Крестьянин и земля, хлеб и воля – корни русской традиции в «Сибирском романе» Николая Олькова в пяти книгах (Барнаул: «Новый формат», 2020).
О, сколько ты в себя вместила!..
И почернелые избушки,
И тихие разливы вод,
И деревенские церквушки,
И многостраждущий народ.
Иеромонах Роман.
«Землю, как мать, не забудешь надолго», – немногословно высказывался М. Горький, хорошо знающий врождённую тягу русского человека к земле. Современная словесность имеет свойство уводить читателя в иную реальность бытия, наполненную летучестью земного существования, далёкого от русской традиции, не говоря уже о создании глобального произведения, отражающего историю России, её неразрывную связь с крестьянскими корнями. Сегодня, пожалуй, наибольшее возмущение вызывает то, что происходит именно с землёй, с крестьянами. Жители своих перенаселённых мегаполисов, мы забываем, что деревенские люди в отличие от нас живут на земле. Как забываем и о том, что крестьянский труд – самый необходимый и справедливый.
Создание в наше время романа, включающего пять книг, – по сути, более чем вековую летопись жизни российской деревни, причем в самые её переломные исторические моменты, – событие достаточно крупное для современной литературы. Однажды каждый век отечественной словесности обязательно разливается мощным половодьем эпохального произведения. Таковым по праву можно считать и «Сибирский роман» Николая Олькова. Юбилейная дата – 75-летие русского писателя – повод в очередной раз вернуться к его творчеству, ещё раз, возможно, под новым углом зрения, взглянуть на его прозу, сказать о его самобытных писательских качествах, отметить присущие ему благородство, душевную деликатность, чувство справедливости и всечеловечности.
Николай Ольков постоянно ищет необходимую для художника меру ясности и правды. Поистине поражает постановка социальных задач, которые он поднимает в своём многогранном романе, их соединение с поэтикой народного языка, с эпическим размахом, с темой рождения в муках нового общества, проникнутой настоящим трагическим эпосом. То, что глубоко национально, именно то и является всечеловеческим. Автор раскрывает своё понимание справедливости и честности по отношению к писательской этике и морали, что порой далеко не всем приходится по нраву. Не секрет, народ и власть нынче существуют параллельно. Однако при всех ситуациях русский народ никогда не отрекается от отчих корней, а живёт и продолжает трудиться на земле.
«Сибирский роман» подкупает тематической глубиной разработки, простым, доступным изложением художественного текста. Перед нами – прекрасная, написанная сильной и уверенной рукой проза, заключающая в себе великую традицию понимания минувшего времени. Читательскому взору предстаёт целая историческая ретроспектива поколений: переселенцы, повстанцы, кулаки, советские труженики колхозов, новые русские фермеры, возрождающие землю, уставшую от «травы забвения». «…сама судьба у Николая Олькова сложилась так, что он стал не только одним из наиболее значительных прозаиков и лауреатом писательской премии Союза писателей России «Имперская культура», а и тем человеком, слово которого заслуживает нашего самого пристального читательского внимания», – точно сказал главный редактор газеты Союза писателей России «Российский писатель» Николай Дорошенко.
Николай Ольков сегодня живёт в селе Бердюжье Тюменской области, где построил церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Он является автором десятков книг художественной прозы, более 25-ти книг публицистических и краеведческих очерков. В современном литературном процессе Сибири личность Николая Олькова несомненно высвечивается как знаковая фигура писателя третьего тысячелетия, твёрдо придерживающегося русской православной традиции.
Жизнеобразующая канва, соединяющая все произведения в «Сибирском романе», включает множество различных исторических персонажей, представляющих моральную цельность народного характера, – яркую полихронию образов и великую полифонию жизни русского народа, неотделимую от национальной судьбы России. Автор погружается в стихию материала, проникает в сущность происходящего, когда сами образы словно вырастают из реальной почвы бытия. На первый план выходит характер конфликта, угол зрения, психологичность ситуации, когда художник подключает все возможные резервы слова, которые в народе поистине неисчерпаемы, являя читателю его эмоциональную выразительность, стилистическую точность. Отсюда очевидна и связь писательского творчества Н. Олькова с классическими работами В. Распутина, В. Астафьева, В. Белова, Ф. Абрамова, Е. Носова. Стоит сказать, что Н. Ольков впитал основательные знания деревенской жизни, поэтому прозе его свойственны достоверность и широта изображения. Литературовед Л. Яцкевич, анализируя его произведения, вполне закономерно вписывает их в общий контекст сибирского эпоса ХХ века. Золотой запас России: Ю. Казаков, В. Распутин, В. Белов, В. Шукшин, О. Куваев, К. Воробьёв – тот бесценный литературный запас, который оказал своё мощное влияние на творчество Н. Олькова. Главные смыслы у него мастерски впаяны в отточенную художественную форму.
Думается, что для Николая Олькова духовные ценности общества могут определяться лишь в связи с собственной традицией, выстраданной, пережитой на подлинном материале, на той самой правде жизни, о которой Василий Шукшин говорил, что она и есть нравственная основа творчества. Писатель ведёт обстоятельный, вдумчивый разговор со своим читателем, предлагая ему самую качественную прозу, выверенную, выдержанную по мысли и слову, неспешную.
В романе «Переселенцы» на примере истории жизни двух губерний, двух крестьянских семей автор показывает предреволюционную ситуацию в России, раскрывает суть столыпинской реформы, решительно нацеленной поднять экономику и сельское хозяйство и тем самым окончательно ликвидировать волну террора и народного недовольства, захлестнувшую страну. Книга начинается с повествования о хлебной Тобольской губернии Сибири, где живёт и трудится на своей собственной земле Антон Николаевич Вазгустов, владелец крепкого многоукладного хозяйства, что досталось ему от деда и отца. «Разнообразна и размеренна крестьянская жизнь, у каждого времени свои заботы. Зима дозволяет и отдохнуть, и в гости сходить, и за столом посидеть, только большое хозяйство долго лежать не велит», – всё налажено у хорошего хозяина, всё у него есть: и «коровы все пять тяжёлые», и «кобылицы, тоже три на сносях», и овечки с будущим скорым приплодом.
У Антона Вазгустова «дом крестовой, с просторной прихожей, кутью, горницей и опочивальней», – подробно, с любовью описывает автор крестьянский быт, и хочется заглянуть в Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля: куть – задний, бабий, второй (по старшинству) угол в избе, кут. Мы ещё не раз откроем это уникальное сокровище казака Луганского! Крестьянская речь – нечто душевно точное, недаром русские классики благоговели перед нею. Предостаточно найдём мы в книге и предметных, бытовых деталей, когда автор рассказывает о сибирской общине, которая решала важные вопросы деревенской жизни, в том числе строительства новых домов и «пристроя к дому». Община имела старосту, писаря, звала общество на сходы, народ при таком разумном управлении всё решал самостоятельно, зная наверняка, что ему необходимо. А нынче кто-то спрашивает народ? – вдруг возникнет мимолётный вопрос, заведомо повисающий в воздухе.
Вторая линия в книге «Переселенцы», что выстраивается параллельно линии Тобольской губернии, – это история Саратовской губернии, а вместе с ней и история жизни семьи другого крестьянского хозяина, Никиты Артемовича Забелина. Ниточка человеческой судьбы нежданно-негаданно, благодаря сыну Игнату, «солдату служивому», нёсшему службу в Сибири и полюбившему дочь Антона Вазгустова Матрёнушку, пока ещё издалека, но уже сплетает будущее полотно жизни семьи Забелиных. Абсолютно противоположная картина, удручающая постоянными «нуждой и тяготами», «унылым запахом бедности», открывается читателю, когда он знакомится с хозяйством Никиты Забелина. Отнюдь не случайно зреет в его исстрадавшейся душе «тяга к иной жизни, более справедливой и наполненной достатком», и всё неотступнее с каждым днём одолевают его думы о переселении в Сибирь. Не зря же польский шляхтич Казимир, социалист, пытавшийся взорвать самого Столыпина и сосланный на поселение в Сибирь, – сквозной персонаж в книге – поражён богатством этого края, его благодатными землями. «А там голод постоянный, ситный хлеб кушают немногие, да и ржаного не досыта», – рассказывает он о Северной и Центральной частях России, заведомо подогревая раздор в настроениях сибиряков относительно переселенцев, внося смуту в их умы и сердца. Поэтому и Антон Вазгустов поначалу приходит к решению – «никаких поселенцев», лишь община должна остаться навсегда. «…чужие люди в твоём дворе – добра не жди …» – убеждён он, причём, отметим здесь существенную деталь, сознательно отделяя Сибирь от остальной России. Далее автор неоднократно подчеркнет причину столь существенной разницы.
Центральная фигура повествования – это личность Петра Аркадьевича Столыпина, к ней, словно к краеугольному камню, ручейками стекаются самые разные человеческие судьбы, как-то случайно, тайно связанные между собой и соединяющиеся в единый мощный поток, – личность яркая и вместе с тем достаточно противоречивая, неординарная, если оценивать, как это талантливо делает Н. Ольков, соотношение личности, истории, духовности и бытия. Именно Саратовская губерния в первую очередь связана с его деятельностью во главе Российского правительства. В книге «Переселенцы» немало говорится о преобразованиях Столыпина, проводимых им в аграрном вопросе. Даёт автор и чёткую характеристику сложной политической ситуации, вызванной японской войной, частыми неурожаями, когда террор был на невиданном подъёме. «Россия тяжело несла себя через начало века», – разве не пророчески звучат в романе слова писателя, перенеся нас и к началу XXI века?
Как крупный государственный деятель, Столыпин хорошо понимал «необходимость очень болезненных изменений в экономической политике и мироустройстве», видел, что «народ не желает жить по-старому», что «государство не вполне управляет страной», что только «глубокие реформы способны сшеве-лить общество и двинуть Россию вперёд», что победа над революцией «основывается не на физической силе, а на силе духовной». Думая о великом предназначении России, он хотел создать «сильное духом государство». Так, аграрная проблема должна была решаться путём «установления нового порядка землепользования» и – самое существенное – передачи крестьянину определённой части земли «в личную собственность». Крестьянин освобождался от тисков и получал невиданную доселе возможность «закрепить за собой плоды трудов своих».
Идея служения человеку, правде жизни является первоосновой и для художественной прозы Н. Олькова. При всей его симпатии к сибирскому мужику, который исторически никогда не знал крепостного права и обладал в отличие от мужика срединной России, знавшего постоянное притеснение и угнетение, совершенно иной психологией свободного, сытого, уверенного в себе и в завтрашнем дне крестьянина, писатель, надо отдать ему должное, сострадает в равной степени и тем и другим. Добровольная основа, положенная во главу угла аграрной реформы, вывела мужика «из многовековой спячки», что стало началом движения малоземельных крестьян Центральной России в Сибирь. Однако голод по-прежнему оставался самой неизлечимой болезнью России.
Причиной этому, как ни странно, была и природа – от её непредсказуемой стихии порой зависит урожай, она либо способствует решению человека, либо окончательно его останавливает. Природа может вступать и в явное противоборство с человеком, и далеко не всегда из этой неравной борьбы он выходит победителем.
Постигнутый очередным неурожаем, Никита Забелин окончательно осознал, что единственно правильный выход – переселение, и «начал собираться в Сибирь». На первой же встрече переселенцев с сибиряками он трагически погибает, столкнувшись с непреодолимым противостоянием: не хотели сразу зажиточные крестьяне принимать «нищету из Расеи», не желали идти на передел разработанных своими же руками пахотных земель. Стремительно разрушались на их глазах старые основы общины. Сибирский мужик был независим и самостоятелен, бурлила в его крови ещё со времён царицы Екатерины лихая вольница. Несмотря на стихийные протесты, тот же Антон Вазгустов внутренне готов изменить принятое им радикальное решение и пойти на компромисс, возглавив стихийный штаб помощи и поддержки переселенцев. Ведь главное для русского человека – сохранить мир в душе – то, на чём стоит вера православная. Крестьянин должен с приходом новой весны сеять, а не предаваться праздным мыслям, а тем паче воевать друг с другом. Духовное равновесие – дороже всего. «Революция – дело богопротивное, потому православный человек никогда супротив Государя руки не поднимет», – так отвечал сибирский священник ссыльному поляку Казимиру, яростно призывающему мужика к мятежу.
Следуя неизменной логике бытия, с надеждой на лучшее завершает Николай Ольков первую книгу своего «Сибирского романа» свадьбой Игната Забелина и Матрёны Вазгустовой. Рождение новой семья, – внутреннее примирение и примирение человека со всем миром. Будет ли Игнат счастливее своего отца? – поверим, что не напрасно Никита Забелин ради лучшей мужицкой доли принял русскую смерть, пришедшую без срока. И надеется Антон Вазгустов на собственные руки, которые не боятся труда, и полон непоколебимой веры этот «мужицкий философ», хорошо знающий цельность и мудрость жизни, а посему, как заключает он вместе с автором, «не должно быть недобрых перемен». Как видим, размышляя сам, Николай Ольков даёт пищу для размышлений и своему читателю, ставя вопросы, не теряющие остроты на протяжении веков.
Самые, может быть, любопытные страницы «Сибирского романа» Николая Олькова содержит его вторая книга «Гриша Атаманов», где показана национальная трагедия русского народа, его основной части – крестьянства, трагедия, перерастающая в духовный кризис, который охватил первые годы существования молодого государства. Февраль 1921 года вошёл в советскую историю невиданным крестьянским восстанием, когда сибирские мужики в ответ на продразвёрстку, сравнимую с настоящим «грабежом», резко отличавшуюся от прежнего налога, встали, как бывало на Руси, всем миром.
Тяжкая судьба уготована Григорию Атаманову. Ему суждено стать одним из первых действующих лиц Ишимского восстания – командующим Северной Народной армией, чтобы организовать, объединить поднявшихся против власти крестьян. Вступил в силу приказ Ульянова – «вытряхнуть хлеб из Сибири», хлеб -то единственное, что могло спасти революцию. «Власть себя обнажила», – к такому окончательному неутешительному выводу приходят отец и сын Атамановы. Создаваемые большевиками продотряды безжалостно грабили крестьян, забирая буквально последнее, повсеместно насильно утверждался «язык пролетарской диктатуры». Сибирская вольница заканчивалась!
Бунт, расправа, самосуд… Пожалуй, это самые мрачные, кровавые моменты в книге, рисующие невыносимые сцены. «Весь вечер над деревней висел собачий лай, гремели выстрелы, бабий вой и мужской грубый мат смешались в страшном хоре. Полная луна с испугу прикрылась тучами, белесый туман жутким саваном накрыл землю». Автор размышляет о природе исторических бедствий, революций, войн, пытается понять причины затаённой ненависти. Главный ужас даже не в стрельбе, не в голоде. Он в том, что освобождаются доселе скрытые низменные человеческие страсти. «В народе великая злоба зрела», – говорится в повести.
Григорий Атаманов видит, что время уходит, а повстанцы не получают обещанной помощи и не в состоянии собственными силами взять железнодорожную станцию Ишим, не могут захватить город, чтобы перекрыть большевикам пути поступления хлеба в Москву и в Петроград. Понимая всю обречённость, безысходность, всю дальнейшую трагичность мятежа, автор сочувствует своему герою, сравнивая его состояние с состоянием «обложенного волка», который аналогично чует «неизбежность гибели» и лихорадочно ищет спасения. Особенно тяжело читать финальные строки повести: природа дышит весной, а Григорий Атаманов готовится к расстрелу, и так хочется молодому человеку, полному сил и желаний, жить… Но не суждено ему никогда увидеть сына, который вот-вот должен появиться на свет. «Бездонное чистое небо со звёздами. Тёплый ветерок подул из казахских степей, только начало апреля, а уже чувствуется, что весна идёт. Атаманов закрыл глаза, и слеза сверкнула на его щеке в свете восходящего утра.» – и сердце сжимается, и тоже хочется сглотнуть подступающую к горлу слезу. Как коротко пребывание человека на земле, как нестерпимо больно за его жизнь и судьбу! Николай Ольков – мастер создания духовно властных образов.
Довольно многопланова в сюжетном отношении, глубокомысленна в нравственно-философских коллизиях третья книга «Сибирского романа» – «Кулаки». Прежде всего, в ней возрастает критическая настроенность относительно несправедливо устроенного общества, ибо оно не может принести крестьянину счастья, полной удовлетворённости результатами своего труда, дать ему радость свободного созидания на родной земле. Впрочем, не исключено, что кому-то роман «Кулаки» покажется замечательно несправедливым и одновременно замечательно острым по мысли. Мы не найдём у автора откровенного осуждения либо полного неприятия советского строя, но нет у него и явного оправдания того тотального зла, которое принесла революционная эпоха. В этой книге немало аналитических раздумий, гражданской тревоги автора за человеческие судьбы. Мировая война, революция, война гражданская, интервенция нанесли крестьянству невиданный ущерб, пожалуй, как никакой другой части населения. Были разорены тысячи деревень, заброшены миллионы гектаров пашни. Повсюду в стране начинался голод.
Опасаясь реставрации капитализма, правительство очень скоро прихлопнуло НЭП, а крестьянам оставалось жить надеждой, что землю им всё-таки дадут. Сильное противостояние охватило весь народ: с одной стороны, крестьяне – основной союзник пролетариата, с другой – они же объект длительной борьбы. Посему и в книге «Кулаки» мы наблюдаем верх бесчеловечности – раскулачивание зажиточных сибирских семей.
В центре этого повествования Мирон Демьянович Курбатов, «думающий, расчётливый крестьянин», прочно обосновавшийся в сибирском селе Бархато-во, которое является главным средоточием основных событий. «Нынче хлеба свезли столько, что моих мужиков с последним возом чуть назад не отправили: некуда ссыпать. Разве такое было когда? Три последних года трудящийся мужик хорошо окреп, судьбу за бороду ухватил. И кредиты будем брать под посильный процент, и технику покупать. Я сразу бы трактор взял, край нужен», – с воодушевлением, с трудовым энтузиазмом, какие переполняли его, говорит Мирон об эффективности системы НЭПа председателю исполкома, большевику Всеволоду Щербакову. Их разговор сразу выявляет столкновение разных взглядов: коммуна как будущий путь развития деревни, опора власти на беднейшее крестьянство, ни на что самостоятельно неспособное, ожидающее помощи от государства. Совершенно иной подход у крепких мужиков, составляющих, по мнению Курбатова, настоящий «костяк села». Тут тебе и «большие пашни», и «большие сотни пудов» мяса, и «паровые мельницы», снабжающие мукой весь край, и лес, и изготовление шпал для железной дороги, и уникальная выделка шкур – всего и не счесть! «Все мужики трезвые, семейные, детные, в жизни уверены, да и не особо озабочены иными делами, кроме своих», – разве они могли поверить, что власть однажды передадут бедноте?
НЭП – явление временное, не без веских на то оснований считает и довольно неоднозначная личность в романе – партийный работник Щербаков, что, собственно, очень скоро становится очевидным и для остальных персонажей: крестьянского хозяина Мирона Курбатова и торгового купца Емельяна Колмакова. «Ни хрена у вас не получится обмануть Мирона Курбатова, он ужом проползёт, чёрным вороном взлетит, но своего не отдаст», – так рассуждает своевольный сибирский мужик, принимая «крутое решение» – исход из села в глухую тайгу. Они снова построят дома, распашут земли и опять станут жить, как жили их отцы и их деды. Это свобода! «Уйти в тайгу на пустое место, начиная жизнь заново с топора и сохи», – во многом и утопичная идея-мечта Мирона о честном колхозе всё же возымела своё действие: полтора десятка самых зажиточных семей уходят далеко в тайгу. «Обоз в тридцать саней, ни на что не похожий, катился по сельской дороге от одной деревни до другой, третьей», – и, казалось, труднопреодолимые вёрсты и для героев романа, и для его автора, и для читателя оставались позади.
Все нити в романе ведут к образу Мирона Курбатова, здесь прослеживается системный реалистический подход: люди ждут его последнего слова, прислушиваются к его суждениям, которые отличаются глубиной и точностью, единодушно верят ему, дружно, слаженно работая в артели. И Мирон понимает, что «он в ответе за тех, кто ему поверил». Да, он «ничего не знал, кроме родной своей земли», мало учился, трудно было крестьянину открыть не только для себя, но и для других единственно нужное слово. «И вдруг слово это, которое он искал, ждал, находил и снова терял, вдруг оно ясно обозначилось в сознании: воля, свобода», – обозначилось оно и в романе, – то сокровенное, что никогда нельзя отнять у сибирского мужика.
А тем самым временем, пока Мирон строил таёжную жизнь артели, пока учился у той же природы «готовности человеков ей противостоять», вдали от тайги, по всему сибирскому краю активно разворачивалась коллективизация, шло раскулачивание, нарастали репрессии. Н. Ольков достоверно передаёт «неизвестность и страх», охватившие крестьян. В книге приводится список исчерпывающих данных, свидетельствующих о политике немедленного раскулачивания. «Насильственное решение о коллективизации партийных органов» было окончательным и пересмотру не подлежало – у большевиков всё исполнялось «под наганом». Горько читать эту деревенскую честную прозу, горько осознавать, что надежды на справедливость у крестьян уже не оставалось.
Окончание следует.
Опубликовано в Новая Немига литературная №1, 2022
