспомнился рассказ нашего инструктора-проводника, мастера спорта СССР по туризму Тигрия Дулькейта, отец которого еще во времена Петра Первого попал на Алтай. Многое он поведал нам о жизни староверов во время нашего совместного путешествия по Алтаю.
Начался наш ликбез о жизни староверов с приезда из города Бийска, расположенного на слиянии рек Бия и Катунь, в поселок лесорубов Артыбаш, расположенный на берегу Телецкого озера.
Наша группа, приехавшая для участия в походе по Алтаю, оказалась «разношерстной» как по возрасту, так и по туристскому опыту. Одни приехали сюда просто «поматрасничать» — не утруждать себя физическими нагрузками, а просто полюбоваться окружающей природой. Другие, а таких среди нас оказалось всего 10 человек, уже имели кое-какое представление о трудностях, которые придется преодолевать. Среди них был я и мой друг Николай Синякин, студент 5-го курса Башкирского мединститута. За нашими плечами было два довольно сложных лыжных похода по карельской тайге с ночевками в снегу.
— Добрый день! С приездом! Поздоровался с нами подошедший спортивного вида человек. Все мои инструктора в походе, придется мне быть вашим и инструктором, и проводником. Я старший инструктор этой Артыбашской турбазы. Звать меня Тигрий, а фамилия Дулькейт. — И, не дожидаясь нашей реакции на столь необычное его имя, он улыбнулся: — Это не шутка. Имя мое пришло сюда с моим прапрадедом из Швейцарии еще в петровские времена. С тех пор оно и удивляет приехавших туристов.
Кто из вас уже ходил в поход? Знает, как и где ставить палатку, рубить дрова, разжигать костер? Знает, как перейти речку «стенкой», что такое осыпь, как идти траверсом и серпантином? — Он внимательно глянул на группу. — Поднимите руку, кто с этим знаком. Таких среди приехавших оказалось всего четыре человека, из которых двое были мы с другом, остальные же шестеро вроде бы знали, но замялись с ответом.
— Прошу не обижаться, но пойдут со мной именно эти четверо и те, кто имеет опыт хотя бы четырёхдневных походов. С горами не шутят. С ними говорят на «вы» и ценят все, что ими создано и чем они богаты. Остальные, — он повернулся к поредевшей группе, — отдыхайте на турбазе, совершайте радиальные походы. Еще раз говорю: поход будет довольно трудным, длиною немногим меньше 200 км. Может, и среди вас, — он глянул на нас отобранных, — есть желающие остаться? Ничего зазорного в этом нет.
Лучше остаться на турбазе, чем быть обузой группе на маршруте в тайге.
Подумайте.
Но все десять отобранных им кандидатов не отказались от похода, согласившись с возможными реальными трудностями предстоящего похода.
Попрощавшись с туристами, предпочитающими пляжный отдых, Тигрий предложил нам для разговора отойти в сторону реки.
Навстречу нам попался неспешно идущий коренастый мужчина среднего роста, без головного убора, одетый в какой-то старомодный пиджак. Густая длинная борода с проседью соединялась с такого же цвета усами.
Это был настоящий типаж русского крестьянина, знающего себе цену. После нашего «здравствуйте» он остановился, внимательно глянул на нас и в ответ склонил голову. Увидев рядом с нами стоящего Тигрия, старик вторично приветливо поклонился и ему и, не проронив более ни слова, пошел по своим делам.
— Обратите внимание на этого человека, провожая его взглядом, обратился к нам Тигрий. — Это старожил, можно с уверенностью сказать коренной житель. Один из трех братьев староверов, который остался жив и вернулся сюда в Артыбаш после многих лет жизни отшельником вместе с семьей в глухомани алтайской тайги.
Дело в том, что много лет тому назад — когда создавался Алтайский заповедник, уступающий по своей площади лишь Кавказскому заповеднику, на его территории жила семья староверов из нескольких семей, в том числе и семьи трех братьев. На основании тогдашнего закона о заповедниках на его территории не должно было быть жителей.
Ко всем, кто жил на отводимой заповедной территории, приезжали егеря с требованием, чтобы все уезжали в ближайшие села и деревни. Кто-то послушался и уехал, оставив давно освоенные, так сказать «насиженные», места, а кто-то как бы сгинул, не оставив после себя весточки о своем новом месте. Тайга огромная — поди сыщи.
Среди таких староверов оказались и семьи этих трех братьев. — Тигрий глянул на слушающую его туристскую братию. — Пойдемте к реке.
— Так вот, — продолжил он, после того как мы уселись на длинную скамью. — Уехали почти все, но эти три брата остались зимовать на прежнем месте. Посчитали, что мыкаться в зимнюю стужу по тайге, рубить новые избы на новом месте и мыкать горе неизвестно где да еще с детьми — просто негоже. Думали, что забудут про них.
Но не тут-то было. Только снег сошел и появилась в лесу зелень, как к ним нагрянули егеря, требуя немедленно покинуть дома и вместе со своим скарбом уехать в Артыбаш, где жили несколько семей их родственников. Из-за того, что егеря стали сами разбирать их постройки, завязалась ссора. Дело дошло до ружейной стрельбы, в результате которой один из братьев был ранен. Егеря уехали, пригрозив братьям вернуться. Время шло. Они вернулись на это место, но, увы, — ни братьев, ни их домов уже не было. От построек остались лишь одни головешки, а люди сгинули неизвестно куда. Егеря, убедившись в исполнении данного им приказа, с исполненным долгом вернулись домой.
— А что стало со староверами дальше? Вы же сказали, что один из них — тот человек, что встретился нам.
Тигрий задумался, как бы вспоминая прошлое.
— Нет, друзья. Это именно он — самый младший из оставшихся братьев.
Когда они покинули насиженное место, то ушли в такую таежную глухомань, о которой вообще никто не знал. Случилось так, что я с товарищами лет десять тому назад совершал очень сложный поход к горе Белухе. И вот однажды видим: в воде бурной речки стоит человек и рыбачит. До сих пор в наших реках рыбы много. В основном ловится хариус. Так как рыбак стоял по колено в воде спиною к нам, то, естественно, не слышал, как мы почти вплотную подошли к нему и поздоровались, испугав его не на шутку. От неожиданности он выронил из рук удилище и, прижимая рукой холщевый мешок с пойманной рыбой, бросился наутек, прямо вниз по реке, разбрызгивая по сторонам брызги. Я, сбросив рюкзак, бросился за ним вдогонку. Услышав за собой шум, беглец остановился. Как впоследствии оказалось, то был один из братьев, как раз его вы недавно видели.
— А дальше что? Как он вновь оказался здесь в Артыбаше? — заинтриговано спросили мы.
— А дальше оказалось все проще и в то же время трагичнее. Продвигаясь за ним вниз по реке, мы вскоре дошли до небольшой искусственной запруды.
Она представляла собой груду больших и надежно уложенных камней. Из нее споро вытекал ручей. Неширокий, но довольно глубокий. Вода в нем из-за скорости течения не должна была замерзать в зимнюю стужу. От реки вдоль ручья в лес вела тропа, покрытая слоем речной гальки. Метров через пятьдесят она вывела нас на поляну, больше похожую на небольшое ухоженное поле.
Время было летнее, сенокосное. По краям поляны виднелись невысокие копешки скошенного и высушенного на зиму сена. Сама она была ровная, с небольшим уклоном на юго-запад.
Это явно защищало ее от размыва почвы, а света и солнечного тепла для выращивания зерна и овощей на ней было достаточно. Тропа вышла прямо к дому, впритык к которому примыкали хозяйственные постройки — конюшня с коровником и сеновалом, птичник и что-то еще, необходимое для ведения хозяйства.
Впечатлял добротно срубленный пятистенный сосновый дом с высоким крыльцом и перилами вдоль него. Крыши всех строений, словно черепицей, были покрыты длинными липовыми лубками. На коньке крыши высокого дома рядом с печной трубой виднелся вращающийся флюгер в виде ладно сделанного петушка из раскрашенной дощечки. Небольшие окна со всех сторон были накрыты от ветра резными наличниками и широкими ставнями, которыми можно было зимой спасаться от ветра и мороза. Печная труба от дождя и сильного ветра сверху была прикрыта жестью. Добротное ухоженное хозяйство, созданное явно с любовью и на долгие годы. Все до мелочей было продумано и по-хозяйски взвешено.
Особое удивление вызывала еще одна задумка хозяина — запруда, сделанная на самом ручье рядом с домом. К ней от дома шел длинный настил из широких и плоских кедровых плах, обеспечивающих чистоту обуви в непогоду.
Плотина была такая же, как и та, что в начале ручья. Плоско уложенные камни не полностью сдерживали течение воды, а давали ей возможность с одной стороны огибать плотину, а с другой с углублением на его дне использовать хозяевам для ее забора.
Услышав наши голоса, на крыльцо вышла встревоженная жена рыбака.
В длинном холщевом, ниже колен сарафане, с косынкой на голове, полностью закрывающей ее лоб. В лаптях, надетых на босу ногу. Она с неподдельным испугом глядела на нас. Мы, понимая, что попали в кержацкую вотчину, остановились и приветливо поздоровались.
Попросили стоящего рядом с нами хозяина указать место, где бы мы могли приготовить себе обед. Он махнул рукой и указал нам место за плотиной ручья, бегущего к опушке леса.
По всему было видно, что мы для этих людей нежеланные гости. Но христианский обычай оказывать помощь каждому, кто обращался к ним, была видна во всем: предложенным для костра дровам и глубокой глиняной миске, наполненной недавно выкачанным медом. Мы были удивлены этим, так как это вообще не свойственно староверам, если их не просить об этом.
Тигрий замолчал — видно его захлестнули всполохи памяти о тех давних событиях. Мы тоже молчали, «переваривая» в голове услышанное.
Так вот, — продолжил Тигрий, — меня особенно удивило то, что все его дети, а их у него было четверо, были грамотными — умели читать, писать, знали основы грамматики и математики. Знали, в отличие от нас, Евангелие и многие молитвы, касающиеся здоровья близких и их самих. Но меня поразило наличие в доме книг, стоящих на видном месте, как говорится — в красном углу. Десятки книг! Написанные на церковнославянском языке, эти книги и молитвенники служили детям этой семьи непререкаемыми учебниками.
Кроме того, я был приятно удивлен их чисто русской речью.
После обеда мы поблагодарили хозяев за их гостеприимство, и тут мы услышали:
— Люди добрые, Божья к вам просьба — никому не говорите о том, что вы встретились с нами и где мы живем.
Худо нам будет. Придут лихие безбожники и сгонят нас с этого благостного места, которое дает нам душевный покой от мирской суеты. Позволяет нам жить по совести и Божьим законам.
Смилосердствуйтесь. Сохраните в тайне нашу обитель, а мы помолимся за вас, за здоровье ваших семей и близких. И столько в их словах было искренности, что мы дали им обещание сохранить все в тайне.
Прошло несколько лет, и я с группой туристов-спортсменов вновь оказался в этом месте. Но, увы, никого там уже не было — ушли все, не оставив после себя ничего. Оказалось, что через год или два повторилось то же: на рыбачившего хозяина этой заимки совершенно случайно наткнулись три студента-практиканта московского вуза. Они были несказанно рады этой встрече, так как уже не надеялись выйти к людям. Уже неделю они плутали по тайге. Продукты кончились, где жилье, как попасть к людям, они не знали.
И вот счастье! Живой человек! Короче говоря, студентов накормили, дали продукты на дорогу и вывели к Телецкому озеру, к людям. Но, к сожалению, студенты по возвращении домой были вынуждены рассказать о случившемся у себя в институте. Дальше — больше, слух обрастал небылицами и дошел до людей, обладающих властью. Сообщение пошло по инстанциям, была собрана экспедиция, которая дошла до заимки староверов для их выселения с территории Алтайского заповедника.
Но было поздно — ее обитатели опять ушли невесть куда.
Наступила тишина.
— Я ведь знаю одного из этих бывших студентов, — всколыхнув тишину, огорошил я своим сообщением. — Это мой университетский преподаватель по гидрологии Николай Николаевич Алтай! Как-то в разговоре со мной он упомянул случай, который приключился с ним и его двумя товарищами во время производственной практики на Алтае. Тогда я его спросил — почему у него такая удивительная фамилия?
Он и рассказал, что они втроем после безуспешного блуждания по тайге дали друг другу клятву: если Бог существует и они останутся живы, то станут братьями. Сменят свои фамилии на одну и туже — Алтай! Что впоследствии и осуществили.
— Ну и ну! — с удивлением произнес Тигрий. — Сообщу об этом Михаилу — тому, с кем вы недавно встретились.
Порадую старика!
…Вечер наступил незаметно. Река Бия, вбирая воду Телецкого озера, с шумом уносила ее вдаль, чтобы, соединившись с Катунью, дать жизнь одной из могучих рек Сибири — Оби.
Туда, в Васюганье, где до сих пор живут люди, о которых и был этот рассказ. Тигрий встал, попрощался с нами и, упружисто шагая, направился в поселок, проронив напоследок: «Собираемся завтра в десять утра на этом же месте».

Опубликовано в Бельские просторы №7, 2019

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Марушин Вадим

Родился в Уфе в 1937 г. Окончил лесной факультет БСХИ, Уфимское училище искусств по классу баяна и географический факультет БГУ. Действительный член Русского географического общества, мастер спорта СССР по туризму, заслуженный учитель России и Башкортостана. Автор более 70 книг и публикаций в области туризма, краеведения, экологии и географии.

Регистрация
Сбросить пароль