После войны лес да река нас спасали.
Особенно хорошо было летом. Заляжешь на земляничной поляне – земля чуть влажная, теплая после дождя. Вдохнешь аромат сочной травы, сорвешь горсть пахучих, напитавшихся солнцем ягод – и в рот. Закроешь глаза и жуешь, медленно похрустывая зернышками. Земляника – вкус детства.
Или пойдем с ребятами в лес с лукошками, наберем их целехонькие. Да абы какие грибы не брали! В хороший год всякие сыроежки, свинушки за грибы не считали. Одних белых принесем мамке. Она нажарит целую сковороду на топленом масле от Пеструхи. У нас тогда еще и корова имелась, хотя почти все молоко от нее в колхоз сдавали. Но у кого кормилицы не было, тем совсем худо приходилось.
А если бабушка на скворчащую сковороду и ложку сметаны шлепнет, ой, какой дух пойдет – так бы все грибы в один присест и съел! Да семья большая: мать с отцом, бабушка и нас шестеро «оглоедов». Мама еще даст каждому по куску свежеиспеченного хлеба. Тогда ведь и хлеб сами пекли. В печке.
Не забыть его вкус – дрожжевой, чуть кисловатый. Сначала уткнешься носом в ноздреватый кусок, чтоб ржаной дух вобрать, потом так и вопьешься в хлеб. Опомнившись, положишь грибов сверху. Ну а если сверху удастся кружкой молока запить – блаженство! Если нет, и вода из колодца пойдет.
Она, правда, холоднющая – аж зубы сводит. Но вку-у-усная! Теперь такой и не сыскать. Может, в горах где-нибудь есть.
По осени, когда грибы, ягоды сходили, становилось не так весело. Да и на улице холодало, дожди заряжали, на травке не поваляешься. Мы все больше дома сидели, к печке жались. В один из таких хмурых дней, когда низкое небо собиралось разразиться ледяным душем, мы с Митькой – младшим братом – сидели дома и делали уроки. И тут дверь в избу распахнулась. С грохотом ввалился мой школьный товарищ Юрка:
– Жень, айда завтра на Реню за подлещиками!
И стоит радостный. Чего радуется? Посмотрел я на него внимательнее: важный такой, в большущей телогрейке не по размеру, ногу вперед выставил. Тут я увидел и ахнул:
– Кирзовые?!
Стали мы с Митькой сапоги Юркины ощупывать – они оказались холодные, чуть шероховатые, блестящие.
– Да откуда они у тебя? – брат из армии вернулся. Поносить дал. Вы не очень хватайте-то, заляпаете! – вспомнил Юрка об ответственности.
– Дай примерить!
Мы с Митькой по очереди влезли в сапоги – они оказались нам сильно большими, впрочем, как и Юрке. Но это нас не остановило – мы ходили взад-вперед по скрипучим половицам, а сапоги тихонько поскрипывали в ответ.
– Ну как – удобные?
– Удо-о-обные! – восхищались мы с Митюхой.
– А красота-то какая, а! – смотрел на нас Юрка со стороны.
Потом спохватился:
– Ладно, сымайте, побег я. Пора мне!
Я ж на минутку забежал спросить – пойдем завтра на Реню-то?
Юрка взопрел в теплой избе, на лбу у него выступили капельки пота.
– Пойдем, мож, кого и поймаем, – я покосился на свои полуразвалившиеся ботинки, перемотанные бечевкой: еще один дождь, и от них точно ничего не останется – придется в валенки с галошами влезать. буду как дурак – снега нет, а я в валенках.
Но рыбы хотелось. Вдруг и сладкая уклейка попадется. Желудок предательски заурчал.
Я проглотил слюну.
Вышли мы рано, по-темному. Не капало. До рассвета еще далеко. Пока добрели до реки, на горизонте чуть посветлело. Стало видно, что облака разошлись, может, и солнце выпустят. Реня текла неспешно, петляя по извилистому неширокому руслу. белесый туман висел в воздухе, на ветках деревьев поблескивали капли, похожие на молочный бисер.
Мы с Юркой накопали червяков, насадили их на железные тонкие крючки и забросили ближе к середине реки. березовые удочки быстро впитали тепло рук и теперь отдавали его обратно. Красно- белые поплавки покачивались на зеленоватой воде, а мы жадно следили за ними, готовые в любую секунду к подсечке. Не так давно здесь сплавляли лес. Раньше на песчаной насыпи в сколоченных домиках жили рабочие, а теперь все уехали, и стояла непривычная тишина. Лишь тренькали в кустах беспокойные синицы, перепрыгивая с ветки на ветку, да иногда слышалась дробь дятла- трудяги.
– Подсекай!
Все-таки я задумался и умудрился прозевать поклевку. Рыбка сошла. После клюнуло и у Юрки. Он оказался более удачлив и вытянул окунька. В тот день клевала одна мелочевка, меньше ладошки – в основном колючие ерши да верткие окуньки. Подлещиками и уклейками разжиться так и не удалось.
Зато на минуту выскочило солнце, брызнуло лучами во все стороны: озарило желтые стволы сосен, мокрые кусты, заиграло бликами на воде. И хотя солнце почти не грело, от него стало чуточку веселей.
Продрогшие, мы свернули удочки, сложили в жестяное ведерко скудную добычу и поднялись по насыпи. Песок так и норовил выскочить из-под ног – одно неверное движение, и скатишься в речку.
– Жень, а давай залезем посмотрим, может, там что-нибудь съестное осталось? – предложил Юрка, когда мы проходили мимо домиков за хлипкой кривой изгородью.
– Да откуда там съестное? – идея мне не понравилась, хотя живот мгновенно скрутило. – Все с собой забрали, небось, а если что и оставили – то мыши съели.
– Не скажи, а вдруг какая консерва? – остановился Юрка. Глаза его загорелись. – А вдруг сгущенка? Или тушенка? Это ж вкуснятина. Пошли, а? Все равно никого нет.
Я огляделся в надежде – вдруг кто-нибудь есть? Но, как назло, ни одной живой души рядом.
– Ладно, пошли в окошко глянем и назад, – я дал слабину.
Мгновенно перемахнув через ненадежное заграждение, мы оказались перед домиками.
Приставили руки козырьком и попытались разглядеть, что там внутри. Но толком ничего не увидели.
– Все, полезли назад, – у меня появилось ощущение, что за нами кто-то наблюдает.
– Слушай! Здесь замок никудышный, – Юрка уже крутился у двери. – Такой камнем сбить – нефиг делать.
Но на меня что-то нашло. Может, потому что я был старшим братом в семье, а Юрка – младшим?
– А не боишься, что брат потом твои уши никудышными сделает?
– А кто ж ему расскажет? – с вызовом посмотрел на меня Юрка.
– Ладно, ты как хочешь, а я домой!
Юрка что-то пробормотал, но полез через изгородь за мной.
И тут перед нами появилась старушка в белом платке. Вот точно как в сказке – словно из-под земли выросла! Малым росточком, с круглым лицом и носом «картошкой». Из-под платка седая прядь выбивается. Глаза голубые, как незабудки, и грустные.
Стоит, ничего не говорит. Хоть бы поругалась. А она знай – молчит и смотрит, но не зло совсем, а задумчиво.
Я почувствовал, что краска заливает лицо и шею. А старушка вдруг махнула нам рукой и пропала. Что такое? Подошли поближе, смотрим, а там, где она стояла, дверь деревянная – вход в землянку. Неприметный совсем. Сколько раз мимо проходили и не видели. Мы решились. Поставили длинные удочки у входа и заглянули внутрь.
Вдаль вело довольно длинное просторное помещение. И веяло теплом. Оказалось, что под землей и печка была. Труба от нее выходила наружу, на земляной холм. По бокам землянки – деревянные лавки, а в глубине виднелся стол. От него, вернее, от стоящей на нем деревянной плошки шел неяркий свет. Видимо, жир топился. бабушка уже сидела за столом и рукой сделала жест, приглашая присесть. Смотрим, от глиняной миски пар поднимается: картошка в мундире, а рядом, на тарелке, рыба жареная. Может, я сплю? Незаметно даже ущипнул себя. Но второго приглашения ждать мы не стали. Живо на лавку присели и не заметили, как на угощение накинулись. До чего ж вкусна и горяча еда оказалась!
– Хлеба вот только у меня нет, – тоненьким голосом вдруг сказала старушка. Мы аж вздрогнули от неожиданности.
– Спасибо, бабушка, и так сытно, – хриплым голосом пробасил я.
– Матреной меня зовите. Ракова я.
Не слыхали? Рыбаки часто у меня в землянке останавливаются, – она снова поправила непослушную прядь. – И зимой тоже. Вот и вы приходите, дверь завсегда открыта.
Мы с Юркой кивнули, продолжая жевать. Так состоялось наше знакомство с легендарной Матреной. Позже и автобусную остановку в лесу назвали – «У Матрены», а поляна, где когда-то гостеприимная землянка стояла, до сих пор Матрениной зовется. Все рыбаки о ней знают.
Мы у Матрены потом частенько бывали – и летом, и зимой. Она нам много про лес, про речку рассказывала. Раньше-то ее, оказывается, не Реня, а Рень звали. По-древнеславянски – крупный песок. Рыбу Матрена лучше всех умела ловить, даже безо всякой удочки. Накрутит на палец леску и забрасывает. А рыба будто того и ждет, сразу же на ее приманку цепляется.
Оказалось, что Матрена с мужем перебралась на Реню после войны. Он вернулся больной туберкулезом, и ему был нужен свежий воздух. На Рене – сосны, они целебные считаются. Устроился он сторожем работать на сплавном участке, но вскоре умер, а Матрена так и осталась в лесу, не захотела возвращаться. Жила собственным хозяйством.
Рыбу ловила, грибы собирала, ягоды. Даже огород разбила и козу завела. Вот только хлеба у нее и правда не было. Его рыбаки ей как гостинец привозили – хлеб да конфеты – подушечки сахарные с вареньем. Некоторые до сих пор помнят Матренин знаменитый чай из чаги – березового гриба.
Совсем недавно на крутом песчаном берегу появилась табличка, поставленная местными краеведами: «Хозяйка Рени. Здесь в течение 20 лет (1949–1969) жила Матрена Арсеньевна Ракова (1887–1969). В любое время рыбаки и охотники, грибники и ягодники, туристы находили укрытие от непогоды в ее теплой землянке. Проживая на берегу Рени, она «слилась» с природой.
Матрену звали «Хозяйка Рени», и это местечко названо в ее честь». И рядом портрет улыбающейся бабы Матрены в белом платочке. Чтобы помнили.
Мы с Юркой после того случая больше никогда не лазили в чужие дома. Кажется, все это было недавно, а на самом деле – жизнь пронеслась. И та встреча осталась со мной навсегда – каждый поступок я измеряю Матрениными глазами цвета незабудок.
Опубликовано в Южный маяк №7, 2023
