Повесть
«Ты, рифма! радуешь одна.
Подобно голубю ковчега,
Одна ему, с родного брега,
Живую ветвь приносишь ты…»
Евгений Баратынский
В начале 19-го века великого поэта тревожило, что со времен Древнего Рима живое, непосредственное общение «оратора и толпы» сменилось обменом информацией через «бумажный носитель». На площадях – «на стогнах» – никто не выступает и не слушает, а общество читает книги, европейские газеты, перелистывает собственные записки.
И только рифма, как голубь ковчега, приносит душе поэта оливковую ветвь внутреннего отзвука.
Прошло-пролетело еще два века, и сетевая активность сгенерировала новую энергетическую стихию – стремительную, жесткую среду нашего информационного бытования, в которой значимость любого сообщения предопределяется в первое же мгновение сетевого контакта: возникает или отторжение – с делит-прикосновением к экрану, или мимолетный интерес.
В предвидении формирования подобного социума и был дан завет ожидать «с родного брега живую ветвь…»
***
В майский четверг, в свой обязательный присутственный день, в атмосферной озаренности, писатель Дмитрий Цухов сидел в кожаном кресле главно-редакторского толсто-журнального кабинета и внутренним зрением с некоторой грустью оглядывал свой невероятный творческий путь.
– Дмитрий Вадимович, Дум, стало быть, Властитель, – так самоиронично, с улыбкой и со значимым, тогда еще далеким, прицелом представлялся молодой, неоперившийся литератор случайному собутыльнику в нижнем буфете. И тут же за столиком, пока не кончались деньги на пиво, в очередной раз убеждал Цухов и собеседника, и самого себя, что такого трудягу как он проза сама научит и заставит писать по-настоящему. Ведь не зря же он после проведенных в школе уроков еще четыре, а то и все шесть часов – каждую ночь! – пишет и правит, вырезает и наклеивает исправленные фразы на текст. Во всех тонкостях творческой работы он разберется! Литинститут же зачесывает всех под одну гребенку и этим только расчищает ему дорогу.
И глядел тогда Цухов как в воду Патриарших прудов!
Два десятилетия пролетели в постоянном, неутомимом его постукивании по клавишам пишущей машинки «Олимпия», а привычка в творчестве и есть первая натура! И за эти годы стал он признанным мастером увлекательности, насыщенности сюжета, с только ему одному присущей витиеватой музыкальностью слога.
Упорный труд воплотился во множество изданных романов, сборников повестей и рассказов, и все книги были распроданы!
И вот, опускаясь вниз по эскалатору в метро, а особенно поднимаясь вверх, любит писатель – прощая себе эту слабость! – смотреть на череду рекламных изображений обложки новейшего своего бестселлера. Как приятно, как же значительно видеть умное человеческое лицо и сознавать, что это ты и есть!
И что целых две недели благородное, светящееся изнутри глубокими прозрениями, вдумчивое и такое живое настенное твое воплощение проплывает с раннего утра и до часа ночи перед глазами пяти пассажиропотоков на Тверской!
А значит, изначально этому и предстояло быть! Знай наших, и Дмитрия Цухова почитывай на ходу!..
Велел классик своей секретарше Зиночке, чтобы сегодня его не отвлекали, а всех самостийных авторов она бы перенаправляла к Никитке – к заму его, с покладистым и отзывчивым характером, которого за личную преданность сам он и вытянул за собой из тех же буфетов Центрального Дома Литераторов.
Продвинутая Зиночка времени зря не теряет, а орудует сканером – оцифровывает добротную прозу прошедшей недели, напечатанную Цуховым на листах А4 все на той же, теперь уже музейной, «Олимпии». Готовые файлы в «Ворде» секретарша сразу же рассылает по журналам и издательствам – в точном соответствии с продуманной и от руки написанной Главредом разблюдовкой. За литературной стратегией глаз да глаз нужен!
Дмитрий же Вадимович в одиночестве тщательно просеивает расклады и ходы и все раздумывает, что бы такое еще замастырить, чтоб все эти тусовщики – от которых на последних презентациях совсем уже проходу не стало! – полностью бы осознали всю безграничность, всю недосягаемость текстового пространства, над ними, над шмакодявками, возлетевшего. В критических заметках и в текущих телефонных толковищах, в содержании любой антологии и в списочных составах каждого жюри надо раздвигать и заранее выбраковывать всех прихлебателей! Пусть икнется всем им лишний разок, что имена только цуховских романных персонажей известнее собственных фамилий этих писак. Но все равно – чуть ослабишь напор, и тут же тебя с корнем выдернут из писательского бытования. Эти фуршетные и вроде бы безобидные завсегдатаи на самом деле – сколько им склеротические извилины ни изгибай – как смотрели в лес, так и смотрят, волки-волками!
И тут всем своим нутром классик почуял: пришла пора напрямую обратиться ему к душам людским! На прижизненном еще пути, собственной же безопасности ради, надо озаботиться долгой народной памятью о себе! Тут и духовное, и физическое – прямое слияние с читающей его Россией: «Ибо я есмь плоть от плоти ея, дух от духа…»
Пафосу, точнее, апофеозу полного единства, конечно, необходимо широкое освещение и на «Культуре», и на «Доверии». А из готовых, отснятых уже материалов пусть на этих каналах, как обычно, смонтируют подлинно исконный телефильм о его творчестве и тут же запустят – и там и сям – его ротацию! Не забыть и еженедельные заметки-репортажи в «Литературке» – откровений из глубинки все давно заждались!..
На широком дубовом столе, за которым раз в месяц Дмитрий Вадимович проводит заседания редколлегии, для красоты и значимости общего вида располагается большой монитор, под левой же рукой мастера – клавиатура. Ближе к вечеру, в утонченных, судьбоносных раздумьях, писатель легким касанием пальца включил стоящий на полу компьютер.
«Дмитрий Цухов», «Цухов Дмитрий» – набирал мэтр, и засветившийся экран тут же стал отражать поисковое любопытство – другими запросами он никогда особо не интересовался. Привычно замелькали цветастые обложки его многочисленных книг.
И вдруг в Тверской области, неподалеку от города Кимры, возле самой Волги всплыла на мониторе деревня Цухово! Милое сердцу, трогательное и такое необходимое ему в настоящую минуту название!
И тут же решил писатель:
– Надо будет этим же вечером с женой, со своим домашним продюсером, мне посоветоваться. Как бы нам получше использовать такое замечательное совпадение!
***
Первая жена писателя, с которой они вырастили и выдали замуж за метростроевца дочку Веронику, от Цухова давно уже сбежала, не выдержав громов и литавр надвигающегося признания. Разведясь, прозаик понял, что привычность отношений и предопределила их разрыв.
Не желая принимать, кем становится ее муж, первая жена напрочь отказалась от главных своих обязанностей: услышала стук печатной машинки – не тревожь творца! Нишкни! Любое твое неосторожное слово может ненароком спугнуть и прогнать голоса, которые уже послышались создателю! Твой назойливый голосок может помешать образам являться писательскому воображению – а это совершенно нетерпимо! Ведь именно ты и обязана оберегать мужа ото всего на свете – от визитеров, звонков, а в первую очередь от себя самой…
Со второй своей женой, Викторией, писатель познакомились лет пять лет назад на выставке-продаже картин, с его авторским, сопутствующим чтением рассказов из только что изданного однотомника. Этот достопамятный вечер как раз и проводила Виктория, одна из энергичных особ, которые неустанно крутят бесконечную карусель московских презентаций.
Виктория вошла в его жизнь очень кстати – писателю становилось все труднее и неотрывно работать, и самому же заботиться о собственном быте. Новая жена быстро смекнула: застучали клавиши – священнодействие началось! Синтаксис пронизывает пространство, время воплощается в текст!
Профессиональная создательница столичных событий культуры только в браке – и совершенно неожиданно для себя! – вдруг ощутила и поняла, что писательский труд сопряжен с обременительной домашней субординацией. Любезный, обаятельный, в высшей степени обходительный прозаик с первыми же ударами по печатной машинке становится невыносимым мужланом. В глубинах же своего нелепого самомнения он еще и считает – раз ты, голубушка, стала женой самого Цухова и таким образом попала во все словари и справочники, так будь добра – оберегай мужа ото всего на свете и дотерпи до его мировой славы.
Семейные же отношения нормализуются, только когда Цухов поднял глаза от каретки и начал разминать ноги, чтобы встать наконец из-за проклятой печатной машинки.
Виктория – с крайним недовольством! – на себе испытала и поняла, что книга как товар имеет содержание, которое как раз и производится творческим, так сказать, прибавочным писательским трудом «на дому». И она, выйдя замуж, оказалась прямо на месте работы мужа-писателя! И теперь она своей обходительностью и терпением поневоле принимает самое непосредственное участие в производственном процессе! В типовой же совковой квартире ежедневный многочасовой и однообразный и вдобавок невыносимо громкий писательский труд оказался совершенно неразделимо слит с семейной жизнью – и с этим ничего поделать нельзя!
Виктория не стала объяснять мужу, что его чудаковатые закидоны и привычки её только раздражают! Причем очень сильно! И что для женщины его книжные успехи и эти невыносимые вики-глупости – всё постольку-поскольку! И теперь вот сиди и слушай все восемь, а то и девять часов подряд, как за дверью раздаются писательские трели, больше похожие на автоматные очереди. И все жди-пожди, когда загран-всемирные приглашения, а следом и валютные гонорары повалятся на чету Цуховых со всех стран и сторон.
А продюсер Виктория – благодаря собственному богатому опыту – лучше всякого писателя знала, что литературные чудеса сами собой не случаются! еще в самом начале брака перед ней стал выбор – терпеть изо всех сил или бежать от этого творческого ужаса и возвращаться в свою однушку, оставшуюся у нее от прошлой жизни. А тут еще и вялотекущий размен трехкомнатной квартиры, в которой она сейчас с мужем проживает, её тоже третирует…
Виктория, с её северным упорным характером, наперекор всем этим обстоятельствам приняла твердое решение: займусь-ка я всерьез и по-полной карьерой шумливого моего Цухова! Раз уж приходится терпеть домашний ужас непрерывной работы над текстами – она будет добиваться – и добьется! – их общего всемирного успеха. И выведет своего дурака в люди!
И Виктория принялась неистово педалировать участие прозаика Цухова во всех премиальных кампаниях, следить за каждым его общественным шагом, постоянно внушая неопрятному писателю, что его чистая сорочка на презентации так же важна, как и обложка новой книги!
Так, на удивление всех знакомых, позднее их супружество оказалось весьма удачным! Взрослые, сложившиеся люди притёрлись друг к другу, и возник творческий союз, который только укрепляли деловые качества Виктории. А вскоре и сам Цухов, при всей своей спеси и фанаберии, допетрил, что его последние громкие успехи достигнуты не за счет его писанины, а благодаря раскрутке, которой изо дня в день занимается его жена.
Но с недавних пор и Виктория стала замечать, что ее усилия пробуксовывают. И контролируешь, и сто раз позвонишь, а перед самой раздачей обязательно всплывает очередная подлянка. И праздничные презентации то и дело стали омрачаться то маленьким тиражом, то большим подвохом – прямо из шорта новый роман её мужа втихаря вдруг выкидывают, и все её звонки и заботы идут насмарку.
***
После ужина писатель поделился с Викторией своим географическим открытием, которое ему посчастливилось сделать в свой редакционный день.
Виктория тут же открыла свой лэптоп, набрала в поисковике и обрадовалась:
– Какое полное и удивительное совпадение! Прекрасный инфоповод и замечательный слоган – «Цухов в Цухово»! Все сайты тотчас откликнутся. А вот и наше с тобой поместье! Ты только погляди, какой милый, зелененький дом! Газ!
Летний водопровод! Семь минут ходьбы до Волги! Обожаю речные просторы – ведь я выросла на Кулое! Денег от твоей последней премии у нас на этот домик как раз и осталось! На этой неделе и я продала пару полотен. Впрочем, надо сначала на вшивость все это проверить, – озаботилась литературный продюсер. – что ты имеешь в виду? – испугался прозаик.
– Так мы, фуршетницы, называем обязательную проверку предстоящего праздника на информационную чистоту.
Виктория поставила закладку, чтобы созвучная деревенька от неловкого нажатия ненароком не канула в интернетовскую прорву, и стала оглядывать географические и поисковые окрестности, попутно объясняя мужу, что она делает:
– Димочка, прелесть моя! Вполне может оказаться, что неподалеку от нашего родового имения какой-нибудь шустрик что-то и абы там уже накропал и даже провел там, типа, свою дурацкую «болдинскую осень». Любое литсобытие, произошедшее там до ста лет включительно, отбросит чужеродную абсолютно не нужную тень и на твою творческую биографию. А потом мне придется её отмывать! Раззявой в таких делах быть ни в коем случае нельзя! Всю округу надо повнимательней оглядеть, чтобы нам с тобой на дядю не сработать. А вот ежели двести лет назад – это подходяще! Обогащать отечественную культуру вместе с приснопамятными именами – самое оно! Любой исторический гаврик, из глубины столетий оказавшись рядом с тобой на текущей информационной поверхности, и тебе, мой дорогой, только добавит значимости! А так мы вложим денежки в этот проект, а потом на деревенском клубе или на строении соседнем увидим надпись, которую земляки-доброхоты там уже присобачили. И все это давно уже в Сети: «Здесь родился или – еще того хуже! – окочурился какой-нибудь местный Афоня». Все пользователи только лишний раз обратят внимание исключительно на это сообщение! А твое появление в Цухово окажется всего лишь поводом для этого никчемного ознакомления, а вовсе не самым значительным событием. Ну, ты понял меня?
Писатель несколько уныло кивнул.
Виктория увеличила карту, тщательно проверила всё, когда-либо произошедшее в окрестностях, и наконец с удовлетворением подвела итоги своего мониторинга:
– Вроде все чисто! Теперь мы с тобой там смело можем обосноваться! Все грядущее лето поживем возле Волги среди читающего тебя народа! И «рупорков» наших туда созовем! И пусть на всех информационных площадках и в оставшихся еще на плаву бумажных газетёнках замелькают сообщения: «Писатель Цухов – в Цухово! В своем родовом поместье классик закончил работу над трилогией. Эпохальное произведение создано на родной земле». Наша с тобой прямая дорога на Нобель оттуда и пойдет. А всем этим завистникам ничего не обломится – кыш отсюда по своим замызганным углам!
***
О чем супруги вечерком только помечтали за чаем, на следующий же день свершилось!
Утром Виктория позвонила по номеру в рекламном объявлении, их тут же пригласили в офис, они и поехали.
В скверике перед кинотеатром «Прага», возле цветочной клумбы, под цветастым зонтиком их ожидала риэлтер Надежда. едва увидев своих клиентов, она сразу же узнала знаменитого писателя:
– Вы сам Цухов? Невероятно! Недавно я Вас по телевизору видела! я и сейчас читаю Ваш последний роман – книга лежит у меня на столе!
В радостном оживлении, на пути к офису, Надежда все продолжала восторгаться:
– я и в метро с Вашей книгой езжу! Поставите на нее автограф?
От её несколько наигранной радости в лифте Цухов стал морщиться, но в офисе, подписывая свой роман и польщенный оживленным вниманием еще одной сотрудницы, заулыбался. Усадив покупателей, Надежда продолжила восхищаться уже тем, какой удачный, замечательный выбор ими сделан:
– Будете жить, как в своем Переделкино, только воздух там совсем другой!
(Тут необходимо с недоумением заметить, что самородку Цухову – сколько он ни обивал пороги! – писательскую дачу не дали!)
– В соседнем селе там башня связи – красные её огоньки вам будут видны из ваших окон. Прямо через модемы своих смартфонов будете сидеть там в Интернете – а что еще нужно современному человеку? Кстати, доставка в районе прекрасно работает! Продукты, да и любые товары по заказу вам до ворот доставят и в дом поднимут! Из Москвы ничего возить не надо! Вот на визитке их номер я тут записала. У вас и своей земли там 15 соток! чистый чернозем еще от раскулаченных крестьян остался. Капусточку, зеленюшку сами будете выращивать!
Потрясающие угодья с видом на матушку Волгу! – хотелось бы съездить, посмотреть, – пробормотал писатель.
– Конечно! Поезжайте, посмотрите! Климат, экология – исключительные!
Пока Вы ездите, вашу усадьбу я, конечно, постараюсь придержать. Но к нам люди с живыми деньгами приходят, и тут уж ничего не поделаешь. Дома во всем Цухово… Ой, так это же Ваша фамилия! Как все удачно складывается!
Участки там огромные, поместья улетают у нас, как горячие пирожки! Всю цуховскую недвижимость наше агентство «ОЛИНКЛЮД» выкупило у местных владельцев – для удобства наших покупателей. Мы там единственные собственники! На прошлой неделе я рядом дом продала – и как предчувствовала! Зашла, все там у вас перефоткала. Вы только посмотрите, какой прекрасный ремонт!
Такому фасаду ни дождь, ни снег не страшны – сто лет еще простоит! Дом теплый, электроотопление, и даже русская печка сохранилась! Внутри все отделано, и туалет есть, и душ, и свой септик. Въезжайте и живите! Все готово для творчества! За такие небольшие, в сущности, деньги, дом этот мгновенно улетит, а потом локти себе кусать будете. Сейчас самый сезон, у нас от покупателей отбоя нет!
Писатель, просмотрев фотографии, передал альбом жене.
Надежда профессионально доработала покупателей:
– Посмотрите – смена постельного белья в шкафу разложена! я тут в отпуск собралась, в Турцию путевку купила. По такому случаю – только для Вас! – мы делаем скидку 20%! Только, пожалуйста, хотя бы на полгода! – разрешите нашему агентству упоминать Ваше имя на нашем сайте: «Писатель Дмитрий Цухов – клиент “ОЛИНКЛЮДА”»!
– Конечно! Разумеется! – опять заулыбался классик.
– Огромное поместье по цене дюжины айфонов! – заметила Виктория.
Тут супруги переглянулись и одновременно кивнули головами. Надежда в восторге сделала характерный жест брокеров – сделка состоялась! Документы оформили тут же, нотариус оказался в соседнем кабинете, понаставил гербовых печатей.
Всю сумму за минусом 20% Виктория перевела со счета мужа через он-лайн банк. Цухов сидел рядом, показывал жене приходящие на его смартфон коды и контролировал – сам он пользовался этим сервисом еще не очень уверенно.
– Не забудьте в местном МФЦ нашу сделку зарегистрировать. Ваше право на собственность обязательно и там должно быть зафиксировано. Телефоны, адрес – все здесь указано, – напомнила Надежда новым владельцам.
Литературная чета сфотографировалась с Надеждой на ее телефон. Потом классика несколько раз сфоткали на фоне рекламного стенда – для сайта агентства.
– Выберу поудачнее фотографии и вам перекину! Будем общаться и дружить!
Возникнут какие-то проблемы – сразу же, мои золотые, мне звоните!
***
В воскресенье писатель пригласил в гости дочь Веронику с ее мужем и внучкой и сообщил родному семейству, что на все грядущее лето они уезжают на Волгу. Там он будет работать, а они пока могут пожить у него и сэкономить на съеме квартиры.
Оплаченный кооператив, немалую часть денег за который внес и сам Цухов, уже четвертый год все достраивали. Из счастливых новоселов Вероника с мужем незаметно превратились в «обманутых дольщиков».
– На день-другой по издательским делам мы, конечно, будем приезжать в Москву и переночуем тут у вас. В тесноте, да не в обиде. А так в среду на той неделе можете уже перебираться, – и писатель передал дочери запасную связку ключей.
Во вторник Цухов побывал и в своем журнале. Заму своему и другу Никитке он также вручил ключи и от редакторского кабинета, и от сейфа.
В среду на ранней «Ласточке» супруги помчались в свое имение на Волге, взяв с собой две каталки с набором продуктов, сменным бельем. Ну и на третьей каталке писатель вез пишущую машинку «Олимпию» и четыре пачки бумаги.
Две новые запасные ленты из неприкосновенного запаса Виктория положила в свою дамскую сумочку.
***
В Кимрах на вокзале они прошли вдоль ряда грибников, плоды весенней тихой лесной охоты из стоящих тут же плетеных корзин были разложены горками на тряпицы вдоль всего тротуара. Виктория на ходу сфоткала горку-другую ранних грибов.
В живой автомобильной очереди Виктория, как всегда, села на переднее сиденье рядом с водителем и тут же пристегнулась, тем самым оберегая Цухова от возможной аварии, в которой она когда-то потеряла своего первого мужа. – чем старики торгуют? – поинтересовался писатель.
Виктория как раз определяла сорта грибов на своем смартфоне и ответила:
– Все сморчками да строчками. А вот и ранние маслята!
Водитель из местных дорогу знал, ехали чуть больше часа.
– Притормози! – вдруг велела Виктория – А ну-ка, сдай назад! шофер послушно прижался вправо, автомобиль попятился.
– Обронила, что ли, чего? – спросил Цухов с заднего сиденья.
– Стой! – Виктория вышла из машины и энергично направилась к дорожной табличке. Тут и писатель, сквозь боковое стекло с ужасом увидев, что населенный пункт называется «ЦУхОВКА», открыл дверь и выбрался с заднего сиденья.
Самодельная надпись синей краской на деревянных дощечках от фруктового ящика была приколочена гвоздями к березовой жерди, воткнутой прямо в землю. Виктория сгоряча тут же принялся отламывать лишний слог, так неуместно принижающий все задуманные ими общественные мероприятия. Подоспел и прозаик, двумя руками вцепился в ужасное уменьшительное название. Раздался треск обветшавших дощечек, «ВКА» отвалилось и оказалось в руках Виктории, на жерди – на одном гвозде – осталось болтаться «ЦУхО».
В сердцах Виктория бросила обломок подальше от дороги в заросли репейника, супруги вернулись и сели в такси.
Писатель сказал:
– Необходимо первым делом заказать в дорожных службах новую табличку!
А то местное телевидение примчится, название попадет в кадр. Тогда ничего уже не исправить, и все наши паблики провалятся в тартарары!
– Сегодня приедем, и я сразу же этим займусь, – отозвалась Виктория.
– А чем вам старая надпись не понравилась? – удивился водитель.
– Несколько месяцев в году я теперь буду здесь работать, – объяснил Цухов.
– Кем? Фельдшером? Деревня-то брошенная, лечить здесь некого.
– Как брошенная? – удивилась Виктория.
– Несколько старух, может, еще прячутся по углам. Но вы их вы вряд ли отыщите – они света белого боятся. Бомжи в округе бродят, пенсию могут отнять.
Такси медленно переваливалось по кочкам и ямам проселочной дороги, колеи которой то и дело пропадали в высокой траве. Навстречу никто им не попадался, над одной только избушкой из печной трубы слабо курился прозрачный дымок. Похоже, водитель не обманул.
– А вот и наша усадьба! Мы с Димой вот этот дом купили! Поближе, пожалуйста, подрулите, – Виктория увидела зелёный веселенький фасад.
– Купили? Могли и так вселиться, – удивился таксист.
– На тебе штукарик сверху! О наших делах, я тебя очень прошу, ты особо не распространяйся. Дорожным указателем мы завтра же займемся. Понял меня?
Как тебя звать-то? – спросил Цухов. – что вы тут собираетесь делать – мне без разницы. Зовут меня Лёша. Вот вам на листочке мой телефон – как в Москву намылитесь, звякните, я тут же подскочу.
– Лады! Спасибо! – Цухов вытащил из багажника сумки на колесиках. «Олимпию» с писчей бумагой покатила Виктория.
***
Сняв с крайнего колышка забора накидушку из облезшего алюминиевого электропровода, писатель приподнял и оттащил увязшую в земле и в густой траве калитку. Пригибаясь под цветущими ветками яблонь, обходя разросшиеся облепихи, стройные молодые елки, кусты черноплодки, смородины, калины, войлочных вишен, раздвигая колючки и высокую крапиву, собственники с каталками продрались к дому. Зайдя за угол, они тут же обнаружили, что выцветшим зеленым пластиком обит только фасад.
По четырем деревянным шатким ступенькам новый владелец поднялся на крыльцо, открыл ключом навесной замок и стал плечом расшатывать разбухшую за зиму входную дверь. Минуты через три дверь поддалась и открылась на себя. едва супруги вошли внутрь, как им в ноздри шибанул застоявшийся, тяжелый запах затхлости.
Рассеянный свет пробивался сквозь грязные, запыленные стекла деревянных двойных рам. Несколько стульев с темно-оранжевыми фанерными сиденьями, хранящими овалы ягодиц когда-то сидевших на них обитателей, казалось, вотвот упадут перед ними на грязные половые доски. Раздвижной стол на одной центральной ножке, с выжженным следом от забытого на нем раскаленного утюга, кренился на бок.
Обойдя с разных сторон кирпичную печь, труба от которой уходила в потолок, супруги увидели просевший, полуразвалившийся диван.
– На этой развалине мы с тобой и будем ночевать?! – ужаснулась Виктория.
У дальней стены стоял светло-желтый буфет еще советского производства.
На полках за стеклянными дверцами стояли три граненых стакана и стопка из пяти тарелок – на ободке верхней тарелки сквозь слой пыли Цухов разглядел овальную надпись: «Общепит». В дальнем углу за посудой Виктория нашла крохотную деревянную иконку со Спасителем. В нижней буфетной стойке лежала связка старых газет – на растопку.
Виктория нажала на включатель, рядом с которым к бревну был привинчен и штепсель. Под потолком загорелась неяркая лампочка, и тотчас ожил и тихо зажужжал в углу электрический счетчик. – хоть есть где подзарядиться, – со вздохом заметила Виктория.
Цухов развернул стол, и накренившаяся сторона уперлась в бревно сруба.
Осмотревшись еще раз, супруги окончательно убедились – старый пятистенок с небольшой пристройкой, на скорую руку обитый по фасаду уже разикдругой использованными пластмассовыми панельками, – вот что они по-запарке купили!
Вышли из избы отдышаться, осмотреть земельный участок. Забор почти повсюду повален, запущенный сад в цвету. В белой кипени благоухали кусты жасмина – аромат чувствовался повсюду. И вдруг в высокой траве среди кустов смородины, прямо перед крыльцом, Цухов обнаружил колодезный сруб, подошел и поднял крышку:
– Вода! У нас есть колодец! Ворот просел, но вертится!
Погнутое оцинкованное ведро пошло вниз, писатель зачерпнул воды, намотал цепь на вал, подхватил и ополоснул ведро, опять достал воды и напился:
– Вкуснотища! На, попей, я подержу.
Виктория накренила ведро, приноровилась, сполоснула руки, умылась и напилась:
– Вода чистейшая!
Ни летнего водопровода, ни душа, ни, тем более, септика не было. В правом дальнем конце участка среди разросшихся колючек кренился сортир, сколоченный из почерневших от времени досок и прикрытый гнутым куском ржавой жести. В яме стояла пластмассовая емкость, а стульчаком служили четыре продольные и две поперечные доски.
Виктория в ярости нажала на смартфоне номер ОЛИНКЛЮДа, и услышала:
«Данный вид связи для абонента недоступен».
– Какую же глупость мы сделали! Нас нагло обманули. я вызываю Лешу-таксиста! Немедленно возвращаемся в Москву! я покажу этой негодяйке, где раки зимуют! – закричала Виктория.
Цухов заулыбался:
– В том офисе сейчас стоматолог какой-нибудь уже зубы сверлит. Эти жулики в тот же вечер оттуда слиняли и наши деньги обналичили. Пройдоху Надежду ты сможешь отыскать только с полицией, а она будет уверять, что мы ее неправильно поняли. Нам придется с ней годами судиться, а в итоге я получу палкой по голове в какой-нибудь подворотне…
А мне здесь нравится! я давно обдумывал одну повестушку, а сейчас чувствую – здесь она у меня пойдет! И Волга видна! Та история тоже случилась на Волге ровно двести лет назад. Короче, я сажусь работать, а ты пока займись уборкой…
Виктория всплеснула руками.
Цухов протопал по хлипкому крыльцу, вошел в избу, вытащил из чехла «Олимпию», положил машинку на круглый стол, выбрал стул попрочнее и устроился поудобнее. Вскрыл свежую пачку бумаги, вставил лист в каретку и сразу принялся бить по клавишам – печатать новую повесть в одном-единственном экземпляре.
Успокоившись, Виктория вошла в избу, посмотрела со спины на одержимо стучащего мужа и поняла – уговоры бесполезны. Она вышла, села на крыльцо, окинула взглядом несколько соседских покосившихся изб, подставила лицо солнцу и стала набираться сил.
Витамина D во мне уже достаточно! Буду действовать! – через полчаса решила Виктория.
На смартфоне, который всегда был у нее под рукой, она набрала номер доставки – хоть тут эти жулики их не обманули. Получив рабочую ссылку, она заказала постельное белье, одеяла, полотенца. И огурцы, помидоры, грибы, сыр, ветчину, пару швабр и множество сухих и влажных салфеток.
В присланном каталоге не было биотуалета. Виктория позвонила оператору, получила от нее номер другого, потом третьего магазина. Вскоре стало понятно, что эту штуку со всей химией им придется везти из Москвы.
***
Часа через два на крыльце появился Дмитрий:
– На сегодня достаточно! Пошли, дорогая, пока еще солнце светит, искупаемся в Волге!
– Сейчас только начало мая! Вода ледяная – я в реку ни за что не полезу!
– Ты на берегу постоишь, а мне холодная вода сейчас просто необходима! я начинаю слышать прозу и должен закрепиться в её ритме. Мне нужна ледяная встряска, чтобы смыть и забыть все остальное!
Проселком, по которому приехали, супруги дошли до Волги и начали спускаться к реке. Порыв ветра стал сдувать их с косогора, и они схватились за руки, поддерживая друг друга, добрались до воды – тут ветер стих.
Неподалеку на выровненном уступе стояли накренившиеся сараи с остатками дощатых дверей, висящих на проржавевших петлях. Подойдя поближе, внутри они увидели рассохшиеся лодки, порванные садки, удочки без лесок – рыболовецкую рухлядь. На кольях возле сараев трепыхались обрывки истлевших сетей, когда-то развешанных здесь на просушку. Вбитые в глину и едва торчащие из воды ржавые отрезки водопроводных труб обозначали бывший причал, смытый весенними паводками. У самой воды из прибрежного песка выступали ребра баркаса без всякой обшивки.
– Словно сам Арго тут рассыпался, – пошутил писатель.
– Кто? – не расслышала Виктория.
– Легенду про Аргонавтов помнишь? Их предводитель Язон в глубокой старости был погребен под такими же старыми обломками своего корабля…
– Невод из Волги рыбаки достали и улов свой выбрали. За бутылкой пошли, да так и не вернулись… – грустно пошутила Виктория.
– У этих берегов многое происходило… – Цухов бодро разделся, в одних трусах стал ходить по песку и махать на ходу руками. Держась за ребра баркаса, сделал несколько приседаний.
– Ступни щепой не наколи! – следила за мужем Виктория.
Поупражнявшись, Цухов пробежался трусцой по песку, вдруг ринулся в воду и отважно нырнул в Волгу!
– Господи! хоть бы не утонул! – взмолилась Виктория.
Голова Дмитрия тут же появилась из глубины, энергичными гребками писатель проплыл метров семь и повернул к берегу. едва коснувшись дна, он стал оглядывать высокий берег. Потом опять поплыл вглубь, но тут же повернул обратно, нащупал дно, попытался встать, но потерял равновесие, упал обратно в воду и на берег выкарабкался на четвереньках.
– Ну ты даешь! – вздохнула Виктория.
Дмитрий хотел было снова пробежаться, но не смог – голова закружилась, дыхание перехватило. Писатель стал стряхивать с себя воду.
Волга – как он и надеялся! – напрочь стерла все текущие мелочи, и ему все явственнее слышался гул нарождающейся прозы.
– Повесть во мне оживает! – поделился радостью Дмитрий.
– А как ты чувствуешь, что пишешь именно повесть? А может, у тебя только короткий рассказ получится или ты начал новый роман? – улыбнулась Виктория.
На полном серьёзе, обтираясь полотняным полотенцем, писатель сразу же стал объяснять жене тонкости своего ремесла:
– Все дело в моем внутреннем ощущении текстовой насыщенности. В прозу я вхожу, точнее, бросаюсь в неё, как сейчас в Волгу. если текст меня полностью захватывает и я начинаю жить вместе с моими героями неведомой мне самому жизнью, значит, я пишу новый роман, который рождается самой стихией языка, как Афродита пеной морской. А сейчас мне все – более или менее – известно, что произойдет. Это значит, что я пишу повесть.
– Заумь какая-то, – прокомментировала Виктория.
– И рассказ, и роман, и повесть – каждая форма имеет свои текстовые особенности. чем богаче проза словами, тем объемнее художественный текст. Такова природа читательского восприятия и даже внимания – которое захватывается и держится в напряжении исключительно самой насыщенностью текста. Иначе – при бедном словаре в объемном, большом тексте – читателю сразу становится скучно! Точно так же и в музыке – звуковое изобилие предопределяет длительность симфонии, а какая-нибудь песенка с двумя мелодиями звучит всего три минуты. Тот же Александр Сергеевич достиг вечной новизны своих текстов самым невероятным образом: во всем своем творчестве он употребил чуть больше 20-ти тысяч слов. Но из этих 20-ти тысяч – ты не поверишь! – 10 тысяч слов – только по одному-единственному разу! Оказывается, Пушкин интуитивной алгеброй проверял свою гармонию! В частотности словоупотреблений разгадка тайны и радостной притягательности его творчества!
– Похоже, даже волжская вода тебе мозги не прочистила. Лучше нырни-ка еще разок, – пошутила Виктория.
– Наша жизненная ситуация сейчас меня располагает только к повести. Работая над романом, я впадаю в полную житейскую беспомощность…
– Тут я с тобой полностью согласна! С этой твоей романной беспомощностью я сталкиваюсь ежедневно, – улыбнулась Виктория.
Раскрывая жене особенности своего дела, писатель оделся, супруги не спеша поднялись по косогору к деревне.
Картинно повернувшись, Цупов поклонился и поблагодарил:
– Спасибо тебе, Волга!
– Меня ты должен благодарить, Дима! Меня, а не реку! Это мне приходится выслушивать ежедневно твои писательские страдания…
– Волга – живая! Она сразу все чувствует, и показывает, и даже представляет!
Из её вод я только что видел, как по нашему берегу проехал Карамзин… – еще и Карамзина приплел! Откуда что берется…
– Да! Николай Карамзин! По нашему берегу он промчался еще за 10 лет до рождения все того же Пушкина! А сейчас, то есть тогда, в тот самый день Карамзин торопился по нашей заросшей сейчас колее в Санкт-Петербург, чтобы отправиться в Европу! – продолжил фантазер.
– Дима, дорогой! За нашей брошенной деревенькой проселок кончается! Ни дороги, ни пути дальше нет!
– А в те времена здесь пролегал главный тракт Империи! Именно по этому берегу мчались фельдъегеря из столицы в Москву, ехали визитеры-помещики с губернскими подорожными. Это сейчас только мы с тобой здесь бредем, как перехожие калики, – ты, моя единственная слушательница, и я, твой последний говорун. Все ты да я, да мы с тобой – ни проезжих, ни верховых…
– Все привираешь, чтобы только самоутвердиться передо мной! Здесь теперь только руины рыболовецкие… – я с тобой делюсь, чтобы донести слова до текста. В звуковых отголосках мне является суть моей повести. Сказанное не забывается…
– Предстоящие недели нам с тобой предстоит здесь жить за мой счет, вот в этом-то и вся суть. Твои денежки – до копейки! – мы в эту избенку вложили, а зарплаты твоей нам хватит на два заказа. В последний месяц на твой счет вообще никаких переводов еще не приходило, а нам необходимы занавески на окна, холодильник. Тебе – настольная лампа, чтобы совсем зрение не посадить, а мне – наушники – я их забыла взять с собой! – чтобы с ума тут не сойти от твоего стука и чтобы моя музыка тебе работать не мешала. И все это буду заказывать я! Сейчас здесь рулит доставщик «Озон», а вовсе не твой язон. Все герои канувших времен нам не доставят и одной бутылки кефира!
– Все так и есть, дорогая. Прости мне мою назойливость! Эти голосовые наброски – только чтобы донести слова до бумаги, – виновато пробормотал Цухов.
– Это качество в тебе я очень ценю и люблю! Прошу тебя, пожалуйста, продолжай со мной разговаривать, – сменила Виктория гнев на милость. Супруги подошли к забору, и писатель взялся было приподнимать калитку, но театральные навыки сочинительства никак его не отпускали – и он, вроде даже не совсем нарочито, оглянулся.
Виктория, наблюдая за лицом мужа, заметила, что опять что-то промелькнуло – то ли в его воображении, то ли на самом деле – у него перед глазами. Мгновение спустя писатель опять взялся за накидушку-никудышку и отворил калитку.
Пока муж на крыльце возился с входной дверью, жена под лучами заходящего солнца развесила на колючей ветке облепихи мокрое полотенце и тут же стала обламывать с цветущих яблонь сухие нижние ветки. Когда с охапкой наломанных сучьев Виктория вошла в избу, Цухов уже печатал.
Виктория открыла чугунную дверцу отвода печной трубы. С нижней стойки буфета взяла несколько старых газет, одну из которых тут же свернула, подожгла и просунула в печное отверстие. Старая газета изредка вспыхивала, но в основном тлела. Напустив дыма, Виктория свернула еще одну газету, опять зажгла, и вдруг пламя потянулось в печное отверстие – появилась тяга!
– Печник знал свое дело! – обрадовалась Виктория.
Открыв поддувало, она тут же стала ловить ладонями серую струйку – печь была забита старым пеплом.
В пристройке Виктория нашла – всю в пятнах облетевшей эмали – обливную миску. Алюминиевой столовой ложкой она стала выгребать пепел, и как только миска в очередной раз заполнялась, Виктория выходила в сад и выбрасывала пепел – горку за горкой – под корни яблонь. Выскребла поддувало дочиста и открыла печную топку, в которой на скомканном газетном листе построила горочку из наломанных сухих сучьев.
Огонь в печи – впервые за много лет – разгорелся от первой зажженной спички. Вглядываясь в занявшееся пламя, Виктория вдруг прочла про себя строчки, недавно попавшиеся ей на глаза в каком-то журнале и сразу же запомнившиеся:
Разбег короткий рейсовой ПеОшки –
Под крылья травяной ушел аэродром…
Смотрю я на мостки, на свой дощатый дом,
На церковь, где чадят перед иконой плошки.
Одна лечу в Москву, чтоб снова биться лбом,
И с жалостью меня там встретят по одежке –
Как провожает здесь, колеблясь под дождем,
Лишь слабая ботва невызревшей картошки…
– Северное деревенское мое детство опять ко мне вернулось, – прошептала Виктория.
***
За скромным ужином, приготовленным из разогретых на печи овощных консервов, Виктория смотрела в экран лэптопа, а Цухов под неяркой верхней лампочкой правил текст, настуканный им за день.
– Повесть пошла! И ты потом, пожалуйста, обязательно прочти. Твое мнение мне крайне необходимо! – сказал писатель.
Виктория сидела в Интернете и выбирала холодильник. Башня связи из соседнего села действительно охватывала всю округу. Их телефонные номера операторы мобильной связи определили по местонахождению абонентов, и через модем смартфона интернет в лэптопе работал. МТС фурычит и в Цуховке!
Сделав закладку, Виктория ответила мужу:
– Обязательно, я все прочту и под каждой главой сделаю, как всегда, свои замечания. Но читать я буду, только когда Зиночка эту твою новую повесть оцифрует! И все эти невозможные буковки на листочках-кругляшках обретут наконец нормальный вид на моем мониторе! Мне сейчас от руки, что ли, писать свои замечания, чтобы ты их прочел? А потом эти записочки прикреплять скотчем на стекла этого омерзительного буфета? После твоих бесконечных автоматных очередей я физически не могу смотреть на продавленные буквами листы – так они меня раздражают! если я и прочту какую-нибудь фразу твоего – в прямом смысле! – печатного текста, от раздражения я ничего не понимаю!
– Дорогая, пожалуйста, успокойся! хорошо – ты прочтешь потом! Как только мы вернемся в Москву, я попрошу Зиночку сделать мне эту повесть.
– Твоя секретарша – умница! Она сразу же пересылает всю твою писанину на мою электронную почту!
– Эти детали постоянно выбивают меня из колеи…
«Вот Бог послал мужа-дикаря…», – подумала Виктория и спросила, чтобы переменить тему и несколько смягчить негативную реакцию мужа:
– А тебе по-над Волгой вправду сам Карамзин являлся?
– Сегодня мне привиделись два его проезда! И оба по нашему берегу.
– О, Господи!
– Вначале прямо из Волги я видел как молодой подмастерье, 23-х лет от роду, направляется в Европу по масонским адресам и рекомендациям. Неделю назад – конечно, в его времени – в Москве ему выдали сухопутный паспорт. Мимо нас он торопился на бричке в Санкт-Петербург, чтобы скоро оказаться в Кенигсберге, в гостях у философа Канта. Из-за дорожных колдобин у него по всей Европе то и дело ломались тяжелые и грязные железные оси, и ему часто приходилось самому их снимать и дотаскивать до ближайшего кузнеца. Он подробно написал, как он добрался до Парижа, где присутствовал на заседаниях Революционного Конвента и слушал там самого аббата Мори!
Когда же мы с тобой подошли уже к нашей калитке, Карамзин вдруг явился мне во второй раз! Это случилось – в его времени! – 25 лет спустя. Карамзин проехал мимо нас в тарантасе, запряженном двумя лошадьми, со всем своим семейством – женой и четырьмя детьми. Старшие смотрели в оконце тарантаса на Волгу, а двое младших уже спали, – уточнил Цухов.
– Ты что, ясновидящий? Или уже сумасшедший? Зачем в такую зябкую дорогу Карамзин взял еще и маленьких детей? – Виктория решила подыграть мужу.
– Император Александр Первый выделил и ему, и всей его семье двухэтажный домик рядом со своим екатерининским дворцом. Император недавно прочел несколько глав «Истории государства Российского» и повелел издать её за счет казны. Но Государь очень ревниво почувствовал в Карамзине единственного себе ровню во времени собственного царствования и решил поселить его рядом с собой. В Царском Селе у Карамзиных ежегодно рождалось еще по ребенку, а к 8-ми томам «историограф» написал еще три, а последний так и не закончил.
Юный Пушкин – и он опять тут как тут! – каждый день после занятий в Лицее, приходил в гости к Карамзиным и гулял по екатерининскому парку с их детьми…
– Ну ты даешь! – поразилась Виктория.
– Все так и будет! Вернее, так было! Кстати, и мы с тобой сейчас в тех же годах: мне 53 года, а ты ровесница Екатерины Андреевны, его жены.
– И нам бы хоть кого-то родить… – с грустью улыбнулась Виктория. – Тогда бы и впрямь получилось пушкинское сближение…
– Теперь ты сама видишь, что я живу среди великих! – самоутвердился Цухов.
За окнами меж тем стемнело, и вдруг послышался тихий стук.
– Продукты нам только завтра доставят. Это мыши скребутся? Или у карамзинского тарантаса за деревней опять ось поломалась? – храбро пошутила Виктория.
Цухов снял очки, отодвинул щеколду.
– К нам гости! – открыв дверь, удивился Цухов.
На их участке, в слабом отсвете электролампочки, прозаик увидел высокую, худую старуху. Не поднимаясь на крыльцо, стоя по колено в траве, она тыкала палкой им в двери. Глубокие, темные морщины ее лица обрамляли седые космы, выпадавшие из старинного павлопосадского платка. За спиной поздней гостьи в сумерках Цухов приметил еще три или четыре старушечьи тени.
– Милости прошу, заходите! Вы – наши соседи! – обрадовался писатель. – что ж это ты, сучок, вместе со своей паскудой, как только к нам в деревню заявились, так первым делом ее обесчестили?! – с негодованием спросила старуха.
Опершись о палку, она подняла другую руку, и писатель сразу узнал обломок фруктового ящика с названием деревни, который они с женой разломали при въезде. Цухов хотел было что-то сказать в оправдание, но язык у него прилип к гортани.
Старуха возмущенно закричала:
– У нас сегодня с утра Серафима сторожихой была! Это она обломок в траве отыскала! Как ты посмел, сучок, разломать наше название?!
– Простите, ради бога! Как Вас звать-то по имени-отчеству? – затараторил Цухов, обретя наконец голос. ему вдруг очень кстати вспомнилось – чтобы люди в деревне тебя зауважали, надо при знакомстве спрашивать у них имя и отчество.
– Марфа! И хватит с тебя!
– Неувязочка вышла, уважаемая Марфа! Надпись криво висела, мы хотели было поправить, а дощечка – хрясть! – и сломалась. Завтра же мы новую табличку закажем – стальную, на бетонной основе она века простоит! А на этой жердине название все равно бы от ветра скоро сломалось и отлетело… А так через неделю новая табличка будет! А сейчас, пожалуйста, заходите к нам в гости – по-соседски чайку попьем, заодно и познакомимся.
– Мы тебя, сучок, знаем уже! Не смей больше пакостить у нас в деревне! И за тобой, и за бабой твоей мы теперь во все глаза глядим!
Старуха, пятясь и грозя Цухову еловой палкой, скрылась в непроглядной тьме.
***
После ночного визита Марфы в обезлюдевшей деревне – как отрезало! – никаких событий больше не происходило. Старухи попрятались по избам, и дни летели в однообразной творческой работе писателя. Виктория в одиночестве прогуливалась по лугам, по окрестным заросшим тропинкам, а вечером, после того как Цухов выполнял свою ежедневную текстовую норму, они вместе купались в Волге. От невыносимого однообразия безграничная уверенность Виктории в их общем проекте – сделать Цухова мировой литературной знаменитостью – стала незаметно сходить на нет.
На берегу, возле брошенных сараев ей пришла в голову грустная мысль: напряженное создание текста лишено какой-либо событийности – тогда как из ничего не происходящего – может, потом у нас что-нибудь получится?..
А она мается здесь и коротает пустые дни своей последней молодости ради повести, которую, когда она появится на страницах их толстого журнала, может быть, прочтут от начала и до конца пять-шесть читателей, имена которых им известны и сейчас. И тут Виктория поймала себя на двойственности – ее муж, стараясь как только может, создает произведение, в раскрутку которого и она сама потом вложит все свои силы. Но сейчас, когда он работает, его самозабвенное творчество её только раздражает…
Тем же вечером, чтобы хоть как-то развеять гнетущую атмосферу бесконечной писательской правки и все-таки узнать, чего ради они тут – каждый по-своему – и трудятся, и страдают, Виктория решилась и спросила:
– О чем же ты, Димочка, так беззаветно пишешь?
– Помнишь, дорогая, в нашем свадебном путешествии по Италии, мы с тобой два дня провели в Вероне? – тут же отозвался прозаик. – я так была там счастлива!..
– Мы с тобой осмотрели местный Колизей, а потом и палаццо, из которого Император Александр Первый руководил в свое время Священным Союзом. Как раз там, в Вероне, мне и пришла в голову мысль написать об этой истории с Александром Лабзиным, но я все боялся…
– С Лабзиным или с этим постоянным нашим визуальным визитером Карамзиным?
– В повести есть и Карамзин – он у меня ежедневно прогуливается с Императором по «зеленому кабинету», то есть по аллеям екатерининского парка.
Александр же Первый врачует свою зависть благодарными интонациями его голоса …
«Опять понес несусветную писательскую чушь!» – про себя определила Виктория.
– Пушкин уже сослан в Бессарабию, и тоже, как я полагаю, повелением из Вероны. Скандал на весь Кишинев с пушкинской Ложей Овидий – при посвящении Кишиневского епископа ефрема – тоже произошел, и об этом скандале тоже немедленно донесли через Санкт-Петербург и опять в Верону! Один из моих второстепенных героев – несчастный архитектор, тоже Александр – Витберг, крестник самого Императора. Этого Витберга при строительстве храма христа Спасителя подрядчики обдурили на 15 миллионов золотых рублей. И крестника своего Император тоже сослал и тоже повелением из Вероны, но в Вятку.
Короче, моя повесть – о самом времени, которое казалось Императору Александру очень подозрительным, а все донесения из России вызывали немедленную и сильнейшую негативную реакцию. Из Вероны исходили только карающие и запретительные Императорские повеления. Любое происшествие в России было поводом для самоутверждения собственного главенства! При этом в самой европе – и тоже благодаря Александру Первому! – утверждался исключительно либеральный дух – такова была странность той эпохи.
Наш приезд в Цуховку подвиг меня на эту повесть, когда судьба героя сливается с судьбой автора, в тексте сами собой появляются бытовые подробности, реалии, которые и цепляют читателя, и тогда вещь может по-настоящему получиться, и поэтому наше появление в Цуховке подвигло меня на эту повесть. – что ж такого с твоим главным героем приключилось? Александр Лабзин! – сказала Виктория в смартфон.
– Не разговаривай, пожалуйста, при мне с этим всезнающим обрубком! Ты у меня спроси, я сам тебе все расскажу, – покачал головой прозаик.
***
– Из нашей прекрасной Вероны, поглядывая в окно на местный Колизей, Император повелел сослать Лабзина из Санкт-Петербурга в Сенгилей.
Тогда это было точно поселение на Волге, как наша Цуховка, только 500 верст ниже по течению. Вовсе не Пушкин, о котором в столице стали уже забывать, а именно Александр Лабзин был тогда самым известным поэтом в СанктПетербурге. Он был еще и издателем – именно Лабзин выпустил первую книгу стихов самого Державина.
Так вот, 13 сентября 1822 года – ровно 200 лет назад! – на заседании Совета Академии художеств ее Президент, некто Оленин, предложил к избранию в Академию графов Аракчеева и Кочубея… Эти господа рулили тогда всей Империей, пока Император прохлаждался, точнее, грелся в нашей жаркой Вероне.
Александр же Лабзин, будучи вице-президентом этой самой Академии, спросил у этого холуя:
– А за какие такие творческие заслуги эти графы станут членами нашей Академии художеств?
– Достаточный повод для избрания этих господ – их близость к особе Государя Императора! – ответил Оленин.
И тут Лабзин пошутил, и эта шутка, разлетевшись по Санкт-Петербургу, вскоре его погубила:
– В свою очередь я предлагаю за близость к Императору избрать в Академию художеств и его лейб-кучера Илью Байкова – который сидит ближе всех к Государю, да еще и спиной к нему!
Виктория весело рассмеялась:
– Прелестная шутка! Браво!
– Об этой остроте, уже как о происшествии, тогдашний столичный губернатор граф Милорадович с некоторым опозданием, за которое попеняли потом и ему, отправил донесение в Верону. С обратным фельдъегерем в Сенат прискакал Императорский указ – выгнать шутника со всех должностей и сослать его в Сенгилей! Для бедного Лабзина его шутка оказалась роковой!
Повесть мне дается очень легко, поскольку быт в Сенгилее два века назад как две капли волжской воды походит на наше с тобой пребывание в Цуховке.
Виктория на смартфоне увеличила портрет лейб-кучера Ильи Байкова и показала писателю:
– Ты только посмотри, Димочка, какой красавец! хитрющая и одновременно наглая рожа! Этот Байков на деньги, полученные от Государя Императора, стал потом купцом Первой гильдии!
– Байков и управлял царским экипажем, когда Александр Первый прикатил в Симбирск, неподалеку от Сенгилея. я совершенно убежден, что Император нарочно проехал по городу мимо дома, в котором ссыльный Лабзин в те дни прощался с жизнью. Других дел – в бескрайней России! – у Императора Александра не нашлось. Кстати, этот лейб-кучер Байков и родился в тех краях, где Лабзин умер! Обо этой истории у меня даже стихотворение сложилось, может, еще и вставлю его в повестушку. Цухов порылся в записках и прочел с листа:
Всё кружатся легкокрыло по-над Волгою вороны,
Остается, все как было – в Сенгилее и в Вероне.
Там тысячелетий эхом римский полнится овал,
Здесь до Волги царь доехал, а Лабзин не уезжал…
Тут сокрыт и смысл, и случай, черт сам прячется окрест:
Ведь Илья Байков, лейб-кучер, родом сам из этих мест!
И съязвил Лабзин подлизе:
– Графам названным под стать,
И лейб-кучера за близость в академики избрать! –
И в Вероне, и в Париже, в ясный день, во мгле ночной
Он сидит к царю всех ближе, да еще к нему спиной!
Ах, какая в слове сила, и Лабзин не лыком шит:
Шутка шутника сгубила – а по-прежнему смешит…
Тут уж, выслушав вдобавок ещё и стишок, Виктория внутренне взорвалась и решила выговорить мужу за все бездарно проведенные ею в Цуховке недели:
– Дима, прозаик ты мой! Все эти древние истории, о которых ты мне так интересно рассказываешь, и всё, что ты годами выискивал и нашел в библиотеках, записал от руки в свои тетради, все эти твои книжные знания, на которые ты потратил свою жизнь, тебе представляются очень ценными и важными… Этим литературным скарбом ты теперь намереваешься увлечь своих читателей, а потом – благодаря уже моим хлопотам и заботам – зацепиться за очередную премию! Ты не хочешь, ты даже боишься понять, что вся эта историческая рухлядь – те же рыболовецкие сараи, которые разлетаются по ветру на нашем берегу! Все это никому не нужная историческая ветошь!
В современной информационной среде твои допотопные тексты совершенно обесценились и никого больше не интересуют! Большинство пользователей сейчас гораздо более продвинуты, чем я. О четырех твоих читателях я вообще не говорю.
Годы твоих поисков и все твои книжные знания – девальвировались! За много лет и с огромными трудами ты искал и нашел в питерских архивах и в московских библиотеках биографические подробности этого несчастного Лабзина. А я через секунду – в Цуховке! – показала тебе морду императорского лейб-кучера на своем смартфоне! И тебя же – автора! – знакомлю и очень похоже, что впервые! – с твоим же героем – с этим пройдохой Ильей Байковым! По-моему, это даже смешнее лабзинской шутки… – я тебе еще не рассказывал, моя дорогая, что на компьютере я стал работать еще четверть века лет назад. Первый же, как тогда говорили, «желтой сборки», 486-й мне сразу облегчил работу над прозой. Но скоро я почувствовал, что сами компьютерные тексты, медленно вылезая из-под игольчатого тогда принтера, становятся вдруг облегченными! Оказалось, что мне необходимо наоборот – как можно сильнее усложнять мою работу, делать её трудно! Именно в поисках сопротивляемости я и вернулся к пишущей машинке, и к резке абзацев ножницами, и к склейке, и к правке от руки. Моя машинка – стук которой тебя так раздражает! – как нельзя лучше утяжеляет мое писательство, и привычка к печатанию здесь вторична. я много раз убеждался в том, что только кропотливая и трудная работа придает значимость самому тексту!
Конечно, я пробовал надиктовывать текст на смартфон, и проза на компе появлялась прямо в «Ворде». Но этот процесс оказался для меня игрой, а не работой. Тексты получались слабенькие, ученические – словно я только начал писать. Эти возможности, якобы облегчающие писательский труд, напрямую отражались на качестве текстов! Править, перекидывая с гаджета на установленную в компьютере программу, и так доводить текст до совершенства у меня, к сожалению, не получается. хотя это и вправду легкий, точнее, облегченный путь. По моему скромному мнению, все информационные перекидушки прямиком ведут к исчезновению самой прозы как ремесла. Смартфонные произведения уже сейчас похожи «на суповые наборы» из остроумных ссылок. Наша цивилизация почему-то нацеливает человеческое восприятие на развлечение, а не на постижение…
– А я совершенно уверена, что во всем виновата твоя косность! Люди не просто стараются совмещать приятное с полезным, а делают производство текстов максимально эффективным! Ты оправдываешь свою лень тем, что современный информационный прогресс и все его возможности тебе кажутся вредными для твоего высокого, так сказать, искусства! Новые программы и возможности направлены именно на улучшение качества текстов! На улучшение их восприимчивости! Тебе надо обрести необходимые навыки, научиться в правильной последовательности касаться экрана и кнопок, а не стучать день за днем, как безумный, по своей каретке… – вздохнула Виктория.
– Ладно! Бог с ним, со всем этим прогрессом, которого как не было, так не стало в искусстве… Мы с тобой, моя дорогая, нагнали на ночь столько актуальных страстей, а окна у нас наглухо забиты ржавыми гвоздями. Открою-ка я дверь, чтобы проветрить перед сном нашу избёнку…
***
Стараниями Виктории старая, запущенная изба преобразилась – полы отмыты шваброй со спецсредствами, появились занавески на окнах, новая сковородка и кастрюля блестели на новой электроплитке, привезли и подняли холодильник.
После очередной писательской смены супруги направились плавать в Волгу.
Проходя мимо обычно пустующего огородика, за забором они вдруг увидели копающуюся на грядке старушку и поздоровались с ней. Та разогнулась и сказала:
– Здравствуйте, мои дорогие!
Их ежедневные хождения на реку привели к неожиданному результату – брошенная деревенька вдруг ожила!
У избы напротив на лавочке они увидели и Марфу – отвернувшись от них, старуха разглядывала ромашки, пижму.
Цухов тут же подошел к её калитке:
– Здравствуйте, Марфа! Табличку с названием скоро привезут и поставят на бетонной основе. Мы все уже оплатили! И позвольте представиться – Дмитрий Вадимович! – писатель из-за забора поклонился.
– Не рано ли вы купаться стали? Вода-то еще холодная, – тут же повернулась к писателю и поддержала разговор Марфа. – я и в енисее когда-то, по молодости лет, в шуге плавал! Льдинки сплошным потоком по реке идут, а я гребками их разгоняю! И в Оби доводилось плавать ранней весной. А в июне, да в Волге – чистая благодать!..
– Мы с внучком тоже скоро будем на реку ходить. Жду вот, когда сын из Ржева в отпуск ко мне приедет. А меня звать Марфа Ивановна, – отошла сердцем старуха.
– Будем плавать, пока реки не встанут! И будем с вами старость побеждать! – советским пафосом решил Цухов задобрить суровую старуху. – Нам тут на неделе, дорогая Марфа Ивановна, надо будет в Москву отлучиться. Вы уж приглядывайте за нашей избой, мы ведь и холодильник купили.
– Видели мы, как третьего дня вам его привезли. Все будет в порядке, не волнуйтесь.
– Ну ладно, мы пошли к реке. Низкий вам поклон!
– Неужто и вправду закончил повесть? – спросила у мужа Виктория.
– Да! едем в Москву!
– А когда? Завтра?
– Все вопросы – в письменном виде! – пошутил писатель и серьезно добавил: – Послезавтра с утра поедем! И в журнале меня заждались! Звонил я тут Зиночке, но связь очень плохая. Только и услышал, что с последним романом опять я пролетел мимо премии… Нельзя нам было уезжать и пускать все дела на самотёк.
– Быть такого не может! Ведь мне скинули сам лауреатский перечень! – поразилась Виктория.
– К сожалению, опять мы упустили раздачу. Ну ладно – сделанного не воротишь, упущенное не вернешь. еще разик-другой весь текст повести просмотрю, и в четверг первой же электричкой помчимся. Надо мне поспеть в редакцию в присутственный день! Подтяну заодно всем там вожжи, а то, чувствую, все они там без меня разложились. Потом половину дармоедов в отпуск прогоню…
***
Водитель Леша оказался прекрасным парнем. В четверг чуть свет он примчался в Цуховку, помог погрузить вещички в такси. Потом и на вокзале в Кимрах вынес поклажу на перрон и сложил возле лавочки – контролер на выходе пропускал таксиста служебным магнитиком.
Писатель же ходил взад и вперед со своей повестью, папка с рукописью в продуктовом пакете висела у него на левой руке. Виктория одновременно и гордилась, и ненавидела эту папочку, ради которой она тут месяц прослонялась, гуляя по деревне, где только в последние деньки на свет вдруг объявились старухи.
Как они ни торопились, на первую электричку все же опоздали, сели и стали дожидаться следующей.
Виктория, чтобы заполнить время, принялась опять пилить супруга:
– я потратила уйму времени и сил, и все оказалось напрасно! Ты опять пролетел и с этой премией, как фанера над Парижем! Зачем ты меня опять просишь все прочесть, если потом меня ты слушаешь, и столько наших трудов пропало зря! Как можно было о Государе Императоре писать – чтобы там в этой истории ни произошло: «Колян, красава, ловко перевел стрелки»!
– По-другому уже никто сути не уловит, да и просто не поймет. И тебя эта моя фразочка зацепила, и до тебя сразу дошло, что между нами, девочками, говоря, никакого «восстания декабристов» на самом деле не было, – стал оправдываться Цухов. – В питерских архивах я проштудировал множество допросов, доносов, рукописных записок и поминутно знаю, что же в действительности происходило в день Переприсяги. В Зимнем Дворце собралось четыре тысячи гостей, среди которых был и наш Карамзин со старшими дочерями. Столы ломились от изысканных яств, разложенных во французские фарфоровые сервизы, за которые, кстати, казна рассчитывалась с этими французскими фабрикантами еще десятки лет. Из хрустальных бокалов потихонечку пили, а коронационные торжества все не начинались. Как бы ты сейчас сказала: фуршет стал терять товарный вид.
Время шло, а высочайшая пирушка все не начиналась. Нашего Коляна это взбесило …
– Опять тебе неймется! И в Кимрах дай только повыеживаться!
– Тогда, в начале 19-го века, в европе уже издавалось множество газет, и все их номера, конечно, сохранились. Все газетные сообщения о событиях тех дней я переписал от руки, перевел, и все эти тетради тоже хранятся. Сталинские академики все произошедшее в тот день выстроили по своим кривым марксистским лекалам, а в наших ленивых головах только их вранье и осталось.
Сразу же по получении трагического известия о смерти на таганрогских маневрах Александра Первого в Санкт-Петербурге был опубликован «Манифест о смерти императора Александра Первого».
– На каких еще маневрах? – удивилась Виктория.
– В которых участвовало 200 тысяч солдат нашей великой армии! Так вот, как только прибыл фельдъегерь с сообщением о смерти, вся Императорская семья тут же присягнула Императору Константину, а младший брат Николай этим же числом послал новому Императору личное письмо с изъявлением верности и преданности. Это письмо тоже было отправлено с фельдъегерем в Варшаву и тоже сохранилось!
Дворцовую Гвардию в Санкт-Петербурге привел к присяге на верность императору Константину его младший брат Николай! Ту самую Гвардию, которую – по его кивку! – через неделю расстреляли!
Императору Константину присягнул Сенат, и Синод, и все высшие государственные чины. В тот же день и в Кремле, в Москве Императору Константину присягнуло все московское дворянство.
Фельдъегерская служба знала свое дело – по всей Империи – на другой же день! – Императору Константину поклялись в верности армейские корпуса в Могилеве, армия Витгенштейна в Тульчине, многочисленные южные военные поселения. Все были построены и присягнули Императору Константину!
В Русской Церкви в Лондоне, в посольствах Амстердама, Парижа – во всех Посольствах по всей европе присягнули Императору Константину!
Эти публичные и торжественные мероприятия радостно и весело приветствовал весь народ. И гвардейцы, и сотни тысяч солдат всех наших армий в полном спокойствии изъявили и преданность, и любовь Императору Константину!
Обо всех этих клятвах в верности было написано в английских газетах, и русские ценные бумаги на бирже Лондона, упавшие в цене после смерти Императора Александра, выровнялись и поднялись в цене.
– Уже и биржи тогда существовали? – изумилась Виктория.
– Да! И газеты, и биржи, и фуршеты – все уже было как у нас!
И вдруг через неделю – на той же Сенатской площади! – выстроили Гвардию и стали её приводить – второй раз подряд! – опять к Присяге, которая, согласись, больше походила на измену. Тут случилась непонятка, и вышла заминка. Младший брат Николай, который несколько дней назад публично присягнул своему старшему брату Константину, пеший и простоволосый – без кокарды с золотыми галунами, в полной растерянности – один-одинешенек среди толп народа! – безо всякой охраны и без сопровождающих лиц, – метался по Сенатской площади. Никто Николая не трогал и не тронул, хотя все его узнавали!
И вот Колян – а он был тогда очень худой и выглядел сущим пацаном – набрел на какую-то приступочку. Он встал среди толпы на возвышение, из-за пазухи достал какое-то семейное письмо и принялся – на французском языке! безо всякого микрофона! – читать вслух, что Император Константин отрекся от Престола!
Ты только представь себе: гомон сотен и тысяч любопытных, в строю переминаются промерзшие гвардейцы. И какой-то парнишка – в лютый мороз и без шапки! – достает из кармана бумажку и сбивчиво читает вслух написанное на ней от руки! Даже те несколько человек, которые случайно оказались рядом, ничего не расслышали, и не поняли, и понять не могли!
Тогда, проходя мимо артиллерии, выстроенной тоже для переприсяги позади пехоты, Николай повелел дать залп и кивнул. И мортиры произвели девять залпов в спину собственной Гвардии!
Множество гвардейцев, построенных на Сенатской площади, были сыновьями тех, которые заждались коронационного фуршета и как раз смотрели на своих детей в окна Зимнего Дворца!
Сыновья высокородных и высокопоставленных гостей были расстреляны прямо на глазах родителей, которые стали невольными свидетелями смерти собственных детей! Вот тебе и все «восстание декабристов», каким оно и было! Об этом и мой роман, а наше хитромудрое жюри на всякий случай его затоптало.
– В Гвардии служили сыновья тех высокопоставленных родителей, которые пришли на фуршет в честь переприсяги? – уточнила Виктория.
– Да! Именно их поубивали! я составил список фамилий семейств, бывших во Дворце и потерявших в тот день своих детей! Это самое чудовищное преступление во всей русской истории! Колян, фуршета ради, прикончил, превратив в кровавую кашу, на Сенатской площади 1500 человек!
– А все эти суды, сосланные декабристы и несчастные казненные?..
– Николай Первый вырос и воспитывался в Англии. После расстрела он сразу сообразил, что ему надо срочно как-то затушевать это кромешное кровопролитие в глазах европейских читателей. Вот Колян и «перевел стрелки» этими обманными допросами, судами, а потом и казнями.
Мнение же своих подданых его вообще не волновало. Все сообщения из России о судах, ссылках и казнях предназначались исключительно для читателей английских газет. единственным же подписчиком всех европейских газет в России был сам Императорский дом.
И я теперь пролетел мимо премии, когда написал об этой кровавой расправе, чтобы наконец до всех дошло, что же на самом деле случилось в том «декабристском» декабре…
Послышался шум подъезжающей «Ласточки», и пассажиры поспешили к посадке.
***
С вокзала отправились на такси домой, чтобы в свой присутственный день Цухов успел и в журнал.
Выйдя из лифта, писатель выкатил «Олимпию» на каталке, взглянув в сторону свой квартиры, и подумал, что они ошиблись этажом – у него двери темнобордовые, а здесь – светло-зеленые, и возле дверей сложено множество каких-то картонных коробок.
Взглянув на цифру этажа, писатель убедился – это его квартира. Без спросу Вероника сменила входные двери!
Открыв одну из картонных коробок, Цухов увидел свои первые сборники рассказов, среди которых россыпью валялись старые записные книжки с телефонами его молодости. Он тут же достал из ящика и раскрыл темно-синюю, любимую им когда-то записную книжку и стал с грустной улыбкой её перелистывать. За каждым телефоном являлись лица старых друзей, послышались их голоса. Так вот оно – готовое оглавление моих будущих мемуаров! – обрадовался Дмитрий.
– Господи! что стряслось? – воскликнула Виктория, вытащив последнюю сумку из лифта. Она подошла к дверям и нажала на кнопку – звонок не звенел.
Тогда она нажала на смартфоне имя падчерицы, сработал автоответчик, и в трубке зазвучал истерический голосок:
– Убирайся со своей дармоедкой вон! Все вещички с лестничной клетки забери, или я выброшу их на помойку!
Виктория нажала на номер еще раз и дала отцу прослушать голосок дочери. – что же нам делать? – спросил писатель и положил записную книжку обратно в коробку.
– «Убираться», не вызывать же полицию – она ведь у тебя тут прописана.
– А сами мы куда?
– Назавтра я закажу грузовичок с грузчиками – перевезем все эти коробки в мою однушку. Квартиросъемщики все равно перестали мне нормально платить.
Срочно их выселю.
– Дай-ка я со своего номера попробую ее набрать! – и Цухов прослушал запись автоответчика еще разок. – Да, молодчина… Ничего не поделаешь. Поедем в редакцию – там все уже собрались. В моем кабинете и подумаем, и решим, что нам дальше делать. Надо будет не забыть и забрать рукописи, распечатанные для моих рецензий. А эту вот коробку с моими первыми сборниками давай прямо сейчас захватим с собой. Несколько книг сотрудникам подарю, а остальные пусть там пока полежат.
Нажав кнопку лифта, Цупов в сердцах подошел к новой зеленой двери, достал старую связку ключей и с размаха бросил на порог:
– Эх да эх – все наш грех…
Опять загрузили вещички в лифт, вызвали такси и поехали в редакцию.
***
– Сейчас я Никитку позову, чтобы он мне помог коробку с книгами донести!
Главное – повестушку не забыть! А ты пока поездку не закрывай, а доезжай до ресторана, закажи там чего-нибудь – в редакции я сегодня долго не пробуду.
За чугунными воротами в писательском скверике многозначительно и тускло поблескивал бронзовый Лев Толстой.
– Небось, скучно тебе одному тут восседать?.. Зато у нас – ой как весело! – поприветствовал Цухов собрата.
Главный редактор потянул за ручку редакционную дверь, но она не открылась.
– Стоило на месячишко отлучиться, как все они уже и на работу перестали ходить! – возмутился было главред и тут заметил слева от себя видеокамеру, на которой светилась красная точка. – А, безопасность повышается! Значит, все в порядке! – Цухов улыбнулся и помахал в объектив.
Двери тут же открылись и из редакции вышел курьер в зеленой униформе с коробом за плечами. Закусывают! – понял Цухов, придержал закрывающуюся дверь и прошел внутрь.
Тут же ему преградили дорогу два охранника, один из которых толкнул его в грудь и грубо приказал:
– Ты куда?! Стоять!
– В свой журнал, – улыбнулся Цухов, сделал еще шажок и подумал: вот молодец Никитка – охрану поставил! Но два сотрудника – по зарплате дороговато, одного вполне достаточно.
– Ты что, блин, пиит? Слов не понимаешь?! – другой охранник схватил его за плечо.
– В какой-то степени да, вы угадали! Пожалуйста, дайте мне пройти!
– Толян, а ну узнай у Николаича, что нам с этим придурком делать. я его пока подержу, а то больно шустрый кент попался! – охранник схватил главреда за брючный ремень двумя руками.
– Вы, ребята, ведите себя поприличнее! А то сегодня же вылетите с работы! – рассердился наконец Цухов.
Толян меж тем, пройдя по коридору, открыл дверь в его кабинет и прямо с порога доложил о происходящем.
В ответ раздался дикий рев, в котором Цухов сразу узнал своего зама:
– Авторьё гнилое! Забабахали совсем! Работать не дают! А вас, олухов, зачем я туда поставил? Там же прямо на дверях написано: всю свою лажу присылайте в редакцию только по электронке! И адрес указан! Всех этих самотечников тыкай носом в эту надпись! В этом ваша работа и заключается!
– Это я, Никитка! Вели своим молодцам, пусть они меня пропустят! – прокричал Цухов.
– Взашей гоните всех сраной метлой! чтоб и духу этого авторья не было в нашей редакции! За что я вам деньги плачу?! – яростно завизжал Никитка, расслышав голосок старого собутыльника.
Охранник, выйдя из кабинета, быстрым шагом подошел к Цухову. Тут же вдвоем они выволокли незадачливого автора из редакции и захлопнули за ним дверь. Прозаик удержался на ногах и в недоумении продолжал топтаться на коврике. И тут он увидел – на левой его руке висит пакет с повестью! Надо же Зиночке рукопись передать, чтобы она срочно начала ее оцифровывать! – и Цухов яростно застучал в дверь.
– Сука! Ты еще не все понял?! – охранник, наблюдавший за автором в глазок, сразу открыл дверь. – Сейчас мы тебе еще разок уже по-настоящему объясним!
– Мне необходимо Зиночке мою рукопись передать! – писатель показал пакет охраннику.
– Даун! Давай-ка сюда твою рукопись, Толян сейчас её «передаст»! – охранник вырвал из рук прозаика пластиковый пакет и зашел с ним за угол. Тут же достал из пакета папку и тут же вытащил из неё чуть круглящиеся от валка пишущей машинки листы с повестью. И вдруг охранник стал эти драгоценные листы сминать и засовывать повесть в мусорную урну!
Цухов в оцепенении и в ужасе смотрел, как неоцифрованная еще повесть трамбуется в отбросы!
И вдруг этот негодяй стал мочиться в урну! Прямо на исклеенный, с исправленными от руки абзацами, единственный черновик его повести!
Тут уж Цухов вышел из ступора, разбежался с пяти шагов и изо всех сил толкнул писуна прямо на урну. Не ожидая от автора такой прыти, задев за угол урны, охранник упал на колени.
В ярости, изо всей мочи – по-футбольному! – прозаик с размаха ударил охранника ногой и вырубил негодяя!
Напарник Толян, следя по монитору за происходящим, почел за лучшее не вмешиваться.
Все смятые листы повести писатель достал из мокрого мусора и, стряхивая капли, проверил – не осталось ли в урне чего. Затем вместе с папкой Цухов засунул разрозненную повесть обратно в раздавшийся пластиковый пакет.
Виктория, с ужасом наблюдая из такси за происходящим, сразу сообразила, что дороже всего за свою прозу заплатил – и на этот раз! – сам автор. Прямо перед её глазами её муж за свою повестушку отдал все, что нажил и что наработал – свое положение, и карьеру, и репутацию…
Цухов сел в такси, автомобиль тронулся с места. Прямо над автомобилем, сквозь ветровое стекло бывший главред вдруг увидел три видеокамеры на столбе и только тут сообразил: боевое спасение повести стало последним видеофильмом о его творчестве – он скомпрометирован выше крыши!
– Пойдем-ка вместе в ресторан – мне надо в себя прийти. я-то думал, что мое возвращение в редакцию будет для них неожиданным. А Никитка-подлец весь месяц только и готовился меня встретить – и, похоже, всех, кого надо, уже обежал. Похоже, они решили меня отодвинуть… Раздувать это дело сейчас они вряд ли будут, а до поры до времени отложат и замнут. Спешить им уже некуда – сейчас я сам сдал этому подлюге козырного туза…
– Ловкий оказался малый! Но, главное – ты повесть свою спас, и мы с тобой куда-нибудь её потом пристроим.
***
Проехав Кудринскую площадь, такси свернуло на Большую Никитскую и подъехало ко главному входу Центрального Дома Литераторов. Разгрузились, отпустили водителя. Писатель перетащил к гардеробу сначала пишущую машинку, а потом коробку с книгами, Виктория подвезла и свою каталку к гардеробу. Только собрались они отправиться в ресторан, как вдруг из-за спины Цухова раздался громовый рифмованный крик:
– Слышь, Сучок, алло, Сучок! – Где бабло за мой стишок?!
Как Марфа Ивановна могла оказать в ЦДЛ? – в первое мгновение ужаснулся прозаик. Повернувшись, он с облегчением увидел завсегдатая местной бильярдной Края, с которым они сто лет не виделись.
– Доларьё гони! Сто гринов за строчку! С прóцентами с тебя штукарик, лаурьятина!!
– Как вы смеете приставать к моему мужу? – тут же бросилась на защиту супруга Виктория.
– А это еще кто? Ты чего лезешь в наши мужские дела??!
– Спокойнее, Край! Это моя жена, познакомься с ней… – еще одна жена! Опять жена! А нам как не было, так и не во что обуться! Вороватый муженёк у меня украл стишок! По нахалке обокрал, а поэта не назвал! Ё-моё – гоните долларьё! – опять в рифмочку, переключившись уже на Викторию, Край заорал на весь вестибюль.
– Какой еще стишок? – изумилась Виктория.
Тут Край приосанился, по-онегински опёрся рукой о парапет гардеробной и продекламировал:
В костюмерной варьете ем второе.
Пудра, пыль, шумит за дверью зал.
До чего я докатился, чем я стал?
– Сам собою…
А за прочтение с вас еще стольничек!
– Мой Дима, наверное, по молодости лет процитировал Ваше стихотворение, а по неопытности или скорее по забывчивости Вас не упомянул! – Виктория продолжала защищать прозаика от наскоков поэта.
– Оставь его! Разве не видишь – это скандалист старой школы! ему водки не наливай, а дай только побазланить, – объяснил жене Цухов, нагнулся к походному скарбу и открыл картонный ящик. Под руку ему тут же попался сборник «Веселые времена» – как раз в этом сборнике в одном из рассказов он действительно процитировал несколько запомнившихся ему строчек.
Подписав книжку, Цухов расписался и протянул старому приятелю дарственный экземпляр.
Тот сразу прочел вслух:
– «Краю, поэту, другу в качестве вещественного доказательства», – заулыбался и сказал:
– Во! Молоток, блин! Усовестился и расплатился! Бог помог вернуть должок!
– Доларьё, авторьё… – пробормотал Цухов, и у него на глазах вдруг появились слезы.
Поэт взглянул на прозаика и заметил:
– А чего ты, друган, плачешь? Мы теперь с тобой в полном расчете! Такая надпись аккурат стоит косарик-другой, – и Край пошел с книжкой в нижний буфет.
***
После недолгого ужина Дмитрий Вадимович сообщил жене свое решение:
– Дорогая! Прямо сейчас я еду в Цуховку! На последнюю электричку как раз успеваю, а там прямо с утра сяду работать. В Москве ничто меня уже не держит, а все только гонит и тормозит. Здесь и работать мне негде. Не в твоей же однушке на машинке стучать… Грузчики сами все наше барахло погрузят и перевезут, ты только руководи да следи за ними. Коробки пересчитай до погрузки и после выгрузки. Тебе я тут буду только под ногами мешаться. Впрочем, как и всем остальным… Станешь перебирать старое тряпье – мое сразу же, не глядя, выбрасывай. Как закончишь дела – приезжай ко мне, если, конечно, захочешь… я буду тебя ждать! – хорошо! – согласилась Виктория, отпуская мужа в ночь. – Для тебя стучать по машинке – значит жить. Здесь, в Москве, это действительно стало для тебя невозможно. Биотуалет я уже заказала. Куплю еще и привезу с собой ксерокс со сканером. Моего лэптопа вполне достаточно, чтобы довести до ума спасенную тобой повестушку. Научимся обходиться без Зиночки. И оцифровку, и все остальное, будем отныне делать сами. Только бы пригодилась твоя повесть – хоть в каком-то виде и хоть кому-нибудь… Впрочем, гонораров все равно уже никто не платит, так что это дело не имеет сейчас никакого значения. Надо будет нам успеть и посадить еще в этом мае в Цуховке на всю делянку картошку. Рассаду я закажу в Кимрах.
– Вызови мне, пожалуйста, с моего телефона такси до Савеловского. Скоро и этому я тоже научусь… – улыбнулся Цухов.
– Провожу тебя до вокзала, – сказала жена.
Пока писатель брал в кассе билет, Виктория позвонила водителю.
– Леша встретит тебя на вокзале, до избы довезет. еда там в холодильнике есть, на неделю, а то и на две тебе хватит. Картошка и капуста – в ящике при входе. Звони мне каждый день!
– Спасибо, дорогая! Спасибо тебе за всё! я знаю, как трудно тебе тащить по жизни старого писателя…
– Не такой уж ты и старый, раз я тебя выбрала, – улыбнулась Виктория.
Электричку подали на посадку, писатель с перрона тут же вкатил в тамбур «Олимпию», потом вышел, поцеловал жену на прощание и на другой каталке вкатил картонный ящик с книжками.
Электричка тронулась. Пристроившись у окна, Цухов стал подводить итоги дня и, похоже, всей жизни.
Квартира досталась дочери. Ладно, и так бы это случилось. Журнал отобрал Никитка, а меня, старого пса, вышвырнул вон. Сам же я его и вырастил, и воспитал таким, каким он и оказался. Вместе с редакторским креслом улетучились и все мои связи. В тесном нашем мирке я последним узнал, что меня турнули и я стал уже никем. Никаких взаимных литературных услуг, никакого «перекрестного опыления» мне уже ни от кого не дождаться… – грустно улыбнулся Цухов. если и придется еще когда-нибудь оказаться на «литературном вечере», выйти, так сказать, на люди, то все эти литературные завсегдатаи от меня будут только нос воротить… Точнее, еще долго будут принюхиваться – не разит ли от меня запашком этой драки с охранником…
В промельках придорожных фонарей электричка набирала ход. еще утром этого долгого дня, возле закрытых дверей своей бывшей квартиры, в старой записной книжке ему попалось на глаза что-то подходящее… Дмитрий тут же открыл стоящий у его ног картонный ящик, отыскал темно-синюю записную книжку и опять прочел строчки, торопливо записанные им четверть века назад меж телефонных номеров своей молодости:
Мчись от карающей Москвы –
во всепрощающей России,
к тебе слова твои живые
вернутся по водам молвы…
За мостом кольцевой автодороги замелькали темные перелески. И тут, вроде совсем не кстати, на Цухова накатила радость – довелось-таки дожить ему до сказанного, а на душе ни сожаления о прошлом, ни страха перед будущим. На вокзале встретит его Лёша, довезёт до калитки и фарами ему посветит, чтобы он, добираясь до избы, ненароком не надломил в ночи яблоневой ветки с единственного родного берега.
Редакция журнала «Новая Немига литературная» поздравляет Сергея Ивановича Алиханова с 75-летием и желает ему здоровья, бодрости духа и творческой активности на долгие годы.
Опубликовано в Новая Немига литературная №6, 2022
