ХАРЬКИВ
Тоненько-тоненько ноет комарик,
Мушка-златенька зудит.
Ходит по Харькиву маленький Славик,
Ходит, а может, ход и т?
В Харькове хлебом торгуют еврейки.
Сдоба в горячих грудях.
Славику тощему, тоньше жалейки,
Сладко на женских хлебах.
Милица, Сара, Дороха и Ханна,
Ах, до чего хороши.
Трется мучительно детская тайна,
Ниже стыда и души.
Примет ли партия юного вора?
Вряд ли, но может… в ряды?
Даст ли пацанчику хворая Двойра,
Даст ли туды и сюды?
Харькив красивый и дюже богатый
Треплет за чуб пацана.
Плачет счастливый он и виноватый.
Кровь солона-солона.
Дома с прикушенной нижней губою
Славик болеет, не спит.
Он бы ушел с харьковчанкой любою
В коклюш и камфорный спирт.
В эти затоны и дикие плавни.
Славик родимый, проснись.
Плотно захлопнулись синие ставни.
Сдобные женщины умерли, Славик.
В Харькиве черствая жизнь.
ЦИРК
в цирк прихожу, аквапарк, никого там не вижу
был Карандаш Енгибаров и Юра Никулин
мертвые души в коробочке вместо афиши
калька какая-то, слово какое-то — кулер
еду в Карелию, там меня ждет Калевала
и никакого не будет заморского Трампа
как простывала судьба моя, как простывала
жизнь — не подарок, и все в этой жизни — утрата
может быть, выпадет родине мельница Сампо
и коммунисты отметят победу во ВЦИКе
надо сказать себе, что же ты, малшик, и сам-то…
я на «Урале» поеду по родине, на мотоцикле
что же мы, люди, людями жонглируем в цирке
шарики шарики шарики прыгают в лапах
словно тевтонцы упали на лед Александра
цирк закрывают и нету билета на завтра
правда — она почему-то осталась в неправых
в гоноре нет интереса и правды в нахрапах
клоун веселый, а я ничего не веселый
Бога не вижу и ни одного человечка
Пушкин и Лермонтов — чертова Черная речка
в цирке раздели и вышел на улицу голый
едет троллейбус. Доватора. скоро конечка
ПЧЕЛА И ЧЕТЫРЕ ШМЕЛЯ
На клумбе, поверх рыжеглазых настурций
Пчела и четыре шмеля.
В саду никаких инородных конструкций.
Родные вдали тополя.
И кто-то в тоске ослепительно синей,
В дырявом-дырявом плаще
Бредет по верхушкам платанов и пиний
В одном из своих воплощений.
Сто лет я уже теоретик безбожный
И тысячу стадий слепец.
Не надо мне денег на хлеб подорожный,
Земли дай помягче, Отец.
СЕДЬМОЙ
Антону и Татьяне Метельковым
в троллейбусе едешь, казалось бы, едешь и все…
в кармане ключи, а на дне — шоколадные крошки
я лошадь седая, я ем шоколадный овес
на старую Горскую еду с блатной Молодежки
в моем рюкзаке кроме книжек и свитера — лук ле порей
в моей голове кроме мусора — блики и блестки
семь самых прекрасных, семь самых свирепых зверей
рвут тучное стадо стихов на клочки и полоски
кондуктор, Фирдоуси вылитый, слушает мат
с таким нерушимым терпеньем, что хочется плакать
небесные арфы, да кто вам намерен внимать
когда застревает в ушах постсловарная слякоть
куда бы поехать, в какой мировой огород
где трудятся денно и нощно Титов и Гагарин
где, павшие, вновь поднимаются семь сефирот
где каждому слову наивному мир благодарен
на Горской разлитые лужи как море стыда
троллейбус уходит, гремит как большая телега
душа, отдохни, не боли, не ходи в невода
хотя бы до первого снега
ОВОСИБИРСК — ОМСК
в «Ласточке» до Омска еду-еду, душно мне
все закрыты форточки, в ауте кондишн
тыщи три заветных есть в потрепанной мошне
до свиданья навсегда, опасливые мыши
двигаюсь к буфету, с каждым тамбуром резвея
за окном барабинские спят и дышат степи
может быть, буфетчица тоску мою развеет
да и эсэмэску с днем рожденья надо Степе
а в буфете люди кофе пьют, чаи
табуреты барные у окон все позаняты
люди, че ж вы делаете, милые мои…
дайте пива выпить мне для расширения сознания
тут тюменский парень мне вдруг место уступил
пивом угостил, лицо в копейку как у брата
я его потом подпольной водкой угостил
а как звать забыл, но помню, что Лопата
не было гитары, но попели хорошо
с томскими, тюменскими, с одним из Красноярска
Люда-подавальщица понравилась еще
говорила, мама у нее в Барабинске доярка
родина мазутом пахнет, а не крем-брюле
окнами раскрытыми и хохотом до колик
и пока ЖД везет поэта по стреле
будет жить с народом залупастый алкоголик
а потом встречали на вокзале омичи
и на сквозняке, простуженные, с братьями прощались
там на небе гербовом орала и мечи
пистолеты, кортики, обрезы и пищали
*
Святославу Одаренко
и его старому балкону посвящается
Чехов на старом балконе пьёт пиво, леща
не подадут в Баденвайлере «классику скуки»
на Сахалине откашлявшись, выйти на Ща
руки красивые зябнут, красивые руки
мертвые руки целуют три старых сестры
небо в алмазах, да, кажется, небо в алмазах
с Наденькой вот бы еще прокатиться с горы
шутку соленую вынуть из пестрых рассказов
завтра музейною прописью станет пенсне
завтра ich sterbe… и холод в вагоне для устриц
Бунин заплачет, как маленький мальчик во сне
холодно, холодно в доме актрис и натурщиц
что вы, опомнитесь, господи, добрый Антон
жизнь после смерти глупа, как долги по квартплате
в Ялте промозглой вы сгорбились возле колонн
Антуанетта слепая идет на поклоны во МХАТе
господи боже, да дайте же папе леща
пусть серебрится в задумчивом лунном сиянье
чеховский старый балкончик в провинции Ща
Нина Заречная плачет в саду дяди Вани
ЦЕЗАРЬ
зарезан Цезарь — царь, а так зарезан
и тундра, тундра, нарты по простору
застрелен детский доктор из обреза
за то, что шел босой по коридору
а дальше детство — мишки и коняшки
Менины и морковку ест Пелеле
идут моржи купаться по отмашке
и правит миром Путин из купели
напротив Трампу подымают веки
и гада пожирает жадно гад же
зарезан Цезарь в каждом человеке
но даже не заметит хомо гаджет
какие горы он проспал и степи
и кто была такая Астрид Линдгрен
да на фига нам Карлсон и Пеппи
нам Гарри Поттер в тоге на квадриге
толкает речи про дурного лорда
и доброго в родном болоте огра
вот только донор нужен для рекорда
и на крови построим новый Хогвартс
а проку-то, скажи, а сроку, доктор
мы сами себя лечим и караем
поедешь к добрым людям в тихий Сокур
а там зарезан Цезарь за сараем
да, доктор Чехов, все на отработку
пошли в Бахчисарай, шали, к арабам
но только убери свою бородку
куда бы ни поехал — там Барабинск
а детство в заусенцах и коростах
с ухмылкою от уха и до уха
мне тяжело на свете быть во взрослых
без Винни-Пуха
и все-таки тягаем мы железо
впадая то в юродство, то в гусарство
а так забыли, что зарезан Цезарь
заря стоит над выхваченным царством
и никакого нет минимализма
ни снега и ни девственного млека
стоит из гипса статуя фашиста
зарезан Цезарь
и Александрийская все не сгорит никак библиотека
Опубликовано в После 12 №1-2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!