Изяслав Винтерман. «ПО СВЕТУ НАЙДИ МЕНЯ…»

*  *  *
Найди меня
с той стороны,
в заброшенном парке,
где листья дымят,
соседи по ветке,
по… парте.

Чувствуешь запах?..
Дым,
воздуха накипь.
По свету найди
меня –
он одинаков…

*  *  *
Слова на ветер – ветер носит
их по земле вперёд, назад.
Под утро возвращает осень,
на ветки листья нанизав.
На листьях мелким шрифтом ливень –
душе наверх и вниз телам,
а вместе слишком суетливы,
и – поделом, и… по делам… –
их треугольники – по кругу,
и возвращаются листвой.
Слова на ветер – друг за другом,
я слышу этот жуткий вой.

*  *  *
Как раздарены все листья,
ветви крепче ствол обняли.
Ожиданья цвет землистый
на небесной биеннале.

Как схлестнулись два вертепа
в откровенье жёлто-рыжем –
колом в небо, в землю репой –
ветром северным острижен.

Как рванётся ливнем дождик:
глаз – гроза, поток – волосья…
Голову подставь, художник,
пусть полней в неё вольётся.

*  *  *
Мы такие белые в темноте –
мы сама зима, хоть и тёмен угол.
Свет и тень – по стенам метёт метель.
Как на голое тело, надета вьюга.
Лижет свет дороги, язык прилип.
Поцелуями слизываем слёзы.
Снег на лицах тает, на каждый всхлип
откликаемся сами, как под гипнозом,
обнажённые этой большой зимой –
и душой прозрачны, и лёгким телом…
В темноте засветится путь за мной,
ослепляющий огненно ярко-белым.

*  *  *
Сначала жили на краю,
потом в самом саду.
Мы думали, живём в раю
в каком-то там году;

нам выпал урожайный год:
запретные плоды
парили над, светились под,
как тайные ходы.

Ни боли, стиснувшей виски,
ни взявшей нас в щипцы… –
мы дети вековой весны,
а не зимы щенки.

Нас ждёт счастливая судьба,
а не какой-то год.
Иерихонская труба –
дикарский просто вход.

Искусный полуоборот:
привет – и мы в аду.
На выбор: что он отберёт
и на каком году.

Кто умер дважды, кто не жил,
но брошен на весы.
Осалил кто и оснежил
приёмышей весны…

Они живут железный век,
как будто золотой.
…Нам выключили белый свет,
включили запасной.

*  *  *
Будто одуванчиков шары
мёрзнут в небе с Первой мировой.
А внизу нарезаны миры
и воюют реки с трын-травой.

В небе облаков застывший взрыв
и парашютистов дикий рой.
И воюют все, кто ещё жив,
в параллельной нашей мировой.

*  *  *
Темнота в глазах моих метельна,
жизнь провал, безумно время после.
Человек лежит, душа – отдельно.
Снег лежит, хотя был дальше послан.

Человек, как оголённый провод,
вытянулся телом двухметрово,
обмотавшись снегом поперёк,
неба замороженный пьёт сок.

*  *  *
Будто лёд разбитою головой,
пробиваю оконный свет
и лечу так низко, что как живой
возбуждённо вздыхает снег,
шевелится белою бахромой,
по крупице собрав тепло
каждой порой дышащей: «Ах ты, мой
дурачок, зря разбил стекло…»
За стеклом металл, за металлом топь,
мякоть чёрная дней и лет.
Ей огонь сердец или душ потоп –
всё одно – так о чём жалеть!..

*  *  *
Цветы несдержанны – замёрзшие огни.
Выбрасывают лепестки наружу.
Из вазы ночью выбрались они,
сплетясь венком, над головами кружат.

Зима, война, совсем не до цветов.
И до конца чего, не знаю, ближе.
И если нет любви в конце концов,
то и не догадаешься, что выжил.

*  *  *
Два дня слипаются в один –
всегда живём одним.
Невидим неба белый дым
в копне моих седин.
Курится воздух ледяной
над жаром головы.
Напиток чистый и двойной
идёт в меня на вы.
Вливаются ржаной покой
и солодовый рай.
И день один или другой –
не жалко! – выбирай.
Как выбираешь два в одном,
и тот и этот год.
И ночью снег очнётся льдом,
и вывалится лёд
в стакан пустеющий, как дом…
Два дня, как день один.
А мы идём, на вы идём,
пока не победим.

*  *  *
Свет липкий, липовый, кленовый –
сироп последних дней таких.
Пролётом голова больного,
огромный выбор тел людских.

Все образы её туманны –
распотрошённый пуховик.
Невыездной из каши манной
цирк при поддержке духовых.

В безвременье сплошное лето,
жонглёры, клоуны, друзья.
За головой летаю, лета-
ю – на составные не разъят.

По-настоящему не вязнет
в пуховом свете голова.
И ни любви, и ни боязни.
Несовершенные слова:

«Жонглёры, клоуны, лошадки» –
микшируются целый век…
И пролетаю без оглядки,
на голову набросив свет.

Опубликовано в Литературный Иерусалим №32