* * *
«Идущий северным путём…» —
какая медленная фраза.-
…Подходит к берегу паром
и обрывает нить рассказа,
который странница вела.
Сейчас она сойдёт на пристань,
перекрестясь на купола,
оглядывая берег низкий.
«Идущий северным путём…»
Над Волховом темнеют тучи.
И ветер с Ладоги, и дом
у крепости над самой кручей —
ты это вспомнишь, но потом,
когда замрёшь, дышать не смея,
увидев вышивку крестом
в этнографическом музее.
ИЗ ЦИКЛА СЮЖЕТЫ
1. МЕМУАРЫ
Чужую жизнь пройдя до половины,
не обольщайся, из неё не выйдешь.
Все эти свадьбы, роды и крестины,
весь этот инглиш, эспаньолос, идиш
тебя как черновик переиначат,
а может быть, сомнут или отбросят.
Чужим восходом будет день твой начат,
чужим закатом обернётся осень.
2. СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ДЕТЕКТИВ
В дождливом Уэльсе, зелёной Ирландии,
на севере диком туманной Шотландии
(рифма не очень, но ради истины…)
был монастырь. Озеро, пристани,
как полагается, стены, собор…
Библиотека в центральной башне.
Монах Ксаверий, замкнутый, грустный,
почти еретик, но травник искусный.
(Рифма опять не очень, но в те века
ещё коряво складывалась строка
и пергаментов с хореем и ямбом
не нашлось бы в монастырской библиотеке.)
Настоятельница соседнего монастыря,
румяная словно заря, но та ещё фря,
гордая, как на небе луна,
заподозрена, ибо она,
по мнению бдительной братии,
слишком часто посещала библиотеку.
Женщина, как известно, сатанинский сосуд,
даже самые праведные из них лгут.
Под замок её!.. Захлопнулись двери,
загремели засовы… И только Ксаверий
продолжает расследовать дело о
трупе в монастырской библиотеке.
Правда выходит на свет, но слишком поздно.
Факел в руке безумца сияет грозно.
Занимаются пергаменты, чадят переплёты,
осыпаются киноварь, лазурь, позолота.
Мудрость вековая — человечья, Божья,
горит в монастырской библиотеке.
В дождливом Уэльсе, зелёной Ирландии,
на севере диком туманной Шотландии
был монастырь… И наши герои
исчезают в тумане. Хорошо, что их двое.
Позади догорает библиотека.
Библиотеки всегда горят.
* * *
Вино урожая счастливого года…
Вот на этикетке прочитана дата,
и память скользнула в прозрачные воды
реки, что кружила и мчала когда-то
нас — только влюблённых и невиноватых.
А там, в виноградниках у Кечкемета,
тяжёлые кисти на лозах повисли.
Клонилось к закату огромное лето
и перетекало в божественный рислинг.
Процесс виноделия не изучала,
но видела — в книге, в кино ли — не знаю:
идёт винодел седоусый подвалом,
на грифельных досках года помечая.
И всё, что случилось единственным летом, —
светило ли солнце, дожди ль выпадали, —
потом называется винным букетом,
достойным восторга, диплома, медали.
Три года вино дозревало в подвале,
три года мы жили любовью бездомной.
Что мы позабыли, что мы потеряли,
сегодня вино воскресит и напомнит.
И Бог седоусый в переднике синем, —
он списки проверит, он сделает сноски,
и всё, что с тобой и со мною отныне
случится — запишет на разные доски.
Пока ещё ночь продолжается наша,
и день не принёс безотрадной свободы,
мы выпьем последнюю, светлую чашу
вина урожая счастливого года.
КАРТИНА В ДУХЕ БРЕЙГЕЛЯ
Здесь церковь, и мостик, с вязанкою дров
служанка, и возчик с упряжкой волов,
молочник с бидоном, ребёнок с юлой,
и горы, и птицы и — Боже ты мой! —
охотники с гор, и хозяйки с базара,
мальчишки с коньками, торговцы с товаром, —
и с шумом, и молча, вприпрыжку, степенно,
по улочкам узким, извилистым стенам,
полям и дорогам, горам и равнинам,
в движенье, круженье… Но с краю картины
почти незаметны, нелепы, случайны
две маленьких тени, застывших в молчанье.
Под крупными хлопьями мокрого снега
в голландском, фламандском, российском — Бог ведал —
в каком городке… Два движения кисти,
художник заплачет, а зритель присвистнет.
И подпись художник внизу начертает,
а имя второе — никто не узнает.
БАЛЛАДА
У каждого свой постоялый двор,
и свой времени ход.
Твоим приятелем будет вор,
судьбу цыганка наврёт.
А пиво пеной плеснёт на стол,
хозяин выставит счёт.
И всё, зачем ты сюда зашёл,
с пеной пивной уйдёт.
С какой виной, за какой судьбой
ты здесь коротаешь ночь?
Цыганка и пиво, вечерний отбой,
ну а наутро — прочь
пойдёшь по дороге, пьяный и злой,
обманутый, обворов…
Уже не пустят тебя на постой
ни в один из других дворов.
А пиво — пеной, а вор — в карман,
а цыганка, за руку — хвать!
Напрасно зорю пробьет барабан,
тебе его не услыхать.
Хозяин пиво твоё допьёт,
цыганке заплатит вор
твоим золотым — за то, что врёт,
как всем врала до сих пор.
Но солнца лучи — по стеклу вразнобой,
и монета об пол звенит,
и вдогон цыганка бежит за тобой,
как ни за кем — бежит.
Быть может, её безрассудство — вздор,
быть может, опять соврёт…
Но это твой постоялый двор,
и твой времени ход.
* * *
Бабочек чёрных рой
запутался в занавеске.
Ты их прислал за мной?
Нет оснований веских
думать, что это твой
зов — в никуда повестка.
Ты их прислал за мной?
Дрогнула занавеска.
* * *
А вдруг там только поля, поля,
заросшие чёрными маками?
А вдруг там выжженная земля,
которую никто не оплакал?
И сердце заходится оттого,
что сгинем, как емь и весь.
А вдруг там нет никого, никого…
Но нет никого и здесь.
* * *
Главное — успеть сжечь архивы,
чтобы ни словом, ни помыслом, никто, никогда
не коснулся дней моих — счастливых ли, несчастливых,
не обжёгся болью моей… Моего стыда
не был оценщиком… Любопытства ради
(даже если с пользою — что с того!)
не листал пожелтевшие эти тетради,
не учился на моих ошибках… Никому — ничего,
кроме избранных мест из переписки с друзьями,
перепутанных инициалов, перевранных дат.
Позабудьте меня, не смотрите в пламя,
где мои архивы горят.
Опубликовано в Паровозъ №9, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!