О КЛАССИКЕ
Иван Сергеевич Тургенев
Простит,
И не в ущерб ему,
На рафинированной «фене»
Я слышал пересказ «Муму».
На берегу речушки Качи
В час перерыва, у ларька,
Блистал расхристанный рассказчик
Шальным богатством языка.
Конечно, он давил на жалость,
Играл трагическую роль,
И всё-таки порой казалось,
Что эта рвущаяся боль,
За всех российских бессловесных
И беззащитных горемык
Недосягаема для тесных
Возможностей печатных книг.
Но разве мог предвидеть барин,
Большой знаток парижских мод,
Что век спустя дремучий парень
Сумеет сделать перевод
Такой кощунственный, но жгучий?
Как знать?
А вдруг предполагал,
Когда про наш язык могучий
Стихи свободные слагал.
ПЕЧКИ-ЛАВОЧКИ
Как забавно созвучие — Канны и Канск.
Речь пойдёт о кино.
Но я мог оказаться не в Канске,
а, допустим, в Уяре.
Сочетание Канны — Уяр
тоже праздник для русского уха,
рифма сразу приходит на ум, —
но не здесь — возжелай рифмовать
я бы начал с Большого Улуя…
Всё же видел я именно в Канске, весной
семьдесят третьего, помню отлично,
как из кинотеатра с названием «Космос»
люди валом валили…
Мужчины старались быстрей закурить,
женщины (их большинство) возмущались —
где режиссёр умудрился найти
этих людей? И зачем — непонятно —
серость такую тащить на экран?
Помню ещё, как один человек
в шляпе (уж так получилось, что — в шляпе)
всё объяснял и не мог объяснить
спутницам, что же они означают,
эти слова из названия фильма —
печки и лавочки — логика где?
Лавочки с печками… Где же тут связь?
В Канске на улицах жуткая грязь.
В Канске партийные пьют валидол,
все остальные — гидролизный спирт.
Пьяная баба, задравши подол,
села к забору и вроде бы спит.
Но ведь не падает! Тем и ценна…
Ох, как возлюбят потом Шукшина.
ЧЕЛОВЕК У БАЗАРНЫХ ВОРОТ
Посидел. Поседел. Обозлился на жизнь
И, остатки здоровья спасая «Агдамом»,
Обезножев, сидит он и точит ножи
У базарных ворот расфуфыренным дамам:
«Сколько их, незамужних и при мужиках,
Не умеющих справить нехитрую малость»,
Забывая, что кроме сноровки в руках
У него самого ничего не осталось.
Завивая в кольцо беломорины дым,
И морщиня в ухмылке небритые щёки,
Говорит комплименты клиенткам своим
Или, раздухарясь, позволяет намёки.
Всё зависит, как на душу ляжет «Агдам»,
И тогда всё равно: чья жена, чья невеста…
Скалит рот. Но среди перепуганных дам
Есть и те, что способны поставить на место.
А ему хоть бы хны, держит форс мужика,
Для которого фарт не бывает без риска.
Нож в надёжной руке, и летят с наждака
Ослепительным веером острые искры.
ПОРОГ
Когда бы не камни, река онемела,
И то, что за день рассказала река мне,
Она бы за век рассказать не сумела —
Когда бы не камни, когда бы не камни.
Легко одолев травянистые мели,
Расслабленно плыли мы ласковым плёсом
Туда, где, казалось, скучали таймени
По нашим весёлым уловистым блёснам.
Почти что вслепую — реки повороты
Причудливей, чем у любого лекала.
Но вот настороженно, словно ворота,
У берега встали щербатые скалы,
Поросшие редким корявым багулом.
Ещё поворот. Берега — на суженье.
А дальше — густым нарастающим гулом
Порог заявил о своём приближенье.
Так зверь отгоняет пугающим рыком
Врага от своих несмышлёных детишек.
Орлан, над распадком ручьями изрытом,
Степенно круги свои мрачные пишет.
Река всё быстрее. Давно ли плелись мы,
А здесь уже ветер упругий и свежий.
Над камнем струя пролетает по-лисьи
И давит валун, обхватив по-медвежьи,
Вода взбешена, что валун неподвижен,
Ревёт так, что мы уж друг друга не слышим.
Круги у орлана все ниже и ниже,
А кедры на скалах все выше и выше.
Быстрее, быстрее. Вон хариус чёрный
Взлетел над чистинкой и канул, как камень.
Промокли тельняшки, и в пене лодчонка,
А речка по глыбам скачками, скачками
Несёт нас, и по сердцу эта игра нам, —
Лихая с лихвою, но чистая сила.
Мы знали, что здесь не бывает стоп-крана.
Ну вот и допрыгались — шест закусило.
Нас вертит поток, и мокры наши лица.
Капризы реки и удачи капризы…
Не верил — поверишь
И станешь молиться.
А берег, как локоть, который так близок.
ЛЬДИНА
Шагов за триста от реки,
Пригорок лысый проутюжив,
Подмяв под брюхо листвяки,
Она пригрелась в мутной луже,
Лежала важно, как свинья,
Которой лучшего не надо,
И пот катился в три ручья
По складкам глыбистого зада.
Дышала холодом и злом
В грязи завязшая гигантша,
И только голубой излом
Напоминал о том, что раньше,
В поре беспечной и младой,
Когда влекли иные веси,
Когда была ещё водой,
Она витала в поднебесье.
* * *
Позднею осенью за день до снега,
До гололёда и прочих невзгод
Спелые женщины падали с неба,
Медленно падали ночь напролёт,
Опередив затяжное ненастье.
Словно волшебный заоблачный сад
Сбросил листву и плоды в одночасье.
И закружил над землёю десант,
Вне тяготенья, презрев парашюты,
Не признавая законов иных —
Пёстрые юбки, роскошные шубы,
Лёгкие стайки сорочек ночных…
Медленно падали с ласковым смехом
Из поднебесной загадочной тьмы
Спелые женщины, в ночь перед снегом,
За день до холода долгой зимы.
* * *
Непонятно. Очень часто
Ни с того и ни с сего
Вдруг покажется —
Стучатся.
Дверь откроешь —
Никого.
Что такое?
Что за мука?
Вот уже в который раз
Выйдешь —
Ни души, ни звука,
Только холодом обдаст.
РУССКАЯ ТОСКА
Под вечер всё себе простил,
А утром снова загрустил
И, невзирая на усталость,
Приставил пистолет к виску
И выстрелил в свою тоску…
Себя убил.
Тоска осталась.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА
Палачи, работая ночами,
Всё-таки находят между дел
Время, чтобы самки их зачали,
Чтобы древний клан не оскудел.
Лишь бы только самка пахла пряно,
А палачье семя хоть куда,
Выживет, пробьётся, несмотря на
Вредные условия труда.
Он ведь не какой-нибудь алхимик,
В нём мужик остался мужиком,
Значит, быть наследникам лихими
От избытка крови с молоком.
ПАМЯТИ АРКАДИЯ КУТИЛОВА
За то, что рано выбрал верный след,
За лёгкую отточенную строчку
Он должен был погибнуть в двадцать лет,
Но Некто в чёрном выдумал отсрочку.
Отравлен был лирический герой,
А сам поэт разжалован из строя,
И между первой смертью и второй,
Нёс на себе он мёртвого героя,
Которого не мог и не хотел
Оставить или тихо спрятать где-то.
И запах обречённости густел,
Бежал за ним, опережал поэта.
Экзотикой всегда увлечены,
Но устают эстет и обыватель.
Друзья редели. Морщились чины.
Шарахался испуганный издатель.
Замками дружно лязгали дома…
Искал подвал, чердак или сарайку.
И лишь гостеприимная тюрьма,
Как милостыню, подавала пайку.
ПОСТОРОННИЙ
Это вам только кажется,
Что я волком гляжу.
И не надо куражиться —
Дайте дорасскажу.
Я не богом обиженный,
Налетел на беду…
Ну, случилось, но выжил ведь, —
Встал. И дальше иду.
Неуютна обочина,
А канава — мягка.
Если чуть скособочило
И согнуло слегка —
Что ж, прикажете вешаться
После стыка с углом?
Только чешется, чешется
Там где был перелом.
Мне казалось, что зажило,
Связки не развязать…
Да куда же?
Куда же вы?
Дайте дорассказать.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!