Любовь Колесник. ГДЕ СЛОВА НЕ СДАЮТСЯ

* * *
И.П.

Завод – не в смысле предприятие,
а натяжение пружин.
Одно недолгое объятие –
и разойдемся, побежим,
похмельные; не будет тропиков,
размытый город лег в тенях,
а ты не думай, сколько пропито
в моментах, людях, трудоднях,
и, затыкая губы горлышком
незрячим донцем к небесам,
запей горючей хиной горюшко –
то, из которого ты сам:
работа, сон, мероприятия,
башка, конечности, живот,
завод – не в смысле предприятие,
а в смысле – кончился завод.

* * *
Теплый Стан не такой уж и теплый.
Между микрорайонных хором
незнакомые жулятся тетки,
страусиным кивают пером.
И откуда они его взяли,
из каких переходов метро?
Где бродили с бухими друзьями,
голося в жестяное ведро
гулких сводов и давящих арок
нитяных, лубяных, ледяных.
Заплутавший поэт-перестарок
наблюдает хохочущих их:
ночь, фонарь, и зияет аптека
белоснежным витриновым ртом.
Он не видит меж них человека
и пузырь выпивает винтом.

* * *
Подъем, фанфурик по привычке –
не муж, не сын и не отец
себя пихает в электрички
людьми набитый огурец.

Товарищ зимним дачным кошкам
и божьим людям душегрей,
всех угощает понемножку,
как теплостанских колдырей.

Пространно говорит о разном,
и в голос доливает гром:
– Литинститут окончил с красным
в году две тысячи втором!

Бомжи ему не верят матом.
– Хотите, новый расскажу?
Я улыбаюсь виновато
и молча мимо прохожу.

* * *
На улице Тамары Ильиной
измучены ремонтом теплосети.
Мы на краю земли. Постой со мной,
поговори о вечности и смерти.
Коричневые трубные тела
чугунные лежат в осклизлых ямах.
Ты был другим. И я с тобой была,
и холод был несильным и неявным
на улице Тамары Ильиной,
которая – лишь имя на табличке.
Усталый слесарь месит ржавый гной
и мрачно матерится по привычке,
роняя ключ. Мы вместе, но с трудом.
Тверь мерзнет. Выдыхаю на ладони.
Вода в траншее отражает дом
минвату облаков на небосклоне,
тень трактора и нас двоих. С утра
мужик, увязший в самогонной топи,
коснется батарейного ребра
и хмыкнет: – Ишь ты, наконец-то. Топят.

* * *
Продолжайте движение прямо
через двести и через пятьсот.
Маму моет сияющий Рама –
чисто вымоет, но не спасет.
Маргариновый мой, говоримый!
Я других земляничных полей,
где летят над людьми херувимы
гореглазых монголов смуглей.
Где слова не сдаются без боя
и, покуда никто не умрет,
глядя в белое и голубое,
продолжайте движенье вперед –
вслед за мной, кто горяч и подкован
и взрывает поля и леса,
где несет сатана Михалкова
в багровеющие небеса.

Опубликовано в Интерпоэзия №3-4, 2018