ВСЮДУ ТАЙНЫ, ЗАМОЧКИ С СЕКРЕТАМИ…
Всюду тайны, замочки с секретами,
ноет память, как свежий нарыв.
Постоишь у ларька с сигаретами,
и не выдержишь, пачку открыв.
Стукнет сорок – и вот она, истина,
в синем небе блестит, как медаль,
можешь дальше разглядывать пристально
бесконечную светлую даль.
Можешь дальше с собой разговаривать,
заварив крепкий чай со слоном.
Можешь и ничего не заваривать,
чей-то опус открыв перед сном.
Кьеркегоры, Набоковы, Бродские –
каждый с истиной близко знаком…
Да вдобавок фамилии броские,
только ты всё дурак дураком
прожигаешь пространство на глобусе,
легкомысленно куришь, пока
синеглазая смерть на автобусе
догоняет тебя у ларька.
НАС ВЫЧЕРКНУТ ОДНАЖДЫ, И ПРИВЕТ…
Нас вычеркнут однажды, и привет –
как будто нас и не было на свете.
Не более чем выдумки в газете,
нелепые – нас не было и нет.
Мы призраки былого ремесла,
эпохи, прошагавшей под речёвку,
нас век смахнёт, как выцветшую чёлку,
как пыль с библиотечного стола.
Как певчих птиц с неведомых картин,
запутавшихся в русском алфавите,
нас вытолкнут – давайте, мол, летите.
И мы взлетим.
ТРАМВАЙ 25
А мог прожить бы по-иному,
иное выбрать ремесло.
Бежит трамвайчик по Свечному,
звенит беспечно и светло.
В трамвае женщина печально
глядит в трамвайное окно.
Ты мог бы сесть в него случайно,
когда бы было суждено.
Ты мог сидеть бы, провожая
себя же взглядом до угла,
и эта женщина чужая
тебе чужой бы не была –
взаимной связанные тайной,
единой осью чертежа,
сошли бы где-то на Расстанной,
друг друга за руку держа.
Но со звонком, подобным грому,
с прощальной песней мимо нот
плывёт трамвайчик по Свечному,
вот-вот на Лиговский свернёт.
* * *
Таракана, ползшего по брюху,
взял и… не прихлопнул сгоряча,
из ладони комнатную муху
выпустил, проклятий не ворча,
нищему в протянутую кружку
опустил тяжёлый кошелёк,
тихую печальную старушку
речью элегантною развлёк,
смастерил качели для детишек,
покормил воробушка с руки,
алкогольный выплеснул излишек
жгучему желанью вопреки,
никаких разборок и дебошей,
никаких скандалов не чиня.
Господи, какой же я хороший!
Жаль, что ты не смотришь на меня…
ДОРОЖНОЕ
Саше Либуркину
Понимаешь, курица – не птица,
глиняный солдатик – не колосс,
в жизни есть призвание катиться,
двигаться неспешно под откос.
Мчит метро, грохочут самосвалы,
самолёты оставляют след.
Видишь, рельсы, видишь, Саша, шпалы –
надо ехать, надо брать билет.
Наобум – без планов и вопросов,
без царя в коробке черепной,
двигать в Тосно, в Сланцы, в Ломоносов,
к чёрту на кулички по прямой.
Доверяясь шумному потоку,
составлять маршрут от фонаря,
колесить по югу и востоку,
западные ветры матеря,
за окно вагонное коситься,
ни черта не думая в пути,
где придётся нам остановиться,
на которой станции сойти.
* * *
Этой ночью, пожалуй, смиряешься с мыслью о том,
что Господь – это снег, бесконечное ровное поле.
И молчит человек – и сказать ему нечего, что ли,
онемевшим, зашитым суровыми нитками ртом.
А вокруг – красота, в черном воздухе белые реки,
вязнет клен по больное колено в пушистом снегу.
Что как автору мне о молчащем сказать человеке,
если имя ему я никак подобрать не могу?..
Был бы повод иной, так придумал бы сказку иную,
где с надеждой глядит человек в белоснежную тьму,
и Господь наклоняется Сам к человеку вплотную.
И не видит его.
И не любит его потому.
* * *
Корабль бороздит океанскую влагу,
летит самолет.
А мы всё сидим – и из дома ни шагу
в такой гололёд.
Весь день наблюдаем, как день убывает,
следим из окна
за тем, как небесная рыба вплывает
в аквариум сна.
Живая вода и вода неживая
смешались в одно,
и рыба скользит, плавником задевая
стеклянное дно.
И так хорошо от морозного вздоха
и вида реки,
что кажется, миг – и начнется эпоха
с прекрасной строки.
Но чёрные буквы из надписи стертой
смешались, увы,
и был зашифрован параграф четвертый
девятой главы.
Нам снилось, что ключ от таинственных знаков
(открой и прочти)
с ключом от квартиры почти одинаков,
подходит почти.
Спал город, дома опрокинув в чернила,
дремали леса.
Урча, с подоконника кошка дразнила
созвездие Пса.
Мы снились друг другу рисунком с натуры,
пустые сады
вмещали прозрачные наши скульптуры
из твердой воды.
Во сне встрепенешься: «С какой это стати,
чего это для?»
Но снег одеялом лежит на кровати,
забвение для.
Созвездие Льва и созвездие Овна
горят на груди.
И двое во сне улыбаются, словно
вся жизнь впереди.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №35
